Итоги драматического сезона 1925–1926 г.

Сезон 1925–26 года представляет, несомненно, значительный интерес. Это был сезон органического развития тех театральных начал, осуществление которых стало заметным уже в прошлом году. Могу сказать, что лично я с самого начала предсказал те пути послереволюционного театра, на которые он сейчас и вступает. Я говорил всегда о том, что театр должен быть идейным, так сказать, художественно информирующим, что в нем должны вновь чрезвычайно ярко проглянуть черты реализма, что театр вновь будет стараться стать живым зеркалом окружающей действительности. Именно в этом смысле я провозглашал лозунг «назад к Островскому». Я могу считать мое предсказание полностью оправдавшимся.

Однако из этого не следует, чтобы стоящие на моей точке зрения могли чувствовать себя вполне удовлетворенными. Во–первых, этот ориентирующий современный театр, который, очевидно, может покоиться лишь на достижениях новой драматургии, еще нельзя признать вполне зрелым; а затем — ориентирующий реалистический театр есть только этап в развитии революционного театра: настоящее возрождение революционного театра — в монументальных пьесах социально–этического характера, могущих вызвать настоящее потрясение зрителей и бросить в массы в художественно выработанном виде выкристаллизованные передовыми рядами нового общества активные жизнестроящие принципы.

О такого рода пьесах мы в прошлом сезоне еще ничего не слышали, да вряд ли и стоит браться за них в настоящее время, ибо этой высокой степени, вообще редко достигавшейся мастерами лучших художественных эпох истории человечества, мы, вероятно, еще не так скоро достигнем.

Таким образом, наиболее передовой формой театра драматического в настоящее время является именно бытоописательный театр, со стремлением к анализу этого быта и уяснению его смысла, стало быть, — художественная пропаганда на основе театрального показа. При этих условиях драматургия становится ключом к пониманию всего значения театра, и с нее приходится начинать.

Еще недавно Мейерхольд заявлял, что он из всякой пьесы может сделать хороший спектакль, еще недавно Таиров утверждал, что текст пьесы играет не большую роль, чем театральная конструкция, освещение, костюмерия и т. д. Теперь же эти директора — так же, как и все остальные — гоняются за пьесами и тоскуют по драматургу.

Можно ли сказать, что наша драматургия безнадежно отстала от этих требований театра, отражающих, в свою очередь, требования публики? Нет, этого сказать нельзя.

Не будем и преувеличивать, не будем говорить о наступившем уже расцвете новой драматургии. Но я утверждаю, что истекший год гораздо богаче драматургическими произведениями, чем любой год за всю историю театра, за исключением немногочисленных годов появления того или другого солнца драматургии, какого–нибудь шедевра, вроде «Горя от ума», «Ревизора», «Грозы» и т. д.

В самом деле, средняя драматургическая продукция прошлого сезона, увидевшая свет рампы, весьма значительна. Начну с пьес совершенно актуальных, то есть старающихся непосредственно отражать действительность и ее проблемы. В прошлом году это было начато достаточно удачно Ромашовым в «Воздушном пироге» и особенно удачно Эрдманом в «Мандате». Продолжением этой тенденции в истекающем сезоне явились следующие пьесы:

1. «Конец Криворыльска» того же Ромашова. Хотя пьеса нисколько не била на сенсацию, чего нельзя сказать о «Пироге», но отличалась тем же живым драматическим темпераментом, которым вообще обладает Ромашов. Пьеса эта, отступив, правда, из столицы в провинцию, очень сильно выиграла в красочности и многообразии типов, а главное — в близости их к жизни. Конечно, еще далеко не все наблюдено и претворено драматургом, многое здесь сочинено, сделано понаслышке, и потому ручаться за стопроцентную правдивость никто не сможет; но довольно значительный процент правды в этом все же есть. А актёрский материал — прекрасный, и публика смотрит спектакль весело и с интересом.

2. «Шторм» Билль–Белоцерковского. Пьеса как драматическое произведение не без недостатков. Белоцерковский старается отстоять точку зрения драмы «без интриги». Я слышал, что театр сам настоял в этом отношении на большем объединении действия, чем это было в первоначальном облике пьесы. Но и сейчас в ней остается что–то от хроники или от сцен положений, хотя нельзя отрицать правдивости, живости и увлекательности для всякого, кто пережил тяжелые годы нашей революционной борьбы. Благодаря этим последним достоинствам драма Белоцерковского есть несомненное достижение чисто революционной коммунистической драматургии.

3. «Лево руля»¹ того же автора — пьеса, которую принял не без колебаний филиал Малого театра и которую он теперь хочет перевести на свою большую сцену. Несмотря на рыхлость ее структуры, благодаря прекрасному исполнению, пьеса оказалась живым куском жизни, заинтересовывающим зрителя, открывающим перед ним малоизвестные уголки пролетарской жизни.

4. Целый рой более слабых пьес, как «Брат наркома»² и другие, сопровождал эти первые и свидетельствовал о, так сказать, общем повороте интереса драматургов к живой современности.

5. Считаю необходимым упомянуть и о моей пьесе «Яд», которая целиком была написана в тех же целях. В Москве, несмотря на хорошую игру (в особенности великолепный образ, данный В. Н. Поповой), пьеса не имела успеха; зато в Ленинграде она прошла свыше пятидесяти раз, ею открыли и ею собираются закрыть сезон. Ни одна моя пьеса не шла так густо по разным городам всего Союза.

6. Своеобразное место занимает в драматургии прошлого года пьеса Глебова «Загмук»³ и по своим сценическим достоинствам, и благодаря очень тщательному и талантливому исполнению артистов Малого театра, за которое автор должен быть этому театру горячо благодарен. Пьеса эта прошла с выдающимся успехом. Рекомендованная мною немецким театральным издателям, она вызвала со стороны знатоков немецкого театра самые лестные отзывы, и я уверен, что, если этому не помешают цензурные соображения, она пойдет и в германских театрах. Пьеса историческая, и даже древнеисторическая, но на самом деле, конечно, современная, ибо основная–то ее тенденция заключается в доказательстве того, что и события древней истории укладываются в рамки марксистского понимания ее как борьбы классов. Некоторые критики, не понимая самого задания драматурга, говорили, что Вавилон у него модернизован. Он нисколько не модернизован, он показан через марксистские очки — те самые, которые раскрывают внутреннюю сущность вещей. «Загмук» есть доказательство того, какую оживленную драматическую материю находим мы решительно повсюду, если умело подойдем к событиям, вскрывая рождающуюся в них, определяющую личные конфликты классовую борьбу. В общем, «Загмук» рядом со «Штормом» является очень крупным завоеванием коммунистической драматургии.

Уже то задание, которое поставил себе Глебов, автор «Загмука», показывает существование естественного уклона в историю. Писать современные пьесы, конечно, трудно, особенно в такую кипучую эпоху, как наша. Поэтому историческим пьесам, в которых события прошлого показаны под нашим углом зрения, особенно повезло. Не все эти пьесы, конечно, стояли на большой высоте, но тем не менее и в этом отношении прошлый сезон дал довольно обильный урожай. Не плоха была и не без успеха шла пьеса Шаповаленко «Гапон»⁴ и некоторые другие революционно–исторические этюды, показанные в Театре МГСПС. На мой взгляд, несравненно выше прошумевшего «Заговора императрицы»⁵ А. Толстого и Щеголева была пьеса тех же авторов «Азеф».⁶ Опять–таки, несмотря на хорошую игру, она не имела долгого успеха. В этом отношении театр бывш. Корша показал себя несчастным местом.

Зато Малый театр еще раз оправдал себя превосходной постановкой «Аракчеевщины» Платона.⁷ Пьеса написана на основании внимательнейшего изучения эпохи. Она несколько перегружена, в ней можно отметить многочисленные недостатки, но все же это чрезвычайно красочное восстановление крепостного прошлого, и чуткая публика, не смущаясь разными окриками со стороны ЛЕФов, наполняла залу Малого театра и дружно аплодировала автору и актерам.

Большим успехом пользовалась также мило написанная пьеса «1825 год».⁸ И будет наверняка привлекать публику совсем бегло написанная, даже не пьеса, а скорее серия картин, «Декабристы и Николай I» Кугеля, где Качалову удалось дать незабываемую фигуру Николая I.⁹

Если Качалов дал в слабоватой пьесе «Декабристы» необыкновенно сильно впечатляющийся образ царя–жандарма, то, конечно, на той же высоте стояло и творчество М. А. Чехова, давшего нам в «Петербурге» Белого исчерпывающий, монументальный в своей карикатурности образ Кощея Бессмертного — старого, в детство впадающего сановника, костлявыми пальцами душившего все в нашей дореволюционной стране. Это не только Победоносцев, это и другие, средние и мелкие Победоносцевы. Пьеса Белого гораздо слабее инсценированного в ней романа, в ней, в общем, нет четкого рисунка, трудно даже понять, о чем идет речь. Но чудесная игра Чехова и бодрый конец обеспечили пьесе крайний успех. Будучи исторической, она тем не менее (как и пьеса, посвященная декабристам) близко касается нашей эпохи и как бы участвует в работе по подведению сознательного художественного фундамента под то художественное понимание наших дней, которое является заданием не только драматургии, но всего современного искусства.

Переходя к новым иностранным пьесам, можно отметить большое достижение Камерного театра, поставившего пьесу О'Нейля «Косматая обезьяна». Пьеса несколько упадочная или анархо–интеллигентская, но она все же дала театру возможность развернуть несколько блестящих картин. Противопоставление кочегарки шикарному бульвару само по себе представляет настоящий шедевр театрально–социального показа. Менее счастливой была попытка того же театра дать революционную мелодраму, заимствовав сюжет у кино («Розита»).¹⁰

«Продавцы славы», приятная французская сатирическая комедия, прошла актерски хорошо, но с несколько бледным успехом у Корша. В будущем году ее обещает дать МХАТ Первый.¹¹

Если нам не было показано ничего более значительного, взятого у Запада, то это потому, что на Западе ничего особенно значительного в драматургии нет. Правда, можно сделать исключение для пьесы Моэма «Ливень», но то, что мы пока видели, не дает еще представления о большой драматической силе этого вполне современного произведения.¹² Берлинское исполнение, с Кэтой Дорш и Клепфером, пока недосягаемо поднимается над русским исполнением в Москве и Ленинграде. Все же нельзя не отметить верный вкус нашего театра в смысле выбора наиболее подходящего европейского материала.

Характерны были также возобновления. «Горячее сердце»¹³ было настоящим триумфом Первого МХАТа. Эта пьеса Островского, которую считают обыкновенно довольно слабой, чем–то вроде народного спектакля (приблизительно так обозначал ее и сам Островский), превратилась в великолепное зрелище в руках МХАТа. Коммунистическая критика отметила прежде всего двойную созвучность этой пьесы нашей эпохе.¹⁴ Во–первых, мы узнавали в этом спектакле ту Россию, которую мы свергли, и, во–вторых, узнавали еще живую, полугоголевскую, полуостровскую Россию. Она и сейчас еще всюду шевелится, ее еще далеко не смогла доконать Советская власть; она воскресает даже в нашем собственном бюрократизме, и мы ее не так–то скоро похороним. Несмотря на то что Художественный театр взял всю пьесу чрезвычайно сквозь юмор, несмотря на то, что знаменитый крик загнанной купеческой дочки: «Дайте мне ружье, дайте мне огня поджечь их дома»¹⁵ — не прозвучал тем порывом острого отчаяния и возмущения, которые вложил в эту фразу обычно осторожный Островский, все же пьеса осталась такой же живой, — может быть, еще более живой, чем «Смерть Пазухина» в исполнении тех же артистов.

С нетерпением ждала Москва другого возобновления — возобновления «Ревизора» сквозь режиссерский гений Мейерхольда.¹⁶ К сожалению, мы, по–видимому, в этом сезоне не увидим осуществления работы Всеволода Эмильевича.

До окончания года мы увидим еще в Первом МХАТе сценическое оформление пьесы Булгакова «Белая гвардия»,* которую тоже придется прибавить в счет протекшему сезону.¹⁷

* Позднее переименованной в «Дни Турбиных». О ней см. ниже. [Примечание 1926 г.]

Вот его драматические богатства, причем я, конечно, упустил кое–что: сознательно не упомянул я о второстепенном и не видел многое из репертуара ленинградских театров и т. д. Я еще раз со всей уверенностью повторяю, что нужно поискать да поискать среди театральных годов дореволюционного прошлого такой же обильный год. С не меньшей категоричностью я утверждаю, что ни одна из мировых столиц не дала, в среднем, такой интересной драматической продукции, как Москва.

Переходя к другим сторонам театра, я могу отметить, что продолжался по–прежнему процесс некоторого синтеза театральных форм. Кое–кто плачет об этом. Были–де четкие контуры отдельных театров, а сейчас все стали ставить не совсем правые, не совсем левые, не декоративные, не конструктивные, не реалистические, не условные постановки, а так — что–то среднее. Но об этом плачут только гурманы и эстеты.

Как и всякое производство, театр старается дать продукцию наилучшего качества и наиболее отвечающую потребностям. Потребность в театральном реализме — выявилась. Левый театр сильно придвинулся к реалистической оси сценического искусства. Но правый не остался глух к некоторым, так сказать, плакатным достижениям левого театра. А так как наш реализм нисколько не чуждается гиперболы, карикатурного эффекта, то естественно, что так называемый правый театр усвоил себе в должной мере некоторые достижения новейших театральных устремлений.

Все это, конечно, хорошо и нисколько не отрицает того факта, что творчество каждого отдельного театра идет дальше опять–таки своеобразным путем. Выдумывать новинки только для того, чтобы это была новинка, — занятие глупое и недостойное театра, пережившего период формализма. Жизнь наша так богата и так сочна, что она сама не позволит театрам заснуть.

В актерском отношении истекший сезон только укрепил большую славу лучших артистов Москвы, показал, как крепок и ядрен еще старый Художественный театр, сильно выдвинул вновь Малый театр, пользовавшийся несомненным успехом у публики и нашедший, в общем, верный путь. Нельзя не порадоваться также выдающемуся успеху Театра МГСПС. Под руководством своего талантливого и деятельного директора Любимова–Ланского театр этот, как показывают теперь гастроли в Ленинграде и провинции, ближе всего подошел к тому, чего ищут профессионально организованные массы.

В этом году театр Мейерхольда дал, только не самим Мейерхольдом сорганизованный, образец агитации большого стиля — «Рычи, Китай». Но для такого театра этого, конечно, мало. Вероятно, он вознаградит нас продукцией будущего года.

Я не берусь судить о сезоне в Ленинграде и провинции, но по тем сведениям, которые я имею, он отличался приблизительно теми же чертами, что и московский. Конечно, с учетом большей или меньшей отсталости провинции.

Мы располагаем уже довольно многочисленной, вдумчиво работающей, развертывающей свои силы группой новых драматургов; мы располагаем замечательными артистами и целыми ансамблями их; мы располагаем интересной театральной манерой. Постановки наших режиссеров, по поводу которых пессимисты осмеливаются скулить, стоят гораздо выше среднего уровня западноевропейских режиссеров.

Публики в этом году в театрах было много. При сколько–нибудь умелом хозяйствованье театры могли держаться неплохо. И действительно, Художественный театр окончил свой сезон с прибылью, Второй Художественный театр хорошо, Малый театр бездефицитно и т. д. — кажется, только театр б[ывш.] Корша, которому вообще не везло, несмотря на прекрасный состав труппы, да впавший в тяжелые обстоятельства Камерный Еврейский вышли из этого сезона, так сказать, материально помятые.

Этот материальный успех свидетельствует о повышении интереса всей публики к театру и дает новую уверенность в дальнейшем повышении нашего театра. В «Правде» были приведены цифры, свидетельствующие о том, что весьма значительный процент публики всех театров составляет пролетариат. Этому тоже надо порадоваться и отнести изменение социального состава публики в актив истекающего сезона.