Несколько слов о Л. В. Собинове (Вместо предисловия)

Мне очень хочется, наряду со статьями и заметками этого сборника, которые дадут, вероятно, исчерпывающую и углубленную характеристику Л. В. Собинова как артиста–певца и как артиста–лицедея, сказать все же несколько слов на основании тех личных отношений, которые были у меня и отчасти продолжаются с этим превосходным человеком и работником сцены.

Я должен сказать, что чрезвычайно надолго оторванный от России, я редко мог наслаждаться пением и игрой артиста, слава которого гремела по всей России, в цветущую пору его деятельности.

По возвращении моем из–за границы, уже в революционную эпоху, я слышал несколько раз Л. В. Собинова в Москве и, как и все, отмечал то неоспоримое превосходство и изящество сценического замысла, какую–то особенную грациозность выполнения, которые наряду с прекрасно звучащим голосом, отличали Собинова среди подавляющего большинства артистов оперы и ставили его в очень малочисленную группу настоящих ее корифеев.

Затем события оторвали Собинова от России и бросили его на Юг.¹ Как только связь с Югом восстановилась, Леонид Витальевич выразил желание немедленно вернуться в Россию. Я знаю, что у него не было недостатка в предложениях уехать за границу, но его тянуло в Россию, он хотел работать здесь. Он писал тогда, что надеется быть еще полезным русскому театру, и не ошибался в этом ни на одну минуту. Надеюсь, что он никогда не раскается в этом своем поступке, так как Советская власть и публика советской Москвы в свою очередь отнеслись радушно и внимательно к Собинову.

Вскоре после возвращения его в Москву возникла естественная при его огромном опыте и выдающейся культурности мысль о назначении его директором Большого театра. Я был одним из инициаторов этого предложения и, убедившись, что ни с чьей стороны не следует каких–либо возражений, назначил Собинова директором Большого театра. Некоторые считают его директорство не совсем удачным. Леонид Витальевич сравнительно скоро ушел с поста директора, и к этому его побудило не только желание вернуться поближе к артистической работе, но также тягостные для него недоразумения, возникшие в связи с отправлением им обязанностей директора.

Но ни на одну минуту не могу я сказать ничего плохого о Собинове как о директоре. Наоборот, я с величайшим удовольствием вспоминаю его работу и наши тогдашние отношения. Леонид Витальевич ушел в эту работу, с напряженным вниманием относился ко всем трудным проблемам, которые тогдашнее (1920) чрезвычайно тяжелое положение театров создавало на каждом шагу. Заботился он и о здании театра, внушавшем тогда опасения, и, пожалуй, его энергии больше, чем чему–либо другому, обязаны мы тем, что многие неотложные меры в этом отношении были вовремя приняты.

Я должен отметить чрезвычайно корректное и абсолютно безукоризненное отношение Собинова к представителям Советской власти, с которыми ему приходилось сталкиваться, и к самой власти как таковой. Получив от нее полномочия, Собинов при конфликтах, которые возникли тогда по необходимости с различными коллективами Большого театра, держался всегда как представитель власти и защитник ее интересов. Но, само собой разумеется, что этот человек, связанный с артистическим миром неразрывными традициями, любимый и уважаемый всем артистическим миром, как редко кто из его представителей, не мог вместе с тем являть собою пример крутого администратора. Он старался находить средние пути, старался быть примирителем и посредником, никогда, однако, не роняя авторитета поставленного Советской властью хозяина в театре.

Если я не считаю ошибкой со стороны Наркомпроса, профессионального союза и самого Леонида Витальевича уход его с поста директора, то только потому, что мы взамен приобрели необыкновенного артиста. Нельзя, в самом деле, не радоваться этому совершенно исключительному явлению.

Собинов родился в 1872 году, и мы празднуем теперь его 50–летие. Но ведь, действительно, он остался по всему физическому тонусу своего организма, по темпу своей духовной жизни, по своим сценическим данным и по голосу совершенно молодым.

Я, грешный человек, сам при разговорах о том, что Собинов вернется главным образом к своему искусству, выражал иногда сомнения и думал: ведь все–таки Собинов уже не тот.

Разные дела мешали мне долгое время послушать Собинова после его возвращения с Юга. Я только не без удивления констатировал то огромное увлечение Собиновым, которое проявлялось среди московской публики — как старой, интеллигентской, знавшей Собинова и раньше, так и новой, рабочей.

Концерты с участием Собинова, спектакли с участием Собинова были всегда битком набиты. Если кому–нибудь нужно было устроить благотворительный вечер с большим сбором, то присутствие Собинова как главной приманки для публики казалось совершенно неизбежным.

Наконец мне удалось послушать целую серию концертов и спектаклей с участием Леонида Витальевича, и я, действительно, убедился воочию, что Собинов тот же.

Я от души желаю, чтобы эта победа над временем, которая заставляет нас и сейчас невольно расценивать Собинова как молодого человека, ну, не больше тридцати пяти лет (он производит при близких сношениях с ним полнейшую иллюзию именно этого возраста), чтобы эта победа над временем продлилась как можно дольше, сохраняя России один из прелестнейших ее вокальных талантов.

Еще несколько слов о Собинове как человеке. Я, конечно, не могу судить об этом в полной мере, так как коротких отношений у меня с ним не было. Я говорю только на основании некоторых моих наблюдений. И я не могу не отметить в Леониде Витальевиче его духовной ясности, почти постоянной привлекательной веселости. Я помню, например, очаровательный вечер, который мы провели с ним на чествовании Оскара Фрида, на котором присутствовали и тов. Чичерин, и германский посол. Собинову пришлось быть, так сказать, хозяином, потому что вечер устраивался Артистическим кружком, председателем которого он состоит. Надо было самому видеть обычную для него грациозность, утонченную любезность рядом с товарищеской непосредственностью, чтобы оценить, каким очаровательным хозяином был тогда Собинов. И так как весь вечер носил характер общения между единой Советской Россией, где представители революционной власти и артистического мира взяты были за одни скобки, и Германией, представленной любезным послом ² и блестящим Оскаром Фридом, — то было особенно приятно констатировать ту атмосферу радушия и внутреннего согласия, настоящей интернациональной артистичности, которую Собинов сумел придать вечеру.

В день 25–летнего юбилея я приветствую Собинова за ту грацию, которую он вносит в свое пение, в свою игру, в свою жизнь. Мне всегда бывает приятно вспомнить о том, что он существует, приятно иметь дело именно с ним. И я думаю, что эту мою симпатию, возникшую в результате не особенно долгого знакомства, разделяют все, кому приходилось сталкиваться с Собиновым, — особенно, разумеется, его давние друзья и поклонники, которых насчитывается в России так много.