В то время, когда ад империалистической войны развернулся, уже во всю меру своих ужасов, но конца и краю всей этой бездне человеческого страдания не было видно, в то время как тыл во Франции был полон звонких патриотических фраз и самоуверенного бесстыдства, а на фронте редко какой смельчак допускал хотя бы одно громкое слово протеста, — вдруг неожиданно для всех выстрелом огня ракеты в европейское небо взвился, вонзился своеобразный роман, или, вернее, обвинительный акт, глубоко художественный и скорбный памфлет Барбюса, так и называвшийся «Огонь».
Это было не только сконцентрированное отражение того огня, который косил и жег в то время людей и их достояние без счету и без сожаления, но это был также первый огонь какого–то маяка, по которому многие могли начать держать курс, это был раздавшийся с неожиданной стороны выстрел в империалистическом тылу.
Конечно, рабочая крайняя левая протестовала еще до того. Имели место Циммервальд и Кинталь. Кое–какой протест против проклятой войны подымали и наиболее передовые пацифисты. Уже уехал из Франции Ромен Роллан.1 Начал издаваться журнал, подобный женевскому «Демен».2
Но все–таки впечатление от романа Анри Барбюса было неожиданное, огромное, ошеломляющее. Успех этого романа по обе стороны траншей во всем мире показывал, как человечество устало от войны и как много негодования скопилось внутри того котла, толстыми стенками которого были официальный порядок и военно–полицейская дисциплина.
Что делало произведение Барбюса бесконечно сильным, — это не только огромная смелость мысли, доводившая книгу политически до остроты революционности, но и ее подкупающая правдивость. Все злоключения, все настроения, вся тревога, покорность, сменяющаяся гневом, накипающая великая ненависть огромной солдатской армии мировой войны отражены были в разговорах и переживаниях немногих солдат, говорящих на простонародном «арго» с задушевной меткостью. Я бы сказал, что самый язык героев «Огня» как бы отрицал заранее всякую возможность авторской надуманности: это были действительно подслушанные разговоры, но разговоры, подслушанные не только острым слухом большого художника, но и горячим сердцем большого человека.
С этих пор Барбюс вписал свое имя огромными буквами в историю войны против войны.
Владимир Ильич прочел эту книгу с настоящим восторгом.3 Он несколько раз выражал мне свое мнение, что это не только удивительный манифест против войны, но что это именно образец того искусства, какое нам, в обстановке империалистической войны, больше всего нужно. Война была таким кошмаром, что, конечно, многих сколько–нибудь чувствующих и благородных она заставляла подниматься до уровня довольно явного протеста.
Но вот она отшумела. После короткого срока продолжавшегося еще кипения интеллигентских выкриков против буржуазии, по мере того как выявилось, что международный меньшевизм разложил прибой массового пролетарского недовольства, — интеллигентский нервический протест стал линять.
Капитализм стабилизовался, и по мере его стабилизации происходила новая поляризация интеллигенции. Все большее кольцо интеллигентских элементов собиралось на капиталистическом аноде. А сколько оказалось таких, которые затерялись где–то посредине, которые оказались не горячими и не холодными?
Не таков был Анри Барбюс. Он выступил как организатор жертв войны в огромный союз инвалидов,4 который он решил вести под знаменем беспощадной борьбы с режимом, породившим бойню. Он занял первое место в великой борьбе, ведущейся под знаменем МОПР,5 он оказался самым могучим разоблачителем белого террора. Он, которого даже враги признают совестью Европы, оказался в силах подымать мотивированный документальный протест против буржуазного палачества,6 и никто не посмел закрыть ему рот. Он в новых своих литературных произведениях поставил себе целью систематически строить художественную апологию радикальной смены всего общественного строя.7 Он оказался, несмотря на всю свою глубочайшую интеллигентность, тонкость своей нервной системы, сочетающуюся с многоцветностью мысли, — выдержанным и крепким солдатом коммунистической партии.
Пусть в некоторых случаях Барбюс занимает ту или другую оригинальную позицию, которую мы с ним разделить не можем. (Например, его последняя точка зрения на христианство.)8 Но, во–первых, везде и всюду он выступает верным поборником пролетарской революции и, во–вторых, как легко простить отдельные заблуждения человеку, который таким чистым огнем и до сих пор горит на великом жертвеннике революционной борьбы.
В Барбюсе мы принимаем не какого–нибудь более или менее симпатичного попутчика, а нашего друга, товарища, соратника. И если Барбюсу делает огромную честь то обстоятельство, что он является членом великого Коминтерна, то и нашей французской братской партии, и нам самим немалую честь приносит то, что этот человек изумительной чуткости, правдивости и талантливости марширует вместе с нами под нашим стягом.
- Р. Роллан уехал из Франции в Швейцарию в 1914 году, незадолго до начала войны, преследуемый за активные выступления против шовинизма и милитаризма. ↩
- «Демен» («Demain») — прогрессивный журнал, выходил в Женеве с 1916 по 1922 год; решительно выступал с осуждением войны и милитаризма. В 1916–1917 годах в нем сотрудничали В. И. Ленин, А. В. Луначарский и другие большевики. ↩
- Роман «Огонь» В. И. Ленин прочитал в оригинале еще в эмиграции. Высокая оценка романа «Огонь» дана в статье В. И. Ленина «О задачах III Интернационала» (В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 39, стр. 106) и в «Ответе на вопросы американского журналиста» (там же, стр. 116). Интерес В. И. Ленина к этому роману отмечает также Н. К. Крупская в статье «Что нравилось Ильичу из художественной литературы» (И. К. Крупская, О Ленине. Сборник статей, Госполитиздат, М. 1960, стр. 72). Об отношении Ленина к роману «Огонь» Луначарский писал также в статье «Анри Барбюс. Из личных воспоминаний» (см. т. 6 наст. изд.). ↩
- Барбюс сыграл активную роль в создании (вместе с другими выдающимися деятелями Французской коммунистической партии) в 1917 году антивоенной демократической организации — Республиканская ассоциация бывших участников войны (бывших фронтовиков) (ARAC). Позже, в 1920 году, по инициативе и под руководством Барбюса было организовано международное объединение ветеранов войны — Интернационал бывших участников войны, который вел решительную борьбу за мир, против милитаризма и империалистической реакции. ↩
- Международная организация помощи революционерам, существовавшая с 1922 по 1947 год. ↩
- Речь идет о книге Барбюса «Палачи» («Les Bourreaux», 1926), в которой разоблачен фашистский террор в странах юго–восточной Европы. Об этой книге Луначарский писал также в сборнике «На Западе» (письмо VI; см. т. 4 наст. изд.). ↩
- Имеются в виду, очевидно, романы «Ясность» («Clarté», 1919) и «Звенья» («Les Enchaînements», 1925), публицистические работы «Свет из бездны» («La Lueur dans l'abîme», 1920) и «С ножом в зубах» («Le Couteau entre les dents», 1921), книга рассказов «Сила» («La Force», 1926). ↩
Имеется в виду ошибочная трактовка Иисуса Христа в книгах: Henri Barbusse, Jésus, Éd. Flammarion, P. 1927; Henri Barbusse, Les Judas de Jésus, Èd. Flammarion, P. 1927. Вторая из этих книг переводилась на русский язык: Анри Барбюс, Иисус против Христа. Под ред. К. Эрберга, Госиздат, М.–Л. 1928. Выход книг Барбюса вызвал острую полемику. Выступая 3 октября 1927 года в Политехническом музее в Москве на специальном диспуте с митрополитом А. Введенским на тему «Личность Христа в современной науке и литературе», Луначарский вскрыл ошибочность попытки Барбюса увидеть в Иисусе Христе выразителя интересов угнетенного народа, революционера духа, борца за социальную справедливость.
«Это новое в вопросе о личности Христа коммунистическая партия считает неправильным, — говорил Луначарский. — Я тоже считаю этот подход Барбюса неправильным…» И — далее: Барбюс, «как художник, подчиняясь силе своего воображения и своей эмоциональности, желая спасти этого не ведомого никому пророка от той клеветы, которую нагромоздила на его голову церковь во всех ее разновидностях, проделал гигантскую работу, чтобы добраться до подлинного Христа, чтобы сказать: он наш. Поэтому он в своей книге «Иуды Иисуса» (к которым он относит всех священников, как предавших своей клеветой Иисуса, первосвященника Анну, фарисеев, так и современных). Официальное христианство для Барбюса есть коллективный Иуда, предавший Христа. И чтобы доказать такое построение, он старается вычитать, найти, преодолевая все трудности, своего Христа. Барбюсу показалось, что своим чутким сердцем художника он почувствовал какого–то брата, предшественника нашего, который погребен под всеми этими храмами и память которого нужно спасти, восстановив его действительный образ. Это чрезвычайно благородная, в высокой степени подкупающая задача, но только… ложная.
Лично я с особенным чувством волнения могу говорить об этом, потому что задолго до того, как этим вопросом занялся Барбюс, занимался этим и я. Я в моем большом труде «Религия и социализм» пытался доказать, что можно вычитать какой–то социализм в христианстве, но пришел к убеждению, что был неправ. От этих «грехов молодости» я давно отрекся, и наука, которая пошла с тех пор далеко вперед, показала для меня исчерпывающе ясно, что этот тезис защищать нельзя.
А между тем опасность есть; достаточно есть попов и попиков, которые уцепятся за это произведение и будут говорить: «Вот и Барбюс признал, что Иисус был великий человек и праведник». Я не убежден, что и сегодня мы не будем присутствовать при таком моменте, когда мой оппонент захочет сыграть на близости с Барбюсом. Правда, Барбюс резко отмежевывается от христиан, стремится максимально себя отгородить; но все–таки опасность кривотолков есть, и правы товарищи–коммунисты, когда они предостерегают Барбюса, говоря: у вас была великая цель, но она приводит к пустому и только вносит путаницу в проблему, уже разрешенную научно».
И в заключение:
↩«Я уже сказал, какими соображениями и мотивами руководился Барбюс для того, чтобы проделать эту большую работу. Но я утверждаю, что никакого «Христа» Барбюс так и не откопал. Он заявил попросту: я полагаю, что был маловажный пророк, очень хороший человек, который похож на меня, Барбюса, человек, который жил изнутри наружу, не хотел подчиняться писаниям, хотел собственным разумом и совестью все проверить. Он проповедовал любовь, но он был революционер, умный революционер, который отказывался от непосредственного восстания, убедившись, что народ плохо вооружен. Он хотел, чтобы люди разумно друг к другу относились, это был довольно симпатичный полукоммунист в древней форме, в соответствии с его учением.
Барбюс своим стремлением воскресить именно человека–Христа в этом отношении приближается ко всем породам толстовцев, но в то времякак Толстой очень любил подчеркивать такое положение, как, например, Августиново правило: если человек думает, что он добродетелен, но добродетель его не ради бога, то это — порок, так что Толстой может быть причислен к числу рационалистов мистических, Барбюсу хочется парадоксальным образом отвергнуть даже эти черты в своем первоначальном Иисусе и навязать ему рационализм реалистический. В отличие от Толстого, он, как уже сказано, изгоняет дух любви и оставляет Иисусу только то, что относится к справедливости; у него Иисус прежде всего энергичнейший борец против всякого культа и церемоний, борец против богатства и богачей. Странно, что Барбюс при этом говорит, будто это чисто личная черта Иисуса, между тем как и борьба против храмовничества и борьба против богачей беспрестанно имеют место и у пророков: «Милости хочу, а не жертвы», или Аггеевы слова: «Вы сеяли много, чтобы пожать мало, вы не едите досыта, вы не пьете допьяна, вы одеваетесь, но одежда не греет вас, и тот, кто нанимается на работу, кладет свой заработок в дырявый мешок», а одновременно с христианскими документами писались пророчества Сивиллы, включавшие в себя такие пассажи: «Скоро земля будет принадлежать всем, будут сорваны всякие пограничные межи и заборы, не будет больше ни нищих, ни богатых, ни хозяев, ни рабов, не будет больше ни королей, ни вождей, все будет принадлежать всем. Ах, если бы земля не была расположена так далеко от неба, то богачи, наверно, нашли бы способ даже свет разделить между собою и лишить его бедняков!»
Попытка Барбюса докопаться до человека–Иисуса не удалась, но его книга ценна, потому что все перечисленные им аргументы приводят к недопущению какой–либо исторической личности, лежащей в основе легенды о Христе. Можно обойтись без нее даже как гипотезы в работе по восстановлению подлинной картины возникновения и развития Евангелия.
Мы должны сказать Барбюсу, — зачем обращаться к мертвым, зачем искать в архивах, в древности коммунистических идеалов тому, кто так великолепно понимает то, что происходит сейчас, тому, кто захвачен пафосом победы нынешнего движения к правде и счастью, движения, которому приходится преодолевать невероятные внутренние и внешние препятствия? Барбюс видит, как на его глазах это движение живет, борется и побеждает. Мы понимаем, что идея воссоздания образа утопического коммуниста–революционера увлекла Барбюса–артиста, Барбюса–художника. Вероятно, он при этом думал и так: «Религия опирается на Христа, а я докажу, что если можно говорить о Христе как личности, так ом с нами, он — революционер».
Но зачем живому человеку, такому близкому к нашему делу, члену нашей партии, увлекаться такими третьестепенными побочными задачами?
Так обстоит дело с попыткой товарища Барбюса. Я бы предостерег товарищей–коммунистов и тех, кто нам сочувствует, от увлечения этой работой. Как художественное произведение артиста, эта книга не вредна она даже полезна, так как дополняет и разоблачает неудачные выдумки философов, до Толстого включительно, но все же товарищей–коммунистов необходимо предупредить, чтобы они этой книгой не увлекались, потому что наши представления направлены совершенно по другой линии и ни в какой степени не должны соприкасаться с христианской религией, как и со всякой другой»
(А. В. Луначарский, Личность Христа в современной пауке и литературе (Об «Иисусе» Анри Барбюса), изд. «Безбожник», М. 1928, стр. 5, 17–18, 25–26).
