Лица:
- Федосий Тихонович Малецкий, чиновник департамента.
- Полина Ларионовна, его жена, 27 лет.
- Юлий Сергеевич Энгельшлиппе, директор департамента, 60 л.
- Ольга Павловна, его супруга, 42 л.
- Стеша, горничная Малецких.
Действие происходит на даче Малецких, в спальне, служащей в тоже время кабинетом.
Малецкий (в резиновом плаще, калошах, клеенчатой фуражке и с зонтиком). Сейчас, сейчас, Поля, не опоздаю, еще 1½ до отхода поезда, а ходьбы, слава Богу, сорок минут, я тут свою большую палку забыл, — без неё нельзя, (вдруг останавливается). Чёрт! (Замечает конверт, лежащий у окна). Письмо! Очевидно, бросили в окно. (Бросается к двери и запирает ее на крюк). Что это значит? Ужасная мысль! Руки дрожат! Не могу распечатать! О, Поля, Поля… Неужели ты! (Решительно разрывает конверт и читает). „Федосию Малецкому от неизвестного друга“. Отлегло от сердца. Не жене.
„В те дни, как рыжий идиот
На службу лоб свой увезет,
Едва померкнет летний день
И спустится ночная тень,
В окно к нему мужчина — шасть!
Всю ночь с женой играет всласть,
А утром прыг назад в окно —
Не очень высоко оно…
А муж чрез лес и чрез луга
Везет домой свои рога!“
Боже мой! Огненные колеса вертятся в глазах… Вот почему она настаивала, чтобы я уехал с вечера!.. А! О! подлец тот, кто пишет, трижды подлец любовник, но подлее всех — она! К чему сомневаться, к чему колебаться? Сегодня же ночью вернусь в тиши, подкрадусь, как тигр, одним прыжком вскакиваю в окно, и… (машет палкой).
Поля (за дверью). Да ты заперся; смотри, опоздаешь.
Мал. Ни звука коварной! Все будет сделано с ловкостью Лекока, стремительностью Отелло, беспощадностью турецкого султана. Когда я думаю о мести, у меня силушка по жилочкам так и переливается, даже удовольствие какое–то испытываю. Стой, Федосий, будь спокоен, как римлянин. (Важно подходит к дверям и отпирает их).
Поля. Опоздаешь.
Мал. (значительно). О нет, я попаду вовремя!
Поля. Я тебе цыпленка положила…
Мал. Дай Бог, чтобы ты не подложила мне свинью!
Поля. Что ты такой?..
Мал. Какой?
Поля. Странный.
Мал. Странный.. Ничуть не странный. Что ты смотришь на меня, как будто у меня рога на лбу. Гм! Ну ладно. Пусть. Я еду. Вернусь завтра вечером. О! Башмаков она еще не износила!
Поля. Да, что с тобой? Насчет башмаков не сердись, да и можно не покупать еще…
Мал. Я привезу тебе царицыны черевички. Черт принесет меня вместе с ними!
Поля. Да ты, Дося, может нездоров?
Мал. Прощай, жена! Мой чемодан! Мой зонтик!
Поля (подает их ему).
Мал. Не похож ли я на Менелая? Ты на Елену? Ну, не пугайся. Во мне просто проснулся литератор, каким я был до того, как превратился в канцелярского вола с рогами на лбу. В 20 лет я написал трагедию, в 28 л. я ее переживаю. Я молчу. Я удаляюсь (уходит).
Поля. Ведь не пил ничего еще, что с ним?
Явление II.
Поля и Стеша.
Поля. Пошел барин. Да что–то странный какой–то.
Стеша. Бывает с ним. Может опять для тиятра писал. Помните прошлой весной то зачал было писать — прямо ополоумел.
Поля. Может быть и то (пауза).
Стеша. А светло то как. Уж час вечерний, а светло.
Поля. Всегда так в эту пору (пауза).
Стеша. Чу! едет к нам кто–то… слышите, звонит?
Поля. К нам некому, к попу скорее, на ту дачу (зевает).
Стеша. Может и к нему. Давайте, барыня, в свои козыри сыграем? А потом чайку с вареньем, а?
Поля. (лениво). Да придется. Неси карты.
Стеша. А то может на веранду?
Поля. Ну, на веранду
Стеша. Подъехали! Ей Богу, к нам подъехали (убегает, за ней лениво идет Поля).
За сценой шум и говор голосов.
Явление III.
Входит Энгельшлиппе с женой, Поля и Стеша.
Энгельш. Представьте, какой ужас!
Ол. Павл. Стекла звенят, гогот…
Энг. Я ни минуты не сомневаюсь, что, начав с дачи Таубенблинда, они перешли на мою. Там наверно не осталось теперь камня на камне!
О. П. Мебель, посуда, хотя и дачные, знаете, но больших денег стоят!
Поля. Боже мой, Господи! Еще бы Да, садитесь, прошу вас, садитесь, ваше превосходительство, садитесь, Ольга Павловна… Этакое несчастье, этакий разбой…
Стеша. Кто–ж бы это?
О. П. Мужичье соседнее. Оравой, орравой накинулись. Среди бела дня.
Энг. Я ни минуты не сомневаюсь, что если бы мы еще полчаса промешкали, я был бы уже мертв, а Ольга Павловна изнасилована.
Стеша. Ох, ужасти какие!
О. П. Мы сейчас в дрожки, Петруня, наш мальчик, на козлы — и прочь! И прямо к вам. И уж не знаем: не то на станцию ехать прямо, не то у вас переночевать. К вам, наверно, не дойдут.
Поля. К нам не пойдут. Дачники тут бедные, деревенька смирная, к тому ж и лагерь недалеко.
О. П. Хот отдохнуть то, а то ведь 6 часов в поезде опять, после такой передряги, — генерал то мой вон желтый весь.
Стеша. И пожелтеешь, барыня, всякой цвет примешь от этакой напасти.
Поля. Стеша, готовь чай скорее на веранде.
О. П. Ну ее, веранду. Лучше здесь. А то проходящие увидят, расспросы пойдут, ахи, да охи. Сюда нам чайку дайте, да и на покой. Генерал мой еле на ногах стоит.
Энг. (встает и ходит). Я, матушка? С чего ты взяла? Я только взбешен. О! Я бы их! Приедет команда — сам отправляюсь с ними в карательную экспедицию! Вот где надо Римана!
(Стеша уходит).
О. П. Присядь, присядь, Жюль, что ты вдруг развоевался? Не Риман ведь ты еще. Сядь. Да, вот беда–то! Хуже пожара. И ведь подумайте — ну громили жидов — это в порядке вещей! Но думала ли я когда–нибудь, думал ли генерал, что станут громить тайного советника Таубенблинда?; д. ст. советника Энгельшлиппе? А? Настоящих русских вельмож?
Поля. Действительно. Опились видно до белой горячки. Ведь и жиды тут, кажется, есть, если уж так захотелось громить.
Энгельш. Я ни минуты не сомневаюсь, что именно евреи все и подстроили. Население ненавидит евреев, но те, через посредство Бунда, отвели грозу на нас, как на громоотвод, внушили этим олухам мужикам, что не жиды виноваты во всем, а генералы! Я ни минуты не сомневаюсь в том, что начальник карательной экспедиции, прежде чем пороть мужиков, — которых непременно нужно пороть до полусмерти, — перепорет всех жидов в округе.
Поля. Обязательно. Вот Стеша чай несет. С вареньем не угодно ли? Свежее. Красная смородина.
(Стеша сервирует чай).
О. П. В безопасности ли мы только?
Поля. Да что вы! Ведь в крайнем случае тут и до лагеря артиллерийского всего минут 10. Если что–нибудь, шум какой, сейчас нарочного туда на лошади, того же Петрушку вашего. Нет, ваше превосходительство, будьте спокойны, да и не пойдут они сюда. Они прочь от войска пойдут, в имение к княгине.
Энг. Конечно. Я ни минуты не сомневаюсь, что они хозяйничают уже там.
Поля (разливает чай). Вам сколько кусков, ваше превосходительство?
Энг. Мне только два.
О. П. А мне побольше.
Энг. Нет ли рому у вас? а? Оля, мы с собою рому не захватили?
О. П. До рому ли было!
Поля. Рому нет, а коньяку немножко есть, только не очень хороший, ваше превосходительство… русский.
Энг. Все равно. В чай идет. Дайте, пожалуйста. Нервы успокоит.
О. П. Натерпелись страху.
Поля. Коньяку принеси. (Стеша уходит).
Энг. Страху?.. Я собственно не испугался. Скорее неожиданность меня поразила. Главенствующее же во мне чувство — гнев. А ваш муж дома?
Поля. Нет, он уехал на службу. Ведь ваше превосходительство изволили распорядиться, чтобы муж два раза в неделю бывал в Питере. Он уехал. Завтра вечером будет. Порадовался бы он хоть тому, что смог своему начальнику посильное гостеприимство оказать.
О. П. Ну, радоваться тут нечему.
Поля. Я, ваше превосходительство, так выразилась только. Конечно, очень даже нам грустно это бедствие, а только рады мы, что смогли быть полезными.
Энг. Он старательный и способный человек, ваш муж. Он может рассчитывать на меня. (Стеша приносит коньяк). Ага! Дайте сюда, голубушка! Гм! Более чем скромный коньяк, но в чай идет. Оля, хочешь?
О. П. Влей ложечку. Как будто начинаю в себя приходить.
Поля. Да расскажите же, Ольга Павлова, подробно, как дело то было.
О. П. И рассказывать не хочу. Только себя волновать. После.
Поля. И то правда. Вот вы здесь и переночуете. Две кровати тут у нас. Все удобства. Будьте, как дома, ваши превосходительства.
Энг. Да мы отлично тут уснем, если нервы позволят.
О. П. А Петрунька пусть не спит, и чуть какая–нибудь тревога — на лошадь и в лагерь. Тут по большой дороге что ли?
Поля. По шоссе, а после в первый проселок направо. Я ему расскажу.
Энг. Не лучше ли сейчас его послать, чтобы сюда конвой выслали?
Поля. Можно. Ваше превосходительство, напишите письмо…
О. П. Ничего тут не будет. Пусть не спит мальчик на всякий случай, но даром обращаться к военной власти вовсе не стоит. Ведь, разумеется же, мужики пошли к княгинину имению.
Энг. Я револьвер всё–таки возле себя положу. Милочка! подите, возьмите у Петруньки револьвер мой!
О. П. Да не пора ли прилечь? Ведь 16 верст галопом по скверной дороге проехали. А генерал то у меня не молодой человек.
Энг. Что ты, Оля, все генерал, да генерал. Я ни минуты не сомневаюсь, что ты сама смертельно устала и сваливаешь на меня, я хотя несколько старше тебя, но зато мужчина.
О. П. Несколько старше! Вообразите? Ему 60 лет, а мне сорока нет.
Энг. Сорок два.
О. П. Тридцать восемь с половиной.
Энг. Ты родилась…
О. П. В 1865 году.
Энг. В 1864, да если бы и в 65, так 41 выходит.
О. П. Да за что ты напал на меня? Из за чего ты споришь?
Энг. Почем я знаю. Ты заварила какую–то кашу. Я только сказал, что, как мужчина, крепче тебя.
О. П. Мужчина! Если бы я тебя как ребенка из дому не вывела, чуть на руках не вынесла — с тобою бы обморок приключился, даром, что ты генерал.
Энг. Клевета, клевета! Ты сама была от страху, как сумасшедшая.
О. П Мужчина! Крепче! Удивляюсь, если тебе не надо белья переменить.
Энг. Оля! При даме! Жена д. ст. советника — и такие выражения?
О. П. Извините, Полина… Полина…
Поля. Ларионовна.
О. П. Полина Ларионовна. Видите — моему спать пора — раскапризничался.
Энг. Оля! Оля!
Поля. Сию минуту. Стеша! Стели живо постели. Да коврик смотри постели. Да все, что надо, поставь. Мы вам чайку на столик…
Энг. Да, да, пожалуйста.
(Стеша выбивает подушки и делает шумные приготовления к генеральскому сну).
Поля. За сим — покойной ночи, ваше превосходительство и Ольга Павловна.
Стеша. Доброго сна барин с барыней.
О. П. Спасибо, милая Полина Родионовна.
Поля. Ларионовна.
О. П. Ну, Ларионовна. Спасибо, мы уж остальное сами устроим.
Энг. (наливая коньяк в чай). Только бы уснуть, а то, если еще бессонница…
(Поля и Стеша с поклонами уходят).
Энг. Какая ты, право, вздорная, Оля. Стряслась такая неожиданность, а ты еще расстраиваешь и себя и меня по пустякам.
О. П. Будет… Довольно… Раздевайся и ложись.
Энг. (снимая пиджак). Окно надо бы затворить.
О. П. (запирая дверь на крюк). Душно будет. Неужто боишься открытого окна! Ведь оно выходит в сад, а кругом высокий забор, и калитка заперта, и собака у них есть.
Энг. Почем ты знаешь?
О. П. Знаю, потому что я уже была раз у них, отдыхала, проезжая от станции к нам.
Энг. (снимая сапоги). Надо выставить сапоги — почистить.
О. П. К чему затруднять людей? Ну, походишь один день в нечищенных сапогах.
Энг. Да ведь наш же Петрунька может.
О. П. Петрунька караулит, а утром свалится спать.
Энг. Я ни минуты не сомневаюсь, что он проспит всю ночь.
О. П. (раздевается за ширмой и ныряет в постель). Мягко спят.
Энг. (снимая брюки). Беспокойно на душе у меня. Ни минуты не сомневаюсь, что предстоят страшные бури. Вот мы уже сделались жертвами пугачевщины, а это еще только цветочки.
О. П. (зевая). Устала… И ты думаешь не уймут их?
Энг. (пожимая плечами). Этих уймут… Зато другие восстанут. Как уймешь всех? Революция, видишь ли ты (встряхивает брюки), как ученые доказывают, есть психоз, т. е. род сумасшествия чрезвычайно заразительного. (Вешает брюки на спинку стула).
О. П. Ну уж… Что же, я или ты могли бы от мужиков революцией заразиться и пойти грабить?
Энг. А тут видишь ли ты (садится на постель и прихлебывает чай), нужно предрасположение, вроде некоторого этакого озлобления. Лентяи, пьяницы, всякая голытьба — она и к тифу, и к холере, и к революции предрасположена. Даже существует революционная бацилла, и чиновник департамента полиции Тонкохвостов.. ты, впрочем, его знаешь, он у нас раз в винт играл, когда еще товарищ министра у нас был, помнишь?..
О. П. В день моего рождения? И мне тогда именно 38 исполнилось, а теперь, значит 39!
Энг. Ну пусть, ну пусть… Только ты меня сбила совершенно. Да…
О. П. Ложись.
Энг. (ложась). Ну лягу. Да. Так, Тонкохвостов мне говорил, что какой–то знаменитый социал–демократ даже книгу написал о революционной бацилле. Так вот ты и пойми Кризис в стране, недоедание: тут бацилле лафа — она в испорченных желудках и поселяется, и начинаются приступы бешенства, вот, как если бешеная собака укусит. Друг друга подзуживают. Более хронические больные называются агитаторами, а большие массы порывами этакими–то взбесятся, то опять немножко похолодеют.
О. П. И нет лекарства?
Энг. Строгость. Строгость во всех видах. Как душ, напр., для маньяков, так тут из пулеметика по ним побрызжут — толпа и угомонится
О. П. (зевая). Хватит ли пулеметов то?
Энг. Еще закажут. Но, видишь ли, никак не удается хорошенько спрыснуть эту хворную сволочь. Там побрызжут, тут польют, а дурная трава опять растет. Действуют тут так называемой провокацией. Напр. скажем, в каком–нибудь городе скрыто тлеет болезнь. Чёрт ее знает, когда их прорвет? — Может быть в неудачный момент! Вот, если момент для лечения удобный — стараются вызвать болезненный кризис: запускают к ним несколько провокаторов. Провокаторы…
О. П. А ты думаешь они у нас все переломали?
Энг. Ни минуты не сомневаюсь.
О. П. Хоть и дачные вещи, а все рублей на 300 убытка.
Энг. Больше. Хорошо хоть деньги мы все увезли. А этот бедный Таубенблинд? Ведь у него большая семья. Семь дочерей невест.
О. П. Ну уж перезрели. Они бы может и рады, чтобы их немножко поизнасиловали.
Энг. Ну, что ты, младшая совсем молодая…
О. П. Лет тридцать, а старшей я значительно моложе. (Зевает).
Энг. Остались ли живы?
О. П. Наверное убежали. А, впрочем, может быть и убили их спьяну мужики.
Энг. Какой ужас. Это все евреи. Это они от себя погром отводят.
О. П. А как ты думаешь, нельзя ли было бы с революционерами такой договор учредить, чтобы ни они не громили, ни вы?
Энг. Т. е., как это — вы? Разве мы громим, разве мы убиваем? Громит простой народ, а убивают, и при том карая законопреступные деяния, — солдаты.
О. П. Неужто и от жены станешь запираться? Тот же Тонкохвостов за ужином говорил: „мы им закатим такой погром!“…
Энг. Ну да… Он врал… (пауза) Кто их там разберет этот департамент полиции? Болтают, а потом революционеры, не разбирая лица, и громят всех чиновников. Наш департамент, напр, совершенно безвредный департамент, но они и на нас злы. Вообще плохо и беспокойно в России. Договор… Вот хоть бы общественные деятели эти самые согласились… Все–таки вроде масла в кашу. Не так бы жутко было вместе. Хорохорятся. Почувствовали, что нужны, и сейчас условия ставить давай! Бедная страна! Бедная Россия. Либо уж прошлись бы по тебе огнем и мечом так, чтобы внуки твои за зады держались, либо уж нашли бы какого–нибудь самоотверженного земца или профессора что ли, который стал бы осторожно реформами подсахаривать. А то тянут, тянут власти… Исщипали народ, народ правительство исщипал… Жить трудно и страшно… Если бы у меня была хорошая охрана, лучше чем у покойного Вячеслава Константиновича, я бы не задумываясь пустил в ход строгость. Луженовских бы, Риманов, Меллеров распустил бы по всей России… Найдутся всегда… стреляй пожалуй! Тогда и насчет солдатиков нечего бы было опасаться, потому что, когда солдаты уже особачились бы, и их бы стали со всех сторон без разговоров кокошить, — тут бы уж они закрепились за лагерем порядка; уж он, солдат, для своих односельчан все равно как бы окаянный был: тут ему водки, песельников погорластей, марш забубенный, и наслаждайся, владей, пори, дери, ты — солдат, ты — власть! И этак с годик походили бы по России экспедиции, и взошла бы заря над обновленной землей. Я бы поехал в Монте–Карло, в рулетку играть, награжден бы был чинами, орденами. Миллион бы мне подарили… Высочайше… А там уж пожил бы… Француженок завел бы, блондинку и брюнетку… (испуганно шепчет) Тьфу, что я это.. вслух рассуждаю. (Приподнявшись, сладко) Оленька, душечка, ты спишь?.. Спит… храпит… жирная какая, просто удивительно. Надоела как! Сварливая, как черт; удовольствия мало; никаких, так сказать, методов любви у неё нет, а требовательность большая. Между тем мы, люди пожилые, любим именно, чтобы разные методы… а требований чтобы не было… ну, засну и я… Только бы погром не приснился. Да, скажу я вам, штука какая… То жидов, а то вдруг генеральские дачи?… Дожили! Поздравляю вас, Иван Логгинович и Петр Аркадьевич, с успехом вашей политики! (поворачивается к стене) Недоволен я! Я внутренне давно фрондирую… (зевает) Завтра же в Петербург. Самое спокойное теперь место. Надолго ли только?.. Ох времена… времена… (засыпает. Пауза).
(В окно быстро и бесшумно проскальзывает Малецкий. В руках у него толстая палка).
Мал. (тихо). Небо и земля! неужели это истина? Неужели я увижу рядом с моей нимфой ужасного осквернителя? Ох, уж и отваляю же я их! И буду в своем праве, и по суду меня оправдают. Т–с!.. Тише, духи тьмы! Месть подкрадывается к преступнику Га! Мужчина… Несомненный мужчина на моей постели… Мужчина с бородой и лысиной. Она выбрала старика!! Запрем двери, чтобы она не убежала, пока я буду сокрушать кости её Фальстафу! (Подкрадывается к генералу). Спишь? Спишь, насладившись чужим достоянием?! Пусть же и я наслажусь местью: прийми кару неба! (Ударяет генерала палкой. Страшный крик, генерал бросается с постели и бегает по комнате. Проснувшаяся генеральша орет и визжит, вопли раздаются и за дверьми: это Поля и Стеша)
Визжи, вой, плачь, реви, злодей, верещи и рыдай, обманщица, сам Вельзевул не спасет вас от моей палки. (Бегает за генералом и ударяет его еще раза два).
Энг. Убивают… Караул!..
О. П. Карраул!!.
Мал. Оррешь! (Ударяет палкой генеральшу, которая падает в обморок).
Поля. (на улице) Ой, помогите, люди добрые! Ой громят, ой громят!
Мал. Чей голос слышу?
Энг. (на коленях) Пощадите, пощадите нас, г. революционер, или кто бы вы ни были… Мы старики, больные, слабые… Пощадите… Я хотя и действ. ст. советн., но я служу в совершенно безвредном департаменте…
Мал. Что слышу? Кто вы? Ваше имя?.
Энг. Я — Энгельшлиппе, а это моя жена.
Мал. Энгельшлиппе!.. Мавр — тебе остается умереть! ваше превосходительство, это ошибка, роковая, ужасная ошибка. Вашу жену я признал за свою, вас за её любовника. Ваше превосходительство, вот моя палка! бейте меня, бейте меня по голове, убейте до смерти. Я сейчас же напишу вам на визитной карточке расписку, чтобы в смерти моей никого не винили.
Энг. Как? Это вы? Это вы, сударь? И вы осмелились меня палкой. Нет с! Вас повесят, вас повесят. Ольгу Павловну палкой?.. Вы, вы, вы!..
Мал. О бейте, бейте… Как жалею, что нет у вас револьвера, чтобы расстрелять меня, как собаку
Энг. У меня есть револьвер, он у меня в экипаже, но я не стану стрелять в вас, не стану бить вас, я предам вас военно–полевому суду–с!
Мал. Жажду, жажду кары, она мне сладка будет, как Мармеладову, как Раскольникову.
(в деверь стучат все сильнее).
Голос на улице. Слышь, гремит? Это, брат, артиллерия едет.
(Слышен грохот быстро приближающийся орудий).
ЗАНАВЕС.
