Антропологизм и космизм в религии

Людвиг Фейербах проводит в своей «Сущности христианства» любопытную параллель между религиозным характером эллинов и иудеев.

Обычно принимается, что иудейский монотеизм есть высшее выражение мистического спиритуализма, это Бог–Дух, по всем абсолютным качествам бесконечно отличный от ограниченного человечества. Единый Бог, по крайней мере, в его позднейшем понимании у пророков, это Бог наименее антропоморфный. Напротив, кто же не знает о том, что эллин настолько уподобил богов людям, что странные приключения и непростительные слабости олимпийцев были источником скандала для мало–мальски возвышенных умов. И однако истинным представителем антропологического типа в религии, создателем чисто–человеческой религии был скорее именно иудейский народ, а за антропоморфнейшими божествами Греции, как и за её позднейшим платоновским и послеплатоновским Богом–духом скрывался в сущности все тот же космос. Иудеи поклонялись в своем всеобъемлющем, непостижимом Саваофе — человеческой природе; эллины поклонялись в своих человеко–богах законам природы нечеловеческой. Эллинская религия по форме почти человекопочитание, но по существу она дальше от человекопочитания, чем иудаизм. Иудаизм по форме — религия раба–человека, человекоунижающая религия, но по существу это первая форма чисто–человеческой религии.

У Фейербаха мы находим такую мысль:

«Естествоиспытание есть обожание природы, — идолопоклонство в смысле израильского и христианского Бога, а идолопоклонство есть не что иное, как первичное созерцание человеком природы. Евреи же возвысились над идолопоклонством до культа Бога, над тварью до созерцания Творца, т. е. возвысились над теоретическим созерцанием природы, очаровывавшей идолопоклонника, до чисто–практического созерцания, подчиняющего природу целям эгоизма. «Воззрев на небо и видев солнце, и луну, и звезды, целое сонмище небес, да не отпадешь от Господа и не поклонишься им, коими Господь Бог твой одарил все народы на земле» (5 Моисея 4, 19). Лишь в недосягаемой глубине и мощи еврейского эгоизма зародилась и идея сотворения мира из ничего, идея сотворения, как простого повелительного акта; она содержит и выражает собой не что иное, как повеление обращать природу не в предмет мышления и созерцания, а в объект пользования и наслаждения.»

Оставим пока в стороне форму той и другой религии, обратим лишь внимание на неизбежный вывод из той и другой. Иудаизм есть выражение практической потребности, в нем человек выражает такой постулат: разумный дух должен царить над природой, могуче изменяя ее по своей воле, наслаждаясь ею. Эллинизм есть выражение созерцательного восторга, и практический его вывод неизбежно звучит: природа прекрасна и могуча, она сама себе цель, законы её священны и непременны, человек должен благоговейно склоняться перед ними, его счастье заключается в том, чтобы добровольно подчиниться: fata volentem ducunt, nolentem trahunt.¹

Выкиньте форму, божество, теологию, и что останется?

Чистый экономизм с формулой: подчинение природы человеку — для иудаизма, научный фатализм с формулой: подчинение человека законам бытия — для эллинизма. Революционная вера в то, что все разумное станет действительным — для иудаизма; консервативное положение, что все действительное разумно — для эллинизма.

Итак надменные претензии человека на царство и божество для первого, смиренное признание себя зависимою частью — для второго. Фейербах это понял. Но увлеченный своею любовью к светлой Элладе и её огромным культурным преимуществам, а может быть и своею ненавистью к господствующей религии, дочери религии иудейской, — он крайне несправедливо принизил иудаизм перед эллинизмом. Вот талантливая страница, где проводится между ними поучительная параллель, позволяющая глубоко заглянуть в сердце обеих религий: «Сочинитель книги Премудрости (гл. 13) говорит правильно, что язычники вследствие удивления своего перед красотою мира не возвысились до понятия о творце его. Для кого природа есть прекрасное существо, тому представляется она целью себя, тот причину её бытия находит в ней самой, в том и не рождается вопрос: почему она существует? Понятия природы и божества отождествляются в его сознании, в его миросозерцании. Природа, созерцаемая им, для него возникла, создалась, но не сотворена в собственном смысле, в смысле религии: она для него не есть продукт произвола, изделие. Сила творческая есть для него первая сила, основанием природы он считает силу самой же природы; силу сущую, наглядно действующую перед его глазами, он считает причиной всех вещей. Так мыслит человек, относящийся к природе эстетически и теоретически (ибо созерцание теоретическое первоначально есть созерцание эстетическое, эстетика есть prima philosofia), отождествляющий понятие мира с понятием космоса, славы божественности. Только там, где такое воззрение одушевляло человека, могла возникнуть и быть высказана такая мысль, как мысль Анаксагора о том, что человек рожден для созерцания мира. Исходная точка теории есть гармоническое единение с миром. Но там, где человек становится на точку зрения практическую и с неё смотрит на мир, там он расходится с природой и обращает ее в покорную служанку своих личных интересов, своего практического эгоизма. Теоретическое выражение этого эгоистического практического воззрения, признающего природу в себе за ничто, таково: природа или вселенная сотворена, создана: она есть продукт повеления. Рече Господь: да будет свет, и бысть свет, т. е. Бог приказал, «да создастся мир, и он тотчас создался по его приказу.

«Утилизм, полезность есть главенствующий принцип иудейства».

Если очевидно, что между иудейской силой воли и верой в волю, как силу абсолютную, и эллинской верой в закон, как силу непреклонно–повелительную, — должен быть найден синтез (который и разрабатывается научным социализмом), то ясно все же и то, что сущность религии выросшего человека, религии революционера и труженика — пролетария, будет ближе к антропологизму, чем к космизму. Можно даже с уверенностью сказать, что консервативные классы должны рано или поздно схватиться за космизм, чтобы противопоставить революционной воле человека труда — ссылку на непреложные законы, красоте идеала мощи, солидарности, справедливости — красоту вечного порядка, духу неутомимо деятельному — поэзию восторга и созерцательного самоотречения.