Я выразил желание не ограничиться Оренбургом, а добраться до села. Согласно совету начдива тов. Евсеева, мы выбрали для этого находящуюся в 30 км от Оренбурга большую казачью станицу Сакмарскую.
В этой станице до сих пор не бывал ни один представитель правительства.
Мы поехали туда большой компанией в особом вагоне, так как количество оренбуржцев, пожелавший принять участие в этой маленькой экспедиции, оказалось весьма почтенным. Приехав в Сакмарскую станицу, мы нашли там огромное количество казаков и казачек, собравшихся не только из самой станицы, но и из прилегающих местностей. День был довольно морозный и дул сильный ветер, но мы решили прежде всего устроить митинг под открытым небом, так как количество слушателей нельзя было вместить ни в одно из ближайших зданий. На мою речь (которую я говорил с площадки вагона) отвечали с энтузиазмом и готовностью — очень четко и на поразившем меня великолепном русском языке, очевидно, свойственном оренбургскому казачеству, — граждане Сакмарской станицы и представители местной советской власти. Всякая речь покрывалась бесконечными криками «ура». В заключение я предложил выбрать делегацию для более подробной беседы о разных нуждах сакмарского населения. Но вышло еще лучше, чем я ожидал. Беседа с делегацией была перенесена из вагона на станцию, где уместилось около ста человек, принявших не меньшее участие в беседе, чем выбранные делегаты. Беседа приняла характер крайне оживленный. Каких только разнообразных заявлений и запросов я здесь не услышал! Особенно яркой фигурой оказалась одна казачка–беднячка, на вид лет сильно за 50, с головой, покрытой большим платком, из–под которого виднелся другой платок, надетый по–видимому из–за зубной боли. Но зубная боль и довольно преклонный возраст нисколько не укрощали энергии почтенной казачки. Она брела слово больше всех других и говорила на языке, который мог бы восхитить Пушкина, громко, четко и необыкновенно энергично. Она признала, что советская власть ей сильно помогла, что ей сейчас удалось со своим стариком купить себе лошадку, что она, хотя и осталась беднячкой, но уже подняла свое крестьянское хозяйство. Она признавала также, что чем дальше, тем лучше становится, — на бедняка обращают все больше внимания. Но вместе с тем она решительно заявила, что все еще слишком «много почету воздается зажиточным», — «Придешь в кооперацию, уже не говорю о том, что не всегда все добудешь, а главное продавец–то издали заметит кого в хорошем платье и сейчас же пальцем манит, не в очередь продает, а ты стой да жди. Разве что которые из нас, из бедняков, понапористей, — ну, выругаешь его, он и обратит на тебя внимание, а без этого хоть час стой. Да и то, скажем, для одежды материалу получишь, а ниток нет, чем же сошьешь? Прошу представителя правительства обратить внимание, чтобы к нам, в Сакмарскую, привезли ниток, сколько надо». Когда один благообразный, почти иконописный старичок пожаловался мне, что, в отличие от недавнего времени, когда для вступления в кооперацию нужно было внести пай только в 5 рублей, сейчас с него берут 30 рублей, старая казачка немедленно разъяснила, обращаясь прямо к нему, его заблуждение: «Чего, чего ты мелешь? Неправда это. Взносы вступительные тут разные установили, устанавливали их мы все. Кто совсем бедняк — 5 рублей, кто побогаче — с того больше,
Я при своей нужде заплатила 15 рублей и не жалуюсь, а с тебя 30 рублей взяли, так ты молчи, тебе еще благодарным надо быть». Такого рода реплики казачка подавала довольно часто. Все же и у нее оказался, при всей ее явной ненависти к кулакам, маленький «уклон». Она заявила, что один местный зажиточный казак устроил маслозавод. «Рассуди, — обратилась она ко мне, — маслозавод ведь нам нужен, он его построил и нам от этого добро. Завод у него часто ломается, прибыль небольшая, а вы его налогами да налогами, хоть бросай. А закроет он свой завод — что мы будем делать?»
На это я ей возразил, что завод этот все–таки предприятие капиталистическое, и что столь восхваляемый ею зажиточный казак никак не может избегнуть квалификации кулака. Я сказал, что следовало бы завести завод самим, на кооперативных началах, сообща. Казачка устремила на меня пытливый взор, подумала и сказала: «Разве что так».
Среди обращений, которые на меня сыпались со всех сторон, были и такие заявления, жалобы на мнимые несправедливости, которые тут же разоблачались.
Но были и очень серьезные заявления. Так например освобождение от платы за землеустройство беднейшей части населения с перенесением всей соответственной суммы на более богатых при многоземельи Оренбургского округа приводит к тому, что мало–мальски зажиточные казаки и крестьяне должны платить более ста рублей за землеустройство. По мнению самих представителей советской власти эта сумма разорительна и приводит часто к необходимости продавать скот и т. д. На эту сторону дела очевидно нужно обратить сугубое внимание.
Характернейшими были энергичные вопросы по линии народного образования. В ясных и точных выражениях один из казаков рассказал мне, почему приходится всячески требовать открытия школ крестьянской молодежи, особенно в колхозах; рассказывали про недостатки школ и о том, где нужно построить новое здание или куда прислать учителя. Молодой ветеринарный врач трагически рассказывал о своих затруднениях из–за отсутствия здания и оборудования для ветеринарного пункта. И мы, можно сказать, всей сотней обсуждали, — как же выйти из этого положения? Представители местной власти немедленно давали соответственные разъяснения или материалы по каждому вопросу. И полтора–два часа нашей беседы прошли таким образом и приятно, и плодотворно.
В результате собравшиеся казаки единогласно оказали мне честь, провозгласив меня почетным казаком и подарив мне шашку в воспоминание о проведенных с ними часах и как напоминание о том, что нужно сделать для поднятия культурного и всякого другого обслуживания этих превосходных тружеников, которые, интенсивно коллективизируя хозяйство, торжественно обещают увеличить свои запашки на 40% и идут во главе района по части выполнения хлебозаготовок.
Закончу это краткое описание моего соприкосновения с оренбургским казачеством указанием на совершенно исключительную политическую, хозяйственную и культурную службу, которую несут переменники в смысле поднятия сознательности казачьего населения. Красная армия в этой казачьей части интенсивно и плодотворно выполняет свою культурную миссию.
