Литературоведческие и — шире — искусствоведческие интересы Луначарского были поразительно многообразны уже в 900–х годах, когда он, ведя большую партийную работу, стал выступать в качестве активного борца за передовую литературу своего времени, за развитие марксистских взглядов на искусство.
Сначала в России, затем в эмиграции он деятельно изучал французскую, итальянскую, немецкую, австрийскую, швейцарскую, норвежскую, английскую литературы. Широки были и исторические рамки его интересов — от Гёте до Гауптмана, от Руссо до А. Франса, от Лопе де Вега, Сервантеса и Шекспира до Б. Шоу, У. Уитмена, Г. Ибсена, Э. Верхарна, Д. Пасколи, К. Шпиттелера. В статье «Н. Ленау и его философские поэмы» он впервые в русской критике заговорил о национальном своеобразии развития австрийского романтизма. Он по праву гордился тем, что первым в русской прессе сказал о Ромене Роллане как о большом и многообещающем писателе. Он вообще умел быстро откликаться на самые острые проблемы современности: писал о выдвижении писателей, связанных с рабочим классом, о спорах вокруг модернизма и футуризма, даже об Очередных «боевиках» парижской сцены — нередко для того, чтобы показать русскому читателю их ничтожество.
Во всех выступлениях критика видна определенная целеустремленность. В них есть ясно выраженная позиция. Она заключается прежде всего в последовательно критическом отношении к буржуазной культуре, в тонком и точном анализе ее углубляющегося упадка, — и в противопоставлении ей поднимающейся поросли молодой революционной литературы, создаваемой рабочим классом или рождающейся под его влиянием. Эта последовательная линия видна в опубликованной Луначарским накануне первой мировой войны в газете «Киевская мысль» серии портретов современных французских писателей. Большая часть их появилась под общим заглавием «Силуэты». Отбор имен в «Силуэтах» хорошо продуман. Здесь все спектры буржуазного французского литературного мира: от Барреса, мечтающего о восстановлении военного величия старой Франции, от бешеного проповедника зоологического национализма Леона Доде — до эстета Анри де Ренье, до утонченного мэтра французской модернистской критики Реми де Гурмона, автора знаменитой книги «Маски» — своеобразной энциклопедии французских поэтов–декадентов, признанных и апробированных буржуазной критикой. За манерностью и позерством Реми де Гурмона Луначарский умеет различить пресыщенного мещанина, рядящегося в ризы аристократа мысли. Подвергнув эстетику Реми де Гурмона марксистскому анализу, Луначарский показывает ее полное бесплодие. Он демонстрирует и активную роль де Гурмона, ведущего борьбу против подлинного искусства, здорового и объективного и потому страшного для того ущербного мира, ловким и талантливым защитником которого был Реми де Гурмон.
Убедительно показывая, что французский символизм, как и другие явления литературы декаданса, при всей одаренности его представителей был упадочным направлением, Луначарский в этюде об Анри де Ренье говорит о закономерности кризиса символизма, о том, что лучшие ученики одного из его крупнейших лидеров — Малларме уходят от символистской традиции в поисках другого, более жизненного искусства.
Последовательное разоблачение европейского мещанства, его губительного влияния на литературу в целом сближает эти статьи Луначарского с критикой, которой буржуазный декаданс был подвергнут Горьким в знаменитых статьях «О цинизме» и «Разрушение личности». Особенно остроумен и убедителен Луначарский в анализе пошлой, самодовольной мещанской стихии, широко проявившейся во французском театре в начале XX века. Его «Парижские письма» (1911–1915) — рассказ о том, как мельчает и подчиняется мещанскому вкусу некогда великая театральная французская культура. Вместе с тем на общем фоне ее снижения, происходящего в условиях триумфа веселящегося и развлекающегося мещанства, Луначарский замечает и с большой теплотой говорит о плодотворных опытах замечательного французского режиссера Антуана и других талантливых деятелей французского театра.
Борьба Луначарского против торжествующего и обнаглевшего европейского мещанина достигает особенной остроты в его статьях об итальянском футуризме. Показывая беспочвенность формалистических экспериментов Боччони, рекламируемых под громким лозунгом «ультрареализма» («Сверхскульптор и сверхпоэт», 1913), беспощадно обнажая претенциозность и пустоту Маринетти («Футуристы», 1913), Луначарский с большой сатирической силой бичует это течение в итальянской литературе, создает памфлет на его лидера, этого «сверх–Ноздрева», ультрацивилизованного «сверх–Репетилова», обладающего несомненным дарованием, но похожего на «Савраса без узды». Футуристическому тупику в статьях Луначарского противопоставляются искания подлинных художников–новаторов XX века, к творчеству которых он присматривался с большим вниманием.
Объединяя такие явления литературы буржуазного упадка, как «декаданс», «символизм», «футуризм», Луначарский определяет их в целом, как было принято в те годы, понятием «модернизм». «Модернизм» для Луначарского — широкое общее определение искусства буржуазного упадка. Спекулятивному использованию термина «модернизм» буржуазными критиками, их стремлению выдать рекламируемые ими явления за «современную» литературу, «искусство XX века», Луначарский противопоставлял собственную концепцию искусства подлинно современного, называя его в пылу полемики просто «подлинным модернизмом». «…Это подлинный модернизм, — писал Луначарский, — потому что здесь люди, просто повинуясь велениям своей натуры, поставили перед собою задачу воспеть то, чем живет именно наше время» (т.5, стр. 273). Конечно, эта концепция Луначарского еще только намечена и не очень разработана. К «подлинному модернизму», как выясняется из дальнейшего, Луначарский в то время относил, например, и «унанимизм», от которого он ждал многого, ибо «унанимисты» противостояли в те годы цинической агрессивной грубости Маринетти и его адептов. Но важно отметить, что к числу «подлинно современных» писателей Луначарский относил в те годы прежде всего таких художников, которые, в отличие от футуристического анархизма и деструкции художественной формы, выступали как сторонники плодотворного эксперимента в области художественных средств, не забывая о том, что в любом художественном средстве заключено определенное содержание. Вот почему футуристским наскокам на содержательное, ценящее художественную объективность искусство, критик противопоставлял тех писателей и поэтов, которые были серьезно обеспокоены будущим европейской литературы.
Среди писателей предвоенной Франции Луначарский особо выделял Шарля–Луи Филиппа. Ему он посвятил статью «Гений и голод» (1911), о нем не раз упоминается и в других его выступлениях того времени. Ш. — Л. Филипп увлекает Луначарского как талантливый художник нищеты и горя, смелый реалист, поведавший правду о положении тех тысяч и тысяч французов, которые сброшены на дно общества Третьей республикой с ее «равенством», «братством» и «свободой». Отметим, что в те годы подобное разоблачение сущности буржуазной демократии было для русского читателя, недавно пережившего первую русскую революцию, весьма поучительно. Луначарский широко использует материал, который дают ему французская литература и театр, для планомерного, систематического, искусного разрушения мифа о «Прекрасной Франции» — идеале буржуазных свобод. Ш. — Л. Филипп весьма помогает в этом Луначарскому, хотя этот французский писатель и был весьма далек от марксистского понимания причин тех страшных и бесчеловечных условий, в которых страдают и гибнут его герои — вечно голодные, затравленные, униженные люди с большим и честным сердцем.
Уже в ранних статьях Луначарский показал, что эта гуманистическая, демократическая линия в литературах Европы — и особенно во французской литературе — богата и разнообразна, имеет свои традиции. Он приветствовал завершение многолетнего труда Р. Роллана над «Жан–Кристофом» в специальной статье («Ромен Роллан», 1912), взяв под защиту Р. Роллана от нападок буржуазной французской критики. Луначарский напомнил о славном пути писателя Парижской коммуны Жюля Валлеса («Жюль Валлес и жанделетры», 1913) и показал его значение для французской литературы, продолжив в нашей науке плодотворную традицию изучения литературы Парижской коммуны, начатую статьей В. И. Ленина об Э. Потье.
Неизменным и очень глубоким был интерес Луначарского к Э. Верхарну. Именно Верхарн в статье «Футуристы» назван, вслед за Уитменом, одним из зачинателей «подлинного модернизма» — то есть, в терминологии Луначарского тех лет, литературы, способной показать действительно важные явления современности. Значение Верхарна Луначарский видел в его стремлении, в его способности отразить в гигантских поэтических образах основные конфликты эпохи позднего капитализма. Рассматривая творчество великого поэта во всей его сложности и противоречивости, отнюдь не считая его поэзию пролетарской, Луначарский обращал внимание читателей на то, что Верхарн не мог бы создать свои лучшие произведения без борьбы рабочего класса; он так или иначе отозвался на нее, почуял ее героический драматизм, в той или иной мере оказался под воздействием международного социалистического движения и в связи со всем этим комплексом явлений современности искал новые пути для развития поэзии.
Общая концепция развития французской литературы, развития французского искусства в начале века более полно изложена Луначарским в статье «Молодая французская поэзия» (1913). Дав весьма точную и резкую характеристику различным активным реакционным явлениям во французской литературе, Луначарский противопоставляет им поэзию П. Фора, с ее оптимизмом, материальностью образов, и особенно «социальную поэзию» Верхарна — «подлинно современную поэзию». Богатая социальными мотивами, такая поэзия стремится передать динамику исторического процесса — в новых формах, в новых образах. Последнему Луначарский придает не меньшее значение, нежели социальности содержания, он высоко ценит подлинно смелое новаторство, умело отделяя его от новаторства ложного, от претензии на него.
Наличие новых возможностей во французской литературе XX века Луначарский прямо связывает с растущим общеисторическим значением борьбы рабочего класса, сказывающимся в области культуры. «Буржуазная интеллигенция сама из себя, — пишет он, — не могла, конечно, создать силы, необходимые для поворота поэзии на более здоровый путь. То, что исцелило ее, — было влияние рабочего класса. Влияние двоякое, прямое, поскольку идеалы рабочего класса, его быт, его борьба, в большей или меньшей степени непосредственно захватывали отдельных представителей интеллигенции, косвенное, поскольку готовящаяся гроза провозглашаемого рабочими переворота заставила правящие классы подумать не только о политической самообороне, но и об основе ее — самообороне культурной» (т. 5, стр. 286).
В ряде дореволюционных выступлений Луначарского («Ибсен и мещанство», «Последние книги Верхарна» и др.) отразились и характерные для него в те годы философские заблуждения, за которые его резко критиковал Ленин. Отпечаток богостроительских настроений Луначарского лежит на его рассуждениях о социализме и христианстве в статье «Гений и голод». Следы подобных заблуждений есть и в статье «Молодая французская поэзия». Рядом с замечательной характеристикой Верхарна как «поэта широчайших заданий» встречаем восторженные слова о «религии» поэта, «увенчивающей современность и указующей в будущее».
Сочувственно цитируется утверждение С. Цвейга, что «Верхарн ищет нового божества в единении вселенной и личности». Оттенки богостроительских заблуждений Луначарского звучат также в его восхищении пантеистическим гедонизмом П. Фора. Вспоминая впоследствии о своих богостроительских заблуждениях, Луначарский говорил: «Я в моем большом труде «Религия и социализм» пытался доказать, что можно вычитать какой–то социализм в христианстве, но пришел к убеждению, что был неправ. От этих «грехов молодости» я давно отрекся, и наука, которая пошла с тех пор далеко вперед, показала для меня исчерпывающе ясно, что этот тезис защищать нельзя» (А. В. Луначарский, Личность Христа в современной науке и литературе, М. 1928, стр. 18).
Но каковы бы ни были противоречия и недостатки статьи «Молодая французская поэзия», она примечательна мыслью о растущем влиянии рабочего класса как о важнейшем факторе мирового литературного развития. В этом плане она сопоставима с известным положением, высказанным Луначарским в «Письмах о пролетарской литературе» (1914):
«Итак, интерес у пролетариата к созданию и восприятию собственной литературы — налицо. Огромная объективная важность этой культурной работы должна быть признана. Наконец, объективная возможность появления крупнейших дарований в рабочей среде и могучих союзников из буржуазной интеллигенции также не может быть отрицаема.
Что же сделано в этом направлении? Существуют ли уже прекрасные произведения этой наиновейшей литературы?
Да. Они существуют. Быть может, нет еще решающего шедевра; нет еще пролетарского Гёте; нет еще художественного Маркса; но огромная жизнь уже развертывается перед нами, когда мы приступаем к знакомству с социалистической литературой, ведущей к ней и подготовляющей ее» (см. т. 7 наст. изд.).
Эти знаменательные слова могли быть сказаны с такой уверенностью именно потому, что Луначарский опирался не только на богатые данные и факты истории социалистической литературы, уже существовавшие к тому времени в литературе русской, но и на свои наблюдения над развитием зарубежных литератур.
Позиция, занятая Луначарским в вопросах эстетики, настойчивая работа над углублением своих взглядов и в особенности сильнейшее влияние В. И. Ленина, оказанное на Луначарского после его переезда из Франции в Швейцарию в конце 1915 года, — все это помогло ему верно понять сущность первой мировой войны, заставшей его в эмиграции. «Переезд мой в Швейцарию, — писал позднее Луначарский, — был для меня лично чрезвычайно благотворен. Я действительно смог вынести оттуда более или менее широкие и верные взгляды на войну, ее причины и последствия. Во многом исправилась моя интернационалистическая точка зрения, выравниваясь под необыкновенно четкую, смелую линию, какую вел Ленин» (Отдел рукописей Института мировой литературы им. A. M. Горького, ф. 16, VI, 2882, л. 3). Луначарский выступает как страстный противник империализма, разъясняющий своим русским читателям звериную сущность шовинизма, преступный характер войны. С горечью пишет он о том, что такие писатели, как М. Метерлинк и даже Верхарн, в котором он видел одного из обновителей поэзии XX века, поддались воздействию шовинистических идей, превратились в авторов, используемых буржуазной пропагандой в целях разжигания национальной вражды.
Антиимпериалистический протест Луначарского громко звучит и в статье «Поэзия и война» (1915). Если учесть, что написанная на материале русской литературы на аналогичную тему статья М. Горького «Несвоевременное» была запрещена цензурой и не увидела света, — значение этого выступления Луначарского нельзя будет оценить иначе, как первую попытку марксистски обобщить на страницах русской прессы явления, вырвавшиеся на поверхность литературного процесса в ходе войны. Если и в русских журналах тех лет не было недостатка в статьях, стыдивших и упрекавших немецкую литературу за ее служение империализму, за шовинистический угар, одурманивший десятки и сотни ее больших и малых представителей, то русские авторы обычно молчали о сходных явлениях, не в меньшем количестве наблюдавшихся в литературе Франции, Англии и самой России. Луначарский показал, что империалистическими настроениями отравлены в равной мере литературы всех стран, участвовавших в войне, что это явление закономерное, не зависящее от доброй воли и традиций той или иной литературы. И что особенно важно — так же, как Горький в своих статьях военных лет, хору писательских голосов, звучавших в унисон с империалистической пропагандой, Луначарский уже тогда противопоставил в статье «Мысли Метерлинка о войне» (1916) позицию Ромена Роллана. Вместе с тем Луначарский использовал также противоречия самого Метерлинка, чтобы при помощи цитат из его книги показать читателю катастрофический характер войны, в которую народы ввержены империализмом. Статья Луначарского была изуродована русской военной цензурой и — уже необратимо, так как мы не располагаем ее рукописью. Но в таком изуродованном виде, с строками вынужденных точек, она особенно убедительно свидетельствует об антивоенной, антиимпериалистической направленности выступлений Луначарского.
* * *
Разнообразная и богатая одаренность Луначарского — общественного деятеля, блестящего организатора, ученого, художника слова, педагога — смогла развернуться полностью только после Великой Октябрьской социалистической революции. Годы его жизни в условиях советского общества были годами поистине титанического творческого труда, отданного без остатка советскому народу. На его многочисленных работах, посвященных зарубежной литературе, конечно, лежит печать этой разносторонней общественно–политической и научной деятельности в целом. Луначарский стал мыслить гораздо более широкими масштабами, чем раньше, его выступления стали приобретать международный резонанс. Ему выпала ответственная и почетная роль в создании той новой социалистической культуры, той подлинной культуры XX века, о которой так пылко и убежденно он писал задолго до 1917 года. Он неоднократно выступает с блестящими докладами и беседами за рубежом, появляясь в Европе теперь уже как посланник советской культуры, достойно ее представляющий. Для многочисленных зарубежных делегаций и «визитеров», которые уже в 20–х годах устремились в СССР, чтобы воочию посмотреть на первое социалистическое государство, Луначарский был тем гостеприимным и авторитетным советским государственным деятелем, встречами с которым начиналось их знакомство с советской интеллигенцией. С 1924 года, с момента создания Международного бюро связей пролетарской литературы, он возглавлял и эту работу. Разрастаясь и углубляясь, она требовала новых организационных форм, — так возникли МОРП и возглавлявшийся с 1928 года Луначарским «Вестник иностранной литературы». Деятельность МОРП — славная, хотя и полная драматизма страница истории советской литературы, истории передовой литературы мира.
Луначарский был непременным участником диспутов и дискуссий по острейшим проблемам советской и зарубежных литератур, по острейшим проблемам нашей и международной культурной жизни. О том, как все эти вопросы бывали связаны между собою, говорит хотя бы знаменитый диспут между Луначарским и известным церковником А. Введенским (1927). Последний попытался использовать против антирелигиозных позиций Луначарского книгу А. Барбюса «Жизнь Христа». Луначарский с блеском разбил все построения своего оппонента, одновременно дав превосходный анализ достоинств и недостатков книги французского писателя.
Старый публицист, любивший боевую профессию газетчика и мастерски владевший искусством создания серьезной газетной статьи. Луначарский никогда не отказывался от выступления в прессе — были ли это большие советские журналы или однодневные газеты. Во всех случаях его статьи богаты по содержанию, остро актуальны; они написаны так, что, оставаясь общепонятными, увлекают читателя и своим стилем.
Нельзя не отметить и деятельность Луначарского как педагога, создавшего курс лекций по истории западноевропейской литературы, воспитавшего не одно поколение молодых специалистов, ныне — маститых советских литературоведов. Отзыв Луначарского о книге С. Динамова «Бернард Шоу» показывает, как доброжелательно, с какой заботливостью относился он к молодым советским ученым.
Руководствуясь в своей организаторской и литературной деятельности задачей раскрытия перед победившим народом всех духовных ценностей, выработанных человечеством, Луначарский очень много сделал для популяризации среди трудящихся творчества лучших зарубежных писателей прошлого, для освещения текущей литературной и театральной жизни за пределами СССР.
У подлинных ценностей мировой культуры не было защитника более вдохновенного, чем Луначарский! Работы, посвященные культурному наследию, занимают в его творчестве особо почетное место. О каких только писателях не рассказывал советским людям Луначарский! Здесь и имена широкоизвестных художников слова, любимых в нашей стране с давних пор, — имена Шекспира и Сервантеса, Вольтера и Свифта, Гёте и Шиллера, Стендаля и Бальзака, Флобера и Франса, Ибсена и Гауптмана. Голосом Луначарского откликалась наша страна на юбилеи этих писателей, на появление их замечательных книг, нередко впервые выходивших на русском языке именно по инициативе Луначарского. Но здесь и такие имена, которые до Луначарского вообще были у нас малоизвестны. Его перу принадлежат статьи о немецком поэте Гельдерлине, о швейцарском писателе К. — Ф. Мейере, об итальянском драматурге Пиранделло. Можно себе представить, с каким жадным увлечением следил бы Луначарский в наши дни за могучим развитием новых литератур, рождающихся в странах, сбросивших колониальную зависимость, как радовался бы он — один из первых провозвестников пролетарского искусства — могучему расцвету социалистического реализма в литературах мира.
Работы Луначарского о великих писателях прошлого — это и небольшие газетные заметки, и большие статьи, и доклады в Академии наук СССР, и вступительные статьи, нередко становившиеся вехой в изучении данного писателя, как было, например, со статьями о Франсе, Гёте, Петефи. предпосланными собраниям сочинений этих писателей.
В чем секрет обаяния работ Луначарского, почему они и сегодня читаются с волнением, будят мысль, поражают широтой обобщений? Сила его работ заключается в том, что они всегда повернуты к современности, всегда вносили в изучение писателей то новое, что открывалось в них советскому обществу на данном этапе его развития. В статье «Шекспир. Социально–идеологическая характеристика», написанной для БСЭ, Луначарский заметил: «Лишь там, где ведущие, наиболее интеллектуально развитые круги государства полны сил, лишь там, где народные массы также полны осознания своих творческих возможностей и подымаются вверх, — там царствует свои наилучшие завоевания Шекспир, там должны появляться ученики и внуки Шекспира…» (т. 6, стр. 313).
Бесконечно обогащавшийся, развивавшийся эстетический критерий советского человека, его духовные богатства были для Луначарского неиссякаемым источником подлинного вдохновения, с которым написаны статьи о великих зарубежных писателях прошлого.
Статьям Луначарского о культурном наследии свойственна ленинская любовь к достижениям человеческого гения, без овладения которыми нельзя построить коммунизм. В них он следует ленинскому завету критического усвоения культуры прошлого. Восхищаясь величайшими писателями прошлых веков, Луначарский считал своим долгом ученого–коммуниста указать на исторически обусловленные границы их мировоззрения. Он не видит ничего оскорбительного в глубоком исследовании противоречий их развития. Примерами такого, богатого глубокими критическими мыслями, разбора наследия великих писателей могут служить работы Луначарского «Виктор Гюго. Творческий путь писателя», «Фрэнсис Бэкон», «Шиллер и мы» и особенно статьи о Гёте и А. Франсе, относящиеся к числу наиболее удачных. Об Анатоле Франсе Луначарский писал больше всего. Он взял на себя подготовку его собрания сочинений, написав к нему большую вступительную статью и ряд предисловий к отдельным произведениям, В целом статьи о Франсе составляют исследование настоящего ученого, влюбленного в большого писателя и поэтому но льстящего ему.
Есть в деятельности Луначарского — пропагандиста великого наследия прошлого — и еще одна важная сторона: уже в ранних статьях он умел показать, что буржуазия не ценит и не уважает культурного прошлого, а применяет его себе на потребу, фальсифицируя его так, как ей в данный момент это выгодно. Страстная антибуржуазность работ Луначарского, посвященных великому наследию прошлого, сделалась еще более боевой и непримиримой, когда над Западной Европой нависла тень фашизма. Возвышая свой голос во имя великих художников и мыслителей прошлого, Луначарский обрушивался на фашистов, не упускал случая нанести удар по нацистским шарлатанам и их подголоскам из других стран капитализма. Боевая антифашистская направленность объясняет многое в неувядаемой силе статей Луначарского.
Методология Луначарского развивалась в общем русле советской пауки о литературе. Помогая своими работами ее движению вперед, он сам двигался к новым горизонтам вместе с общим развитием научной мысли в СССР.
Это особенно наглядно прослеживается на том, как в его методологии изживались черты вульгарного социологизма, проявлявшиеся — впрочем, лишь иногда — в его работах. Они сказывались в той области истории литературы, которой Луначарский занимался меньше других и где у него, вероятно, было меньше собственного исследовательского опыта. Так, вульгарно–социологические аспекты, которые встречаются особенно настойчиво в его лекциях о литературе эпохи Возрождения, есть и в его предисловии к «Фацетиям» Поджо Браччолини, в ряде работ о Шекспире, в статьях о Вольтере и Флобере. В статье «Флобер. Общая характеристика» влияние вульгарного социологизма проявилось в несвойственном для большинства других работ Луначарского прямолинейном подчеркивании якобы буржуазных сторон в реализме Бальзака по преимуществу. В статье «Фернейский отшельник» («Огонек», 1928, № 26) Пушкин назван выразителем интересов «культурного и относительно бедного дворянства», а в характеристике Вольтера неправомерно подчеркивал «яркое выражение буржуазности». Как и В. Фриче, Луначарский одно время принимал на веру антинаучные построения бельгийского журналиста Дамблона, выдвинувшего известную «теорию» Шекспир — Ретленд («Разоблачение одной из величайших тайн», 1912). Ошибочным было мнение Луначарского об «аристократичности» творчества Шекспира, высказанное им и в «Истории западноевропейской литературы в ее важнейших моментах», и в статье «Экскурсии в мир Шекспира. По следам Густава Ландауэра» (1924). Однако его тонкая и богатая мыслями глава «Бэкон в окружении героев Шекспира» (1933) из незаконченной книги о Бэконе, его «Шекспир. Социально–идеологическая характеристика» (1933) — бесспорные свидетельства преодоления вульгарно–социологической схемы в отношении Шекспира.
В частности, касаясь в последней работе теории Шекспир — Ретленд, Луначарский писал: «Однако при ближайшем рассмотрении эта гипотеза отпадает…» (т. 6, стр. 305).
Несмотря на колоссальный труд, который Луначарскому приходилось выполнять как народному комиссару просвещения, руководителю ряда научных учреждений, редактору журналов, — круг его литературных интересов продолжал расширяться. Соответственно, он стремится не пропустить ни одного сколько–нибудь заметного явления в зарубежных литературах и театре. Он информирует советских читателей о процессах, переживаемых интеллигенцией Запада, знакомит с новыми книгами, спектаклями, статьями, трактатами («Передовой отряд культуры на Западе», «Последние пьесы Г. Гауптмана», «Западная интеллигенция» и др.).
Принципиальное значение имеют прежде всего выступления Луначарского, посвященные дальнейшему развитию социалистической литературы. Годы революционного подъема, начатого великими событиями Октября, давали неисчерпаемо богатый новый материал для дальнейшего развития мыслей о революционно–пролетарской литературе за рубежом. Еще в канун Октября Луначарский публикует статью «Книга–подвиг» — первую в русской критике статью о знаменитом «Огне» Барбюса, открывающем новый этап в развитии зарубежных литератур. В статье «Передовой отряд культуры на Западе» (1920) Луначарский, ссылаясь на слова «Лефевра, нашего дорогого товарища, безвременно погибшего при возвращении со Второго съезда III Интернационала на родину», утверждает, что за рубежом зреют предпосылки для могучего подъема литературного движения, вдохновленного примером Октября. Точка зрения Луначарского на формирующееся новое движение отличается широтой; в ней нет ничего похожего ни на сектантство, ни на догматическую левизну.
«Они, — пишет он о группе передовых французских писателей, — более или менее тесно связаны и с Роменом Ролланом и с Барбюсом. Это не то чтобы коммунисты, но это люди, чутко и внимательно прислушивающиеся к тому, что делается в России, и, во всяком случае, возлагающие свои надежды на рабочий переворот, на пришествие нового социального мира, и настроенные резко критически по отношению к мнимой культуре последних десятилетий» (т. 5, стр. 389).
Известно, что к середине 20–х годов такие из названных Луначарским писателей, как Жюль Ромен, Шарль Вильдрак, уже не связывали своих мыслей о будущем «с рабочим переворотом». Но остаются Барбюс, Роллан, Шенневьер…
Луначарский в целом верно оценил ситуацию, сложившуюся в годы подъема революционного движения в определенных кругах западной интеллигенции.
В статье «Передовой отряд культуры на Западе» Ромен Роллан и Барбюс ставятся рядом, но с точным указанием на различие их позиций. Эволюция, которую переживал Роллан в середине 20–х годов, должна была изменить отношение Луначарского к Роллану. Но в то время, о котором идет речь, выдающийся французский писатель был одним из самых пылких защитников молодого Советского государства, одним из самых энергичных сторонников восстановления нормальных отношений Европы с СССР. Отсюда и вполне понятный для того времени взгляд Луначарского на Роллана как на некий магнит, к которому тянулись и другие французские интеллигенты, переживавшие глубокое разочарование в буржуазной действительности.
Луначарский остался верен своей диалектической концепции развития революционной литературы на Западе в условиях империализма, выдвинутой в статье «Передовой отряд культуры на Западе». Он все время развивал и углублял ее. С любовью отмечал он завоевания молодой литературы революционного пролетариата, приветствуя появление в ней имен Брехта, Иллеша, Гидаша, Вольфа. В предисловии к сборнику «Современная революционная поэзия Запада», подчеркивая закономерность рождения «великой и кипучей волны революционной поэзии» на Западе после 1917 года, Луначарский высоко оценил вклад П. Вайяна–Кутюрье, И. Бехера, А. Гидаша в литературу коммунистической идейности, особо выделив значение Бехера, поднявшегося, по его мнению, «до крепкой чисто коммунистической поэзии», занимающего «одно из первых мест в пролетарской литературе». Как всегда принципиальный, в статьях о революционной литературе 20–х годов Луначарский указывал на необходимость трезвой и точной оценки возможностей того или иного писателя, напоминал о живых противоречиях художника, сказавшихся, например, в творчестве Э. Толлера, создателя сильных революционных драм, затем, однако, сломившегося иод гнетом поражения и тюрьмы (Предисловие к книге Эрнста Толлера «Тюремные песни», 1925).
Специального внимания заслуживает статья «А. Барбюс. Из личных воспоминаний» (1933), являющаяся образцом широкой литературной характеристики замечательного французского писателя, показанного в живом контакте с советской действительностью и в тех условиях, в которых приходилось Барбюсу жить и работать во Франции. Трудно переоценить теоретическое и историко–литературное значение содержания беседы Луначарского с Лениным о Барбюсе, воспроизводимой в этой статье. Отсюда и тянутся нити к общей концепции развития литературы за рубежом, которую стремился развивать Луначарский.
Современная прогрессивная литература за рубежом для Луначарского не исчерпывалась только писателями, прямо связанными с коммунистическими партиями или рабочим движением, В статье «Западная интеллигенция» (1922) он снова напоминает о том, что в рядах передовой интеллигенции пролетарская литература найдет «блестящих союзников». По существу, Луначарский, исходя из конкретных исторических условий, по–своему ставит здесь выдвинутый в эти же годы Горьким вопрос о «мастерах культуры» и об их привлечении на сторону социализма. При этом он не скрывает чрезвычайной сложности предстоявшей борьбы за души «мастеров культуры», за интеллигенцию капиталистических стран вообще.
«Надо вести среди нее работу, — писал он в статье «Попутчики в Европе». — Работу с нею можно вести, только говоря на ее языке. Коминтерн, национальные партии должны суметь вмешаться в эстетические, этические, а не только социально–политические распри интеллигентской ярмарки. Его представители должны показать, какими ясными становятся все вопросы при прикосновении к ним диалектического материализма. Они должны доказать также, что мы ничего не выбрасываем вон зря, что мы ценим все ценное в культуре, что никакого понижения жизни, мысли и искусства мы не желаем, не допустим, надо, словом, доказать, что основной штаб пролетариата не только не ниже в культурном отношении, чем интеллигенция, но выше ее и действительно может руководить ею и вывести ее из бесплодной и часто мучительной толчеи» (А. В. Луначарский, Этюды критические, М.–Л. 1925, стр. 394).
В статьях о Г. Уэллсе и Г. Гауптмане, о Б. Шоу и Р. Роллане Луначарский показал пример такого отношения к большому зарубежному писателю, когда сохраняется полная принципиальность, позволяющая открыто и довольно резко критиковать всемирно известного художника и дружески советовать ему, поддерживать его всем авторитетом советской культуры.
Конечно, к каждому из названных четырех писателей отношение Луначарского было различным. С Гербертом Уэллсом он охотно и едко полемизировал без надежды на возможность его перехода в лагерь социалистической литературы, но с уважением к мощному критическому началу в его творчестве, делающему писателя нашим ценным союзником в борьбе против империалистической реакции.
В статьях о Гауптмане Луначарский применил искусную и точную формулу, выводящую большого, но противоречивого писателя за рамки буржуазной немецкой литературы: «И как бы ни покрывала буржуазия своими похвалами… Гауптмана, мы, не имея, к сожалению, возможности сказать о нем: «Он — наш!» — имеем полную возможность крикнуть ей: «Вы лжете, он — не ваш!» (т. 6, стр. 242).
Иначе обстояло дело с Б. Шоу. Луначарский еще до Октября отметил театральные успехи Шоу и пристально следил за развитием его дальнейшего творчества, обдумывая все его важные шаги и заявления. Подготовляя советского читателя к приезду Б. Шоу, пожелавшего отпраздновать свой семидесятипятилетний юбилей в СССР, он подчеркнул в статьях «Большой художник» («Комсомольская правда», 1931, 21 июля) и «Бернард Шоу — наш гость» самое значение того факта, что маститый художник с мировым именем захотел быть в торжественные для него дни именно в СССР. Во вдохновенной речи, которую Луначарский произнес на юбилейном вечере Шоу в Колонном зале Дома Союзов, дана глубокая характеристика смеха Шоу как объективного выражения духовной победы писателя над безобразным, бесчеловечным миром капитализма. Как художник, хоронящий прошлое и потому столь нужный тем, кто борется за победу будущего, — Шоу рассмотрен также в статье «Бернард Шоу еще раз говорит правду». Эта статья — образцовая в смысле театроведческой интерпретации пьесы «Горько, но правда» — одного из самых сложных созданий Шоу.
Вместе с тем Луначарский говорил о противоречиях Шоу, о всегда имевшейся возможности неожиданного и непредвиденного даже для самых близких друзей Шоу того или иного его движения в сторону от прогрессивной линии, которая, казалось, наметилась в критическом курсе всего творчества английского драматурга на рубеже 20–х и 30–х годов. Учитывая это и видя в возможностях таких отклонений проявление исторически обусловленных противоречий в мировоззрении Шоу, Луначарский был далек от того, чтобы осыпать писателя придирчивыми упреками и поучениями. Ценя Шоу, он никогда не переоценивал его, оставался в пределах реального политического понимания позиции и возможностей знаменитого драматурга.
Еще сложнее были отношения Луначарского с Р. Ролланом. Вплоть до начала 20–х годов его оценка Р. Роллана делалась все более положительной и высокой. Луначарский оценил по достоинству «Жан–Кристофа», книги о Бетховене, Толстом, Микеланджело, статьи о народном театре. Луначарский отметил пацифистскую позицию Роллана в годы войны, отнюдь не разделяя его абстрактного гуманизма, но с полным уважением к антиимпериалистической сущности выступлений французского писателя. С глубокой признательностью Луначарский отмечал и то, что Роллан одним из первых писателей мира поднял голос в защиту социалистического строя, родившегося на обломках старой России.
Однако позиция, занятая Р. Ролланом в дискуссии с А. Барбюсом на тему о революционном насилии (Роллан выступил прямым и убежденным противником его), а затем резкий отход его в сторону гандизма, что нашло отражение в ряде роллановских драм о Французской революции, воспринятых в тех условиях как иносказательная реакция на революцию русскую, — заставили Луначарского насторожиться. Настороженная, критическая позиция проявилась и в оценке Роллана, данной Луначарским в курсе лекций «История западноевропейской литературы в ее важнейших моментах», и особенно в замечаниях, рассыпанных на страницах сборника «На Западе» (1927). Разъясняя советскому и зарубежному читателю позицию Роллана в вопросе о революционном терроре, Луначарский говорил о либеральном отношении писателя к этой форме защиты революционных завоеваний, продиктованной условиями беспощадной классовой борьбы.
Даже в этой статье «Ответ Ромену Роллану», наиболее резкой из всех, посвященных Роллану и содержащей прямую критику его позиции, Луначарский не забывает сказать, что Роллан начинает «угадывать контуры нашего великого дела», остается одним из самых выдающихся художников современного Запада. Уменье понять и показать писателя в сложном развитии, в пути, позволило Луначарскому позднее (в 1932 г.) с полным основанием говорить в статье «У Ромена Роллана» о победе сильных сторон мировоззрения писателя, о переходе этого великого мастера культуры на сторону социалистического общества.
«Мы должны углубленно, следя за деталями, следя за обстановкой развития, вдумчиво отмечать явления распада буржуазной интеллигенции со всеми его признаками — метанием, страхом перед кризисом и наступающим концом капитализма, — писал Луначарский в замечательной статье «Куда идет французская интеллигенция» (1933). — Мы можем и должны помочь тем, кто решается сказать правду и порвать связывающие его цепи, — тем, у кого период колебаний принял затяжную и мучительную форму» (т. 6, стр. 274).
Рассматривая под этим углом зрения духовное движение среди французской интеллигенции и, в частности, позицию, занятую в начале 30–х годов А. Жидом. Луначарский предупреждал, что именно от А. Жида, — ссору которого с буржуазией он приветствовал, — можно ожидать при известных обстоятельствах новых резких поворотов, к тому же совершаемых в «припадке гуманистической истерики». Луначарского уже не было в живых, когда его прогноз поли остью подтвердился. Но смысл его статьи в том, что эксцессы вроде ренегатства А. Жида обязательно будут повторяться в ходе напряженной идеологической и политической борьбы. Надо быть готовыми к ним и, помня об их возможности, все–таки использовать те явления зарубежной литературы, которые в той или иной мере свидетельствуют о растущем кризисе буржуазной культуры, способствуют его углублению. При этом не надо забывать о сущности этих явлений, об их противоречивости, о нестойкости многих писателей–интеллигентов и не превращать их на словах в писателей–революционеров, верных делу социализма.
В тесной связи с этой борьбой за «мастеров культуры», за верное истолкование сложного творчества мятущихся писателей–интеллигентов находится и решение проблемы творческого метода в работах Луначарского применительно к зарубежной литературе. В статьях, в книге «История западноевропейской литературы в ее важнейших моментах» Луначарский выступал как пламенный поборник реалистического искусства. В творчестве А. Франса и Т. Гарди, Б. Шоу и Р. Роллана, А. Барбюса и И. Бехера он ценил прежде всего реалистическую основу.
Выступления Луначарского по вопросам советской литературы показывают, что он был неутомимым и убежденным поборником социалистического реализма. Проявления его он приветствовал и в революционной литературе Запада. Он видел в революционных писателях подлинных новаторов, которые, опираясь на традиции мировой литературы, успешно открывают новую проблематику искусства, находят новые художественные средства.
В высокой степени ценя новаторство пролетарских художников, приветствуя творческие поиски Маяковского, Бехера, Барбюса, он неизменно подчеркивал и значение национальной традиции, ценность революционно–демократического поэтического наследия. Это особенно отчетливо сказалось в его подходе к творчеству Ш. Петефи.
По инициативе Луначарского и при его прямом участии в 1925 году впервые на русском языке вышел сборник переводов из Петефи, до тех пор появлявшихся только в журнальной периодике. Для Луначарского Петефи — создатель великой революционной традиции в венгерской литературе. Продолжение этой традиции Луначарский видел в поэзии Гидаша, за что он особенно высоко ценил стихи тогда еще такого молодого венгерского поэта. Ту же линию революционно–демократической традиции подчеркивал Луначарский и в развитии поэзии в США от Уитмена к Сэндбергу, и в творчестве Гейне.
Много и настойчиво раздумывая над проблемой новаторства в литературах XX века, над исканиями различных школ в изобразительном искусстве, театре и литературе, Луначарский оставил немало ценных суждений о ряде так называемых «левых» течений в зарубежных литературах после 1917 года — о течениях, ныне именуемых «авангардизмом».
Для Луначарского, живого свидетеля и участника литературного развития на Западе в начале века, видна была преемственная связь между послевоенным экспрессионизмом, сюрреализмом — и кубизмом, который сложился еще накануне войны, дадаизмом военных лет, наконец, футуризмом, против которого Луначарский не уставал выступать и до и после 1917 года. В анализе авангардистских течений зарубежной литературы с особой очевидностью проявилась партийная принципиальность Луначарского–исследователя, его конкретно–исторический подход к каждому из них.
Он различал характер и судьбы «левых» течений в различных литературах. Луначарский видел разницу между агрессивным итальянским футуризмом и футуризмом русским; видел он противоречия и внутри групп, отличая Маяковского от «бурлюков», о которых писал именно во множественном числе; отличал талантливого итальянского поэта Лучини от крикливого Маринетти. Луначарский полагал, что если экспрессионизм играл в немецкой литературе роль весьма значительную в начале 20–х годов, то роль сюрреализма во французской литературе того же времени была гораздо более скромной и ограничивалась сферой поэзии. Видел Луначарский и связь «левых» течений с отлично знакомыми ему течениями зарубежного декаданса. Он не отождествлял их, но указывал на известную преемственность между ними. В целом же для него все эти явления, при всей их несомненной сложности и несхожести, были выражением кризиса культуры буржуазного мира и его сознания.
Это, однако, не закрывало для Луначарского определенной положительной роли, которую могут играть в известной мере и на определенном этапе некоторые «левые» течения. Но только в известной мере и отнюдь не в качестве чуть ли не обязательного этапа развития передовой литературы. Давая, например, в ряде статей очень острую политическую характеристику немецкого экспрессионизма, Луначарский не жалел резких слов для раскрытия реакционности, присущей его «правому» крылу. С другой стороны, он находит много интересного, ценного в «левом» экспрессионизме и указывает на то, что путь некоторых (разумеется, не всех) немецких пролетарских поэтов лежал через «левый» экспрессионизм. Из краткой характеристики Бехера в предисловии к сборнику «Современная революционная поэзия Запада» видно, что поэтом–коммунистом для Луначарского Бехер стал именно после того, как закончился в его развитии период, связанный с экспрессионизмом. Отсюда видно, что Луначарский, высоко ценя художественную форму и умея ее анализировать так, как этого не умели делать другие наши критики, отнюдь не полагал, что выразительные средства экспрессионизма могут существовать без соответствующего адеквата в мировоззрении поэта. Только шагнув вперед, к новому мировоззрению и новой эстетике, бунтарь–экспрессионист становится поэтом–коммунистом, способным решать задачи, гораздо более сложные, чем те, которые были по плечу экспрессионисту. Завещав советскому литературоведению взгляд на «левые» течения 20–х годов как на сложное проявление кризиса буржуазной культуры, Луначарский завещал нам и трезвое, объективное, научное отношение к этим явлениям.
Противник новаторства показного, «левой формалистики» и «футуристического кривлянья», Луначарский мастерски показал ограниченность и других модернистских течений, что особенно ясно видно на при мере его оценки творчества Пруста. Уже в сборнике «На Западе» содержатся весьма иронические отзывы об этом кумире зарубежного модернизма 20–х годов. Луначарский не отказывает Прусту ни в таланте, ни в искусстве очень полно воплощать свою эстетическую концепцию в художественном творчестве. Но от этого его критика Пруста становится еще глубже, объективнее, убедительнее. Наиболее полная критическая характеристика творчества Пруста дана в недописанном предисловии к собранию сочинений Пруста. Луначарский не отрицает таланта Пруста — наблюдателя и рассказчика, хрониста салонной жизни Третьей республики, но сопоставление усилий, затраченных на создание этого эпоса, с его содержанием оказывается убийственным для Пруста.
Статьи Луначарского о зарубежной литературе и театре имеют не только познавательное значение, являются не просто важным фактом в истории советской науки. Они и в наши дни сохраняют свое боевое значение, обогащают нас опытом ученого–большевика, беззаветно любившего литературу и искусство и судившего о них со страстной партийностью коммуниста, отдавшего всю свою жизнь великому делу построения нового, справедливого общества.
В пятом и шестом томах настоящего издания собраны труды Луначарского, посвященные зарубежной литературе и театру. Материал расположен в хронологическом порядке: в пятом томе — статьи о зарубежной литературе (1904–1931), в шестом томе — статьи о зарубежной литературе (1930–1933) и статьи о зарубежном театре (1905–1932).
Произведения Луначарского, посвященные зарубежной литературе и театру, в таком полном составе собираются впервые.
Статьи «Н. Ленау и его философские поэмы», «Реми де Гурмон», «Гений и голод», «Отец романтизма», «Жюль Леметр», «Страшная книга», «Джованни Пасколи», «Молодая французская поэзия», «Книга Верхарна», «Мистраль», «Поэзия и война», «Мысли Метерлинка о войне», «Карл Шпиттелер» в 1924 году были отредактированы, снабжены краткими примечаниями и включены в сборник: А. В. Луначарский, Этюды критические. Западноевропейская литература, изд. «Земля и фабрика», М.–Л. 1925. В предисловии к нему Луначарский писал: «Настоящий сборник статей по западноевропейской литературе почти весь состоит из работ, написанных в разное время, в течение моего долголетнего пребывания за границей. В это время я жадно следил за всеми новостями европейской литературы на многих из значительнейших языков Европы, а вместе с тем изучал историю ее литературы». Указав на особое значение, которое он придает своим статьям о Ленау, Шарле–Луи Филиппе, Штернгейме, Луначарский замечал: «Остальные статьи представляют собой этюды о литературе, написанные мною в 1912, 1913, 1914 и отчасти 1915 годах. Более всего они вращаются вокруг французской литературы и имели своей целью познакомить русских читателей журналов и газет с самыми новыми тогда литературными явлениями, а из писателей более старых — с такими, которые русской публике были мало известны. Нынешняя французская литература во многом является прямым продолжением той непосредственно довоенной, и некоторое знакомство с довоенной французской литературой необходимо для того, чтобы разобраться и в нынешних ее путях, а эти последние тем интереснее, что среди французской литературной интеллигенции мы имеем немало друзей и еще более возможных друзей. Из классиков я остановился только на Руссо по поводу его тогдашнего юбилея.
Но работы мои слегка выходят за рамки Франции, Есть несколько этюдов по швейцарской литературе, итальянской и т. д. Упомяну отдельно о моей статье о великом швейцарском поэте Шпиттелере».
Статьи «Ибсен и мещанство», «Великомученик индивидуализма (А. Стриндберг)» и «Поэт и мещанство» были отредактированы, снабжены подстрочными примечаниями и включены в сборник: А. В. Луначарский, Мещанство и индивидуализм, Госиздат, М.–П. 1923.
Статьи «Театральные впечатления», «Два шедевра Лопе де Вега», «Неаполитанский театр», «Французская комедия в наши дни» вместе с двадцатью семью «Парижскими письмами» входили во вторую часть авторизованного сборника: А. Луначарский, Театр и революция, Госиздат, М. 1924. В предисловии к нему автор отмечал:
«Другой частью сборника являются статьи, написанные уже не о театре как общественной проблеме, а о театре по существу, то есть об отдельных театрах, спектаклях, артистах и т. д. Тут, конечно, многое может быть спорным, рядом с определенными предпосылками большую роль играет индивидуальный вкус. Мне кажется, однако, что, собранные в один том, эти статьи, написанные мною в разное время, но соединенные почти абсолютным единством основной точки зрения, представляют небезынтересную серию критических эскизов, портретов и т. д.».
Статьи «Новейшая итальянская драма», «Театр Сема Бенелли» вместе с «Парижскими письмами», не вошедшими в предыдущий сборник, вошли в книгу: А. Луначарский, О театре. Сборник статей, изд. «Прибой», Л. 1926. В авторском предисловии говорится: «В сборник включена мною также моя старая статья об итальянском театре, или, вернее, о крупном итальянском драматурге Бракко, которого у нас далеко недостаточно знают. Статья написана мною еще за границей, до революции, и только недавно обнаружена мною в моих бумагах. Мне кажется, что читатель, интересующийся европейским театром, прочтет ее не без удовольствия…
Наконец, в эту книгу вошли те из моих парижских корреспонденции, которые не поместились в предыдущей книге».
Статья «Западная интеллигенция» вошла в книгу: А. В. Луначарский, Об интеллигенции. Сборник статей, изд. «Красная новь», М. 1923.
Остальные произведения, включенные в пятый и шестой тома, в авторизованные сборники статей, речей, докладов Луначарского не включались. Статьи «Анатоль Франс» [1925], «Ромен Роллан. К шестидесятилетию» и IV письмо из «Путевых очерков» ранее не печатались; статьи «Шекспир. Социально–идеологическая характеристика» и «Фрэнсис Бэкон» печатаются полностью впервые.
Тексты включенных в Собрание сочинений произведений печатаются, как правило, по последним прижизненным изданиям, в которых принимал участие автор, сверенным с предшествующими публикациями и рукописными материалами (в тех случаях, когда они сохранились). Исключение сделано для статей «Гений и голод» и «Байрон (2 мая 1824 г. — 2 мая 1924 г.)».
В публикуемых статьях Луначарским приводятся выдержки из художественных произведений, статей, монографий. В ряде случаев эти выдержки не отличаются точностью, так как Луначарский зачастую цитировал или излагал по памяти, в той или иной мере видоизменяя текст. Учитывая эти особенности цитирования, редакция в примечаниях указывает источник наиболее значительных цитат или пересказов (для удобства читателей — в новейших изданиях, за исключением тех случаев, когда произведения или переводы, которые цитирует Луначарский, в последние годы не переиздавались); оговорка «сравни» (ср.) указывает на неточность цитирования или пересказа.
К томам дается краткий реально–исторический комментарий. Сведения о событиях, книгах, повторяющихся цитатах, театральных постановках сообщаются при первом их упоминании в данном томе.
Подстрочные примечания принадлежат Луначарскому, кроме случаев, специально оговоренных (Ред.).
Краткие сведения о лицах, упоминаемых в работах Луначарского и в примечаниях, даются в «Указателе имен».
