Философия, политика, искусство, просвещение

«Заговор чувств»

Театр Вахтангова, каждый спектакль которого, при правильной его оценке, является, в сущности говоря, большим театральным событием, создал из пьесы Олеши «Заговор чувств» еще одно сценическое произведение,1 имеющее громадное культурное значение.

Роман Олеши «Зависть» вызвал всеобщее внимание. О нем очень много писали. Никто не сомневался в его исключительной талантливости, но сомнения вызывала самая установка этого романа.2 На первый взгляд значение его было совершенно очевидным: центральная фигура, опустившийся интеллигент Кавалеров был взят как носитель чувства жгучей зависти к новому, большевистскому миру и его представителям. Но при ближайшем рассмотрении бросалось в глаза, что Кавалеров и выступавшая за ним другая, как бы руководящая фигура всего этого движения зависти старого мира к новому — Иван Бабичев, были разработаны не только с большой долей знания их переживаний, но и с некоторой симпатией. Критики спрашивали себя: при отмечаемой автором сложности психологии и как бы в известной степени законной неудовлетворенности представителей культуры XIX века, не склонится ли во мнении некоторых читателей чашка весов в их сторону, когда на другой чашке весов большевистские типы (Андрей Бабичев, Володя Макаров) показаны не столько в обаянии революционной борьбы, как в служении (правда, убежденном, энтузиастическом) разным частностям нашего хозяйственного строительства? Некоторые спрашивали себя: нет ли своеобразного бессознательного лукавства у Олеши, когда он, обильно забрызгивая грязью Ивана Бабичева и Кавалерова, в то же время восхищается красочными переливами происходящего в них гнилостного процесса и не жалеет труда для изображения своеобразной гениальности их декадентских переживаний, и в то же время в противопоставляемом им большевистском мире заставляет играть такую центральную роль колбасу, «Четвертак», физкультуру, как бы невольно сводя наше коммунистическое строительство к трезвенности и прозе, не дающим никакого простора живым человеческим чувствам, которые ведь не так легко уместить, например, в чистую экономику. Критики спрашивали себя, не хочет ли Олеша сказать: «Старый мир безнадежно осужден и умирает; но посмотрите, как он был своеобразно богат! Новый мир, конечно, победит, но ведь, в сущности говоря, правы те, кто говорил о нем, что он есть прежде всего удовлетворение желудочного идеала».

Такого рода замечания относительно «Зависти» как романа неправильны. Но я должен сказать, что при переделке его в пьесу автор произвел в нем некоторые существенные изменения. Они идут по двум линиям, из которых первую мы одобряем вполне, а относительно второй мы имеем несколько оговорок.

Придавая тому же замыслу, что и в романе, вид пьесы, автор резче подчеркнул основные линии. Так в пьесе упрощается весь сюжет.

Кавалеров в конце пьесы восстает бунтом против своего ментора и вдохновителя Ивана Бабичева, собственными руками вычеркивает его из числа живых и преклоняется перед жизненным началом, воплощением которого является Бабичев Андрей. И именно по–фортинбрасовски возглашает Андрей: «Страсти окончились», — раздается марш, и входят футболисты.3

Пьеса приобрела таким образом характер некоторого славословия коммунистического начала жизни. Точки над «и» поставлены.

За это мы не можем быть в претензии на автора, так как, хотя оставшийся несколько проблематичным сюжет романа в пьесе подчеркнуто определенен, все же исполнение этой драмы, рисующее столкновение двух миров и победу нового, сделано так сложно и тонко, что упрек в упрощенстве, в грубоватой тенденциозности не ранит пьесы.

Но, как будто в ответ на уже раздававшуюся критику романа, автор несколько меняет характеристику самого Андрея Бабичева.

Оговоримся сразу. Требовать, чтобы положительная фигура пьесы знаменовала собою какой–то «синтетический коммунизм», чтобы это был «коммунист во весь рост», в котором ярко выражены были [бы] все грани коммунизма как гигантского общественного явления, — это значит требовать невозможного или даже толкать авторов на совершенно ложный путь. Нет и не может быть такого коммуниста, который знаменовал бы собою совокупность всех свойственных, коммунизму черт. Это был бы не живой человек, не тип, а какая–то странная искусственная аллегория. Ни один из коммунистов живых не отражает собою всей партии или всей идеи коммунизма, а лишь некоторые отдельные его черты, ибо коммунизм как партия и как идея значительно шире какой бы то ни было личности, даже самой крупной.

В романе Андрей Бабичев, которого Кавалеров злобно называет колбасником, дельцом и т. д., действительно отражает собою некоторую очень важную, очень славную, очень победоносную линию коммунизма — именно его практического строительства, энтузиастической преданности отдельным точным задачам, которые, будучи вырваны из общей связи всего нашего устремления, действительно могут показаться прозаическими, но верность которым, преданность которым в их полной конкретности на фоне общего плана является, наоборот, лучшей гордостью коммуниста.

Да, Андрей Бабичев хочет создать вкусную, питательную, дешевую колбасу, да, он строит огромную столовую под прозаическим названием «Четвертак». Он не только хозяйственник вообще, он уже того — пищевик. Но в этом и есть справедливая причина его гордости, что он настоящий коммунистический пищевик, для которого его конкретные задачи освещены ярким огнем борьбы против индивидуальной кухни, против порабощения женщины, против страшного бича домашнего хозяйства, которое так клеймил Ленин,4 — огнем борьбы за коллективизацию питания. Так же каждая другая хозяйственная задача, за какую бы мы ни взялись, оказывается в нашем понимании огромной, величественной, заслуживающей самой глубокой преданности задачей. Является недостойным, пошлым, жалким, когда коммунисты (или чаще непрошеные хвалители коммунизма) начинают обвинять Андрея Бабичева по–кавалеровски, что он действительно делец, действительно колбасник и что фигуру эту надо было заменить чем–то более синтетичным, широким, высоким и т. д.

К сожалению, Олеша как будто внял голосу подобной критики и постарался сентиментализировать Андрея Бабичева.

Пьеса — это не жизнь, характер в драме — это не живой человек из жизни, он должен быть построен так, чтобы общая тема пьесы выигрывала как можно больше. И с этой точки зрения надо было сделать Андрея именно непреклонным «дельцом». Достаточно дать понять, что это делец не для роста своего капитала и не для карьеры, а делец — советский, чтобы все эти разговорчики горохом отпрянули от соответственной фигуры.

Как видит читатель, что если есть люди, которые упрекают Олешу в том, что он сделал Андрея слишком прозаическим дельцом, то мы упрекаем его в обратном. Надо было сделать его более выдержанным и беспощадным коммунистом–дельцом.

Поскольку, однако, этой стихии в Андрее все–таки осталось много, мы считаем эту фигуру более или менее удовлетворительной.

Если пьеса Олеши в общем является хотя и небезупречной, но удачной переделкой его романа, то о постановке можно говорить только в тонах самой высокой похвалы.

Вторая картина, изображающая какую–то современную московскую гофманиаду в глубине обывательской, многонаселенной московской квартиры, виртуозно метка и жутка в такой мере, что хотелось бы видеть какую–то целостную пьесу, почерпнутую именно в таком вот невольном общежитии и в этих тонах развертывающую, быть может, целую драматическую философию.

Сцена сна, которая показалась многим условной и фантастичной, на самом деле удивительно реалистична и победоносно превосходна.5

Поразительна также и в литературном и в сценическом отношении изумительная сцена «тайной вечери» Ивана Бабичева, на которой мещанские сотрапезники раскрывают свои затаенные чувства и коллективно осуждают большевика Андрея на смерть.

Наконец, последняя сцена, в особенности ее окончательный аккорд, представляет собою действительно победоносный финал. Она была встречена почти без исключения всей публикой генеральной репетиции долго не смолкавшими громовыми аплодисментами.

«Заговор чувств» есть новая большая победа Театра Вахтангова и вместе с тем новая большая победа на всем нашем театральном фронте.


  1.  Пьеса Ю. Олеши «Заговор чувств» была поставлена в Театре им. Евг. Вахтангова (премьера — 13 марта 1929 г.). Постановка — А. Д. Попова, режиссеры — Б. В. Щукин, А. Д. Козловский, С. А. Марголин. Художник — Н. П. Акимов. В главных ролях: О. Ф. Глазунов (Андрей Бабичев), А. И. Горюнов (Иван Бабичев), В. И. Москвин (Кавалеров), Е. Г. Алексеева (Валя).
  2.  См., например, статьи: Д. Горбов, «Оправдание зависти» («Новый мир», 1928, кн. 11), Д. Тальников, «Литературные заметки» («Красная новь», 1928, № 6, июнь), Як. Черняк, «О «Зависти» Юрия Олеши» («Печать и революция», 1928, кн. 5, июль — август), Ж. Эльсберг, «Зависть» Ю. Олеши как драма современного индивидуализма» («На литературном посту», 1928, № 6, март).
  3.  Ироническая параллель с завершающим трагедию Шекспира «Гамлет» появлением принца Фортинбраса.
  4.  См. в статье «Великий почин» (В. И. Ленин, Полное собрание сочинений, т. 39, стр. 24) и в других работах Ленина.
  5.  Далее в машинописи, хранящейся в архиве Института марксизма–ленинизма при ЦК КПСС, следует текст:

    «Когда некоторые зрители говорили мне, что это фантастика и даже чуть не мистика, я мог только посмотреть на них с совершенным изумлением. Неужели мы докатились до того, что превосходнейшее сценическое отображение сна, который ведь есть своеобразная реальность, такое отображение, которое делает из этого сна точнейшую характеристику сновидящего лица, мы станем считать за отклонение от реализма, от «материализма». Сон Кавалерова использован здесь для тончайшей характеристики самого Кавалерова. В образах показано, во что обращаются в его бедном–истерзанном мозгу ранее показанные нам в объективном освещении социальные фигуры и явления. И сделано это превосходно. Каждый штрих этого сна может служить комментарием для психологии Кавалеровых и ответом многим критикам, которые, сами того не сознавая, в сущности по–кавалеровски подходят к спектаклю»

    (фонд 142, оп. 1, ед. хр. 126).

Впервые опубликовано:
Публикуется по редакции
темы:

Автор:


Источники:

Запись в библиографии № 3194:

«Заговор чувств». — «Красная газ. Веч. вып.», 1929, 23 марта, с. 2.

  • О пьесе Ю. Олеши в постановке театра им. Евг. Вахтангова.
  • То же. — В кн.: Луначарский А. В. О театре и драматургии. Т. 1. М., 1958, с. 627–630;
  • Луначарский А. В. О Вахтангове и вахтанговцах. М., 1959, с. 42–47;
  • Луначарский А. В. Собр. соч. Т. 3. М., 1964, с. 418–421.

Поделиться статьёй с друзьями: