Передовой отряд культуры на Западе

Когда я уезжал из Франции, там на левом берегу Сены выделилась уже группа, начавшая приобретать некоторую известность, которую я старался распространить моими статьями в России: Жюль Ромен, Вильдрак, Жорж Дюамель, Базальжет, Жорж Шенневьер, композитор Дуайен, организатор небольшого театра «Старой голубятни» Жак Копо и несколько других ¹

От Лефевра, нашего дорогого товарища, безвременно погибшего при возвращении со Второго съезда III Интернационала на родину,² я узнал, что все эти люди занимают место идейного авангарда Франции. Они более или менее тесно связаны и с Роменом Ролланом и с Барбюсом. Это не то чтобы коммунисты, но это люди, чутко и внимательно прислушивающиеся к тому, что делается в России, и, во всяком случае, возлагающие свои надежды на рабочий переворот, на пришествие нового социального мира, и настроенные резко критически по отношению к мнимой культуре последних десятилетий.

Я нисколько не удивлюсь, если Франция, после Турского конгресса, который так резко двинул организованные рабочие массы по пути к коммунизму,³ обгонит нас с точки зрения социальной культуры чрезвычайно быстро. В самом деле, у нас дело обстоит с нашей интеллигенцией как нельзя хуже.

Я говорю не о той массовой интеллигенции, которая встретила революцию диким саботажем, — она в конце концов частью присмирела, частью даже идейно сдалась, — я говорю о вершинах нашей интеллектуальной жизни. Да, Валерий Брюсов не только примкнул к коммунистической партии, но и написал в последнее время несколько прекрасных стихотворений, воспевающих настроения и переживания нашей эпохи, но пока это еще только несколько стихотворений.⁴

Некоторые другие писатели, среди них и крупнейшие (например, Андрей Белый, Вячеслав Иванов ⁵ и некоторые другие), работали вместе с Советской властью, но работа их, по правде сказать, была довольно–таки бесплодна. Рядом с этим большая группа «левых» примкнула к революции весьма бурно, по принесла с собой мало утешения.⁶

Те и другие не имели раньше и не имеют теперь почти никаких элементов доктрины, принципиального мировоззрения, художественного «кредо», которые послужили бы базой для искусства, идущего в ногу с новыми требованиями. Радуешься даже расплывчатому коллективизму, так называемой «соборности» Вячеслава Иванова, как чему–то находящемуся в некоем консонансе * с нашими днями.

* созвучии, соответствии (франц.). — Ред.

И все надежды у нас приходится возлагать на пролетарское искусство; между тем пролетариат, естественно, смог выдвинуть только внушительную фалангу хороших поэтов, среди которых некоторые превосходны и уже дали произведения, близкие к шедевру (например, некоторые стихи Казина).

Совсем не то во Франции. Я чувствую, как легко загорится самым чистым революционным пламенем та группа, о которой я сейчас говорил, и вся окружающая ее, весьма симпатизирующая ей среда лучшей французской интеллигенции. Доказательством этому служит помещенная в последнем номере «Mercure de France» статья Шенневьера «Социальная роль музыки».⁷

Здесь надо только поставить некоторые точки над i, чтобы получить именно тот комплекс воззрений (в частности, на музыку, но легко переносимый на все искусства), который может и должен служить фундаментом нового революционного искусства.

Странное, одновременно приятное и грустное чувство испытывал я, читая эту статью. Ведь это почти сплошь те самые положения, те самые лозунги, которые я в течение этих трех лет повторяю в моих статьях, на митингах, куда сходятся тысячи людей, и в моих личных беседах с писателями, живописцами, музыкантами, но на них действенного отклика нет.

А между тем все эти люди, поскольку они останутся на прежних своих позициях, обречены на полное бесплодие, будут не какой–нибудь государственной силой, а самой историей брошены на сожжение, как пустая солома.

Очевидно, «гнилой» Запад и его интеллигенция, на которую никто не возлагал особенных надежд, окажутся все–таки более восприимчивыми к подлинному прогрессу, чем мы, чем наша интеллигенция, которой предсказал роль преданного и мощного друга революционного пролетариата Каутский в 1905 году.⁸

Передам вкратце содержание статьи, которую я намерен издать с моим предисловием в виде отдельной брошюры.⁹ «Музыка и по существу своему, и по происхождению народна, — так начинает свою статью Шенневьер, — всюду, где есть толпа, там есть ритм и есть пение».

И далее: «Ритм облегчает усилия и координирует их, объединяет жесты и смягчает работу. Самое время превращает его в своего рода завоевание. Музыка — это порядок в движении, это действие, освобожденное от веса… Она в особенности способна воспевать любовь, коллективную веру, пламенный народный порыв, единодушные упования. Нет таких социальных движений, нет таких исторических переворотов, нет таких цивилизаций, которые не нашли бы своих формул через песню».

Указывая на две великие эпохи — античную Грецию и расцвет христианства как на сумевшие создать архитектурно–поэтически–музыкальный синтез, Шенневьер переходит к критике нашей эпохи.

Он не сомневается в большом богатстве средств, которое приобретено музыкой, «но, — говорит он, — нельзя же не заметить, что мало–помалу почти нечувствительно и за несколькими блестящими исключениями, не имевшими длительности, она покинула свою первоначальную роль, она потеряла мощь своего действия».

Восхищаясь многими сторонами дарования Дебюсси, он в то же время говорит совершенно правильно, что «Дебюсси разлагает целое, чтобы дать нам иллюзию его… к ущербу для общего архитектурного замысла», что он «изолирует, таким образом, каждого слушателя в своей специальной грезе… Он скорей разделяет, чем объединяет».

Но такую разъединенность Шенневьер констатирует для всей музыкальной школы Франции. «Всякий заметит, — говорит он, — что все наши музыканты скорей объединены эпохой, чем характером своих работ, что каждый из них является отшельником».

Как на одно из свойств современной музыки Шенневьер указывает на пренебрежение к хору. «Условимся с самого начала, — говорит он, — что я вовсе не думаю судить о композиторе только по количеству и качеству написанных им для хора вещей, но я оплакиваю, что мы с каким–то легким сердцем отбросили жанр, который под именем оратории дал такие истинные шедевры, как «Мессию» Генделя и как «Страсти» Баха. Сообразованный с потребностями нашего времени, обогащенный всеми приобретениями, он, конечно, устремил бы к единому стилю усилия, сейчас рассеянные, он открыл бы широкие и живые горизонты композиторам». Почему? Потому, говорит Шенневьер, что он подчиняет композитора «строгому плану, прогрессии, единству, без которых всякое искусство, как музыкальное, так и поэтическое, начинает разлагаться, распадаться».

«Хоровое пение усиливает действие музыки и делает его более проникновенным, на слушателей оно производит непобедимое объединяющее действие, оно позволяет музыке выполнять свою общественную функцию».

«Большинство артистов, — говорит далее Шенневьер, — замыкаются в своем искусстве, а это самая худшая манера творить, потому что они таким образом абстрагируются от жизни, а только она может доставлять соки для творчества».

Настаивая на том, что в настоящее время, замкнувшись в себе, каждое отдельное искусство вместе с тем втягивается в соседние области, что начинается устремление музыкизировать живопись или поэзию и т. п., Шенневьер говорит: «Мы же требуем, чтобы каждое искусство федерировалось * с другим, оставаясь в то же время автономным, для создания всеискусства. Кризис, которым страдает музыка, да и все искусство, происходит, прежде всего, от того преувеличенного значения, которое придают технике». Я, между прочим, не устаю повторять это положение. Гибельный техницизм, гибельный формализм — худшая форма декадентства — не только захватил ближайшее к революции поколение, но грозит даже пролетарской поэзии, и те слова, которые пишет по этому поводу Шенневьер, являются поистине золотыми словами:

* связывалось, объединялось (от франц. se fédérer). — Ред.

«Вы воображаете, что находка, какова бы она ни была, автоматически создает красоту? Вы мне заявляете, поэты, что вы придумали стих в семнадцать стоп или создали совершенно новый синтаксис? А какое мне дело до этого, если вам нечего сказать? Для нас важно все целое и равновесие частей. Не отделяйте идеи от структуры, если ваша идея ясна, то вы очень быстро найдете совершенно прозрачную технику, на почве которой возникнет потом и стиль.

И я думаю, что это необходимое единство было бы сразу достигнуто, если бы все артисты соединились в едином чувстве современной жизни».

«О вы, — восклицает Шенневьер, — которые говорите в конце ваших находок, что с тех пор, как человек ходит на ногах, самые лучшие искания сводятся к тому, чтобы заставить ходить его на голове! Откройте лучше окна, откройте, прошу вас, давно пора, смотрите, слушайте, воспринимайте мир, каков он есть; смотрите на улицу, прислушайтесь к шумам города, вообразите себе все море человеческого труда за горизонтами, весь этот гул множеств и толп. Почерпните сок из самой земли и возвысьте искусство над модой. Пришло время петь современного человека, как сказал Уитмен, дайте нашей эпохе то, чего она жаждет, — целостное искусство, которое ответило бы пожеланиям человечества гораздо лучшего, чем его правители, дало бы ему полное и здоровое искусство».

В остальной части статьи автор рассказывает об обществе народных празднеств, организованных молодым композитором Дуайеном.¹⁰ Состоялось уже тридцать таких праздников за шесть месяцев, были исполнены многочисленные музыкальные, в особенности хоровые, произведения, как старых, так и новых музыкантов. Особый хор из рабочих создал для этого Дуайен, и хор прекрасный.

Вместе с музыкой значительное место заняла и поэзия. Читались произведения Андреева, Бодлера, Достоевского, Анатоля Франса, Горького, Гюго, Ромена Роллана, Толстого, Уэллса, Верхарна, Уитмена, Золя и других. С рефератами выступили Шенневьер, Дюамель, Жюль Ромен, Спир, Вильдрак. Колоссальное количество публики собралось в гигантской зале Трокадеро и слушало, затаив дыхание. «Нигде, никогда, — говорит Шенневьер, — по признанию всех участников, не имели они такой внимательной аудитории». Это была рабочая аудитория.

Недавно мы получили для МУЗО ¹¹ большое произведение Дуайена, так и озаглавленное: «Народный праздник», на слова Ромена Роллана. Я надеюсь, что МУЗО сможет исполнить это произведение в зале Консерватории ¹² и показать, таким образом, приблизительно, что делается во Франции в деле создания на почве музыки синтетических, или хотя бы приблизительно синтетических, художественных вечеров нового стиля.

Сразу этот новый стиль не родится и во Франции, но авангард западной интеллигенции идет по правильному пути.

Чем–то несносно устарелым веет на меня не только от произведений наших «академиков», но и от всего этого футуристического и полуфутуристического кривлянья, порою искреннего, порою даже искренне примыкающего к революции, но мало для нее пригодного, и грудь свободней вздохнула по прочтении этой статьи Шенневьера.

Она доказала мне, во–первых, что лично я в том, что я рекомендую, в том, чего я склонен требовать, насколько требование в. области искусства мыслимо, от лучшей части нашей интеллигенции, — совершенно прав и не потерял контакта с лучшими людьми Запада; во–вторых, она доказала мне, что эти лучшие элементы продолжают там свою работу.

Я от души шлю привет вышепоименованной группе французских интеллигентов–новаторов, подлинных друзей восстающей и начинающей строить новую жизнь трудовой массы.