Речь на I Всероссийском съезде по просвещению

Товарищи, позвольте приветствовать от имени Комиссариата народного просвещения съехавшихся сюда делегатов по народному образованию и приступить прямо и сразу к отчету этого Комиссариата. Я не хочу здесь говорить официальную речь, а просто хочу сейчас же попросить вас перейти к нашему деловому совещанию, предпослать которому, конечно, необходимо отчет. При этом само собою разумеется, что задача, которая встала перед Комиссариатом в течение этих почти десяти месяцев, налаживание аппарата нашего Комиссариата и сделанная уже им работа настолько обширна, что ни в какой доклад уложена сколько нибудь подробно быть не может, и поэтому на днях вы получите в печатном виде известный план этой работы с достаточно обширным материалом, на который вы и сможете опираться в ваших суждениях.

Мой отчет будет, собственно говоря, вводным, и я постараюсь указать лишь общее направление нашей работы, поставить некоторые вехи, ознакомить вас с этой обширной областью в общих чертах.

Товарищи, для всех вас является аксиомой, что борьба народа за свою свободу и за свое благополучие идет по трем линиям. Народ может считаться победившим, достигшим полного народовластия, когда он обладает средствами производства и знанием. Одно из этих условий без другого не является достаточным. Это понимаем не только мы, революционные социалисты, но и всякий сколько нибудь последовательный демократ, и, например, в Соединенных Штатах Америки, когда они приобрели свою независимость, первый же президент отметил, что если народ не будет обладать достаточной полнотой знаний, то демократия не будет свободна.¹

XVIII век понимал, что политической власти и равенства перед законом без знаний мало. Но он не понимал, что так же точно остается благим пожеланием всякая политическая и культурная программа, если она не будет базироваться на передаче в руки общества и средств производства. Только потом постепенно жизнь выяснила, что лозунг «Равенство, братство и свобода» не только немыслим в невежественном обществе, но и вообще во всяком другом, кроме социалистического. Теперь мы знаем, что народовластие, подлинная власть действительного большинства мыслима только при этих всех трех условиях: при наличности правительственной власти (пока она вообще нужна, пока государство не отменит ее), при наличности власти экономической и при передаче знаний каждому, т. е. при широкой просветительной работе, дающей в результате максимум сознательности масс.

Политическую власть можно взять сразу; она обыкновенно переходит в новые руки путем переворота. Назревают постепенно противоречия между экономическим и культурным уровнем страны и ее политическими формами. Политические формы держатся, пока не наступает момент взрыва; тогда революционным путем новые классы берут в свои руки политическую власть. Так как процесс организации власти бросает свет и на школьные проблемы, то я остановлюсь на нем в нескольких словах.

Когда происходит политическая революция, то организация новой власти не представляется трудной. Народ в феврале — марте сверг старую власть. Но весь аппарат чиновничий остался на своих местах, и Временное правительство предполагало править при этом старом аппарате, ибо революция рисовалась ему как политический акт, результатом которого должны быть только реформы. Политически это была революция, реально же то был ряд в высшей степени жалких реформ. Другое дело, когда революция носит социальный характер. Так было, например, во Франции, там были такие слои демократии, которые ни в какой степени властью не пользовались; они не могли ни в каком случае в дальнейшем пустить в ход старую государственную машину. Чтобы обезвредить старую государственную машину, они должны были разрушить ее и создать новую; это, конечно, процесс болезненный и длительный. Но французская революция могла лучше использовать интеллигентные силы, ибо интеллигенция там принадлежала к той группе, к которой перешла власть. У нас интеллигенция почти поголовно зачислила себя в рубрику реформистов, которые сделали попытку после революции сохранить реформированную старую систему.

Когда пришла новая, Октябрьская революция, крестьянство и пролетариат выступили без всякого навыка к правлению и были так далеки от него, как можно только себе представить. Процесс строительства государственной власти, который был болезнен и страшен даже в XVIII столетии, мы должны были вести еще с большим трудом. Мы находимся еще в горниле строительной работы, мы не можем сказать, что наш государственный аппарат готов. Мы имеем конституцию, которую рассматриваем- как временную,² и боевой аппарат, необходимый для настоящего времени. И, однако, в течение десяти месяцев мы при неслыханных трудностях проделали огромнейшую работу.

Перед нами стоит передача в руки парода всех богатств. Мы все знаем, что первым движением восставшего парода, о ели он недостаточно дисциплинирован, если он необразован, является завладение богатством. Но оно выражается часто в попытках завладеть им со стороны того, кто ближе стоит, кто бедствовал тут, у порога какого нибудь пышного дворца. Для того же чтобы не было поножовщины, стараются скорее растащить или раздать. Это стремление к раздаче на маленькие кусочки в высшей степени давало себя знать во французской революции; оно имеет место и у нас. Тут есть хищничество, которое не рассуждает; это хищничество изголодавшихся является неорганизованным и губительным для революции. Тут есть и мелкий кулаческий индивидуализм, который стремится на почве освобождения от старого режима создать мелкие равные хозяйства. И тут же живет великая идея коммунизма, которую мы унаследовали от наших мировых учителей. Эти учителя зовут к тому, чтобы мы не только рассматривали, но и осуществляли русское хозяйство как единое народное хозяйство.

Это путь, требующий величайшей образованности, огромного количества знаний, исключительной выдержки. Конечно, те, которые желают видеть только обратную сторону битой посуды, будут охать и ахать. Но честные наблюдатели, которые будут обращать внимание на прочность и жизненность фундамента, поймут нас, и мы можем сказать, что никогда на земле не делалось работы столь плодотворной, как в те месяцы, в которые мы имеем счастье жить. То же самое относительно школ; мы прекрасно знаем, что никаким образом народ не может наладить правильную государственную и общественную жизнь, никаким образом не может реально руководить хозяйством, если он не будет образован, не будет снабжен всеми необходимыми знаниями. Борьба за школу есть третье и не менее важное условие.

Когда я был назначен комиссаром народного просвещения, я не мог не ощущать той колоссальной ответственности, которую народ возлагает на меня. Дело в том, чтобы в скорейшей и широчайшей форме провести передачу пароду знаний, разрушить привилегию на знания, дарованную только небольшой части общества. И тут так же точно сразу бросалось в глаза, что дело заключается не в том, чтобы завладеть школой: школа так же дряхла и никуда не годна, как и чиновнический аппарат. Мы не могли рассуждать, как Временное правительство, что предпишем окружным инспекторам некоторые изменения; мы должны были все уничтожить; было совершенно ясно, что школа подлежит революционной ломке. Я не скажу — уничтожению и воссозданию вновь, потому что школьный аппарат никоим образом уничтожению не подлежит, и мы фактически не могли просто закрыть школы на некоторое время, просто распустить учительский персонал и строить новое.

Крах старой школы был слишком ясен, однако в старой школе был передовой педагог, который был недоволен старой системой и стремился ее перестроить. Этот педагог поставил себе идеалом школу более совершенную, чем та, которая существовала в России, и он создал определенный аппарат, так называемый Государственный комитет по народному образованию, который подготовлял целый ряд реформ при Временном правительстве.³ Но Временное правительство представляло собой в высшей степени бездарное правительство. Никакой определенной программы у него не было, в постоянной смене министров каждый новый обещал Государственному комитету, что что то будет сделано. Мы знали, что есть такой Государственный комитет, что есть ряд передовых педагогов; нам было известно, что наша школьная реформа не совпадает с их реформой, она идет дальше, она есть дальнейшее развитие задачи дать человека более воспитанного, более дисциплинированного, более согласованного с общественной жизнью. Теперь нет больше министров народного просвещения. Теперь перед государственной властью одна задача: как можно скорее дать народу наибольшее количество знаний для гигантской роли, которую революция этому народу предоставила. Раньше педагоги не говорили полным голосом, они боялись министров, думая, что за это их подвергнут изгнанию; но теперь они могли бы сговориться.

В первые дни, когда я сделался комиссаром народного просвещения и подобрал пять–шесть наиболее подготовленных человек, я обратился к учительству с просьбой, чтобы оно шло к нам на помощь.⁴ Я указал в общих чертах, как я представляю себе задачи школы, и просил, чтобы педагоги откинули политику и шли работать к нам в обновленные школы. Я готов был дать Государственному комитету гораздо большую роль, чем отводили ему прежде. Я обещал, что без совета с учительством никакие меры не будут приняты: ответом на это был самый бешеный саботаж. Было определенное решение ждать скорого падения «этой ненавистной революции», которую они считали не народной, и возврата старого, дооктябрьского порядка, чтобы сделать из школы то, что им нужно, когда буржуазия вернется к власти. Надежда на мирное строительство школы пала. В Петрограде мы могли миновать подводный камень забастовки; в Москве же эта забастовка состоялась и оставила следы более глубокие, чем наше первое столкновение в Петрограде.

Между народом и учительством в значительной степени запала глубокая взаимная враждебность и непонимание. Пришлось отложить школьную реформу и намечать пути к ее проведению помимо передовых педагогов, рассчитывая на самодеятельность самого народа. Мы стремимся согласовать реформу с интересами трудовых масс, и мы подойдем к ним, минуя ту пробку, которую представлял из себя Учительский союз.⁵

Мы прекрасно понимали, что могли этих людей заменить другими, но нам нужна была передача дел, передача аппарата, а мы нашли пустые комнаты и залы.⁶ Теперь эти люди, которые не хотели идти к нам, в унизительной форме выклянчивают у нас разрешения вернуться. Если учителя не получили денег, если не было связи с учительством, если во всю организацию Комиссариата народного просвещения было внесено разрушение, если мы почти год бились, как рыба об лед, чтобы подойти к делу, то вина на тех, которые отказались от передачи дел нам. Едва только мы в Петрограде наладили этот аппарат, едва только мы подумали, что можем жить реальной жизнью и новая машина может давать какой то продукт, как началось немецкое наступление. Необходимо было значительную часть Комиссариата перевести сюда и организовать в Петрограде крупный комиссариат для Севера, а здесь организоваться на новом месте с новыми людьми.⁷ Вы ведь знаете, что такое эвакуация, что такое перенесение всех этих бумаг, касс, архивов и т. д.

Теперь наступило иное время: мы можем более или менее нормально работать, и мы можем повторить фразу, что время опасности миновало, но перед нами лежат великие трудности.

Не напрасно русский рабочий и крестьянский народ выделил из недр своих несколько тысяч людей, которые взяли на себя функции советской власти. Они представляют собой творческую силу. Трудностей мы не боимся. Никакие трудности для Советской России не будут непреодолимыми. Но есть опасность другого рода: это борьба, борьба с только что повергнутым врагом, который все еще готов поднять голову… Эта военная атмосфера, при необходимости напрягать все свои силы, — вот величайшая наша трудность. Мы должны всегда иметь это в виду, налаживая свою работу. Тем не менее Комиссариат как аппарат приобрел законченный вид, с провинцией налаживаются правильные отношения, учительство все больше и больше склоняется к тому, чтобы работать с нами, и мы обязаны производить реальную работу, мы обязаны наметить в основных чертах школьную реформу, чтобы показать, что произошел и в школе действительно переворот и что хозяином ее является не кто иной, как трудящийся народ.

Прежде всего мы должны были придать правильную конституцию ведомству народного просвещения. Оно не могло носить характер чиновничества. Мы хотим подлинного народовластия, т. е. передачи всей власти народным массам. Тенденция наша такова, чтобы заинтересовать население в школьном деле, сделать, чтобы учитель избирался и контролировался населением, чтобы высшим начальством школы было местное население, которое организовалось бы в комитеты или советы.⁸ Мы знали, что во многих местах нас не поймут; коммунистически настроенные слои народа пошли бы с нами, но вся масса мелкой буржуазии, масса непросвещенной части крестьян, которые не понимают смысла новой реформы, которые видят только одну тревогу, которых тянет назад, — эта масса весьма велика — не идет навстречу нашей реформе, и потому во многих вопросах школы окончательное разрешение приходится давать правительству.

Народ, косневший в невежестве, не может получить полного самоуправления, и предпосылка народовластия возможна только при условии просвещенности тех самых масс, которым эта власть вручается. До тех пор покамест этого нет, как выход должен быть избран «просвещенный абсолютизм». Власти интеллигенции нет. Должна быть власть авангарда этого народа, той части народа, которая представляет интересы большинства, правильно понятые, той части народа, которая является его творческой силой. Этой творческой силой является пролетариат, и нынешняя форма правления не может не быть диктатурой пролетариата.

При русских условиях она была бы невозможна, если бы мы не знали, что интересы пролетариата совпадают с интересами крестьянского населения, с интересами крестьянской бедноты. Этот пролетариат и крестьянская беднота выделяют особый государственный аппарат — это диктатура пролетариата, — который есть сердце, мозг народа и до конца понимает истинные интересы народа. Мелкое крестьянское население, которое не понимало истинных демократических задач, не понимало и школьной реформы. Оно испугалось отделения церкви от государства и школы от церкви ⁹ и смотрело на наши реформы как на нечто навязанное. Мы не могли передать всего дела населению, потому что оно было не подготовлено. Мы должны были, когда видели, что население не справлялось с известной задачей, исправлять его решение, руководить им, и в этом смысле мы являлись помощниками народа и говорили ему: смотри, что такое власть рабочих и крестьян.

В более культурных странах задача была бы облегчена. Мы же должны были осуществлять наши задачи более медленным путем; нам нужно было организовать местную власть, побороть предрассудки в массах и не только на словах, а на деле показать, что будущая школа, трудовая школа соответствует интересам народа. Нам нужно было во что бы то ни стало эту школу осуществить, и мы уверены, что после двух лет существования такой школы все предрассудки, которые были привиты массам, будут сломлены и нам скажут за нее спасибо.

До тех пор пока этого нет, все старое учительство, законоучители и наиболее косные родители будут сопротивляться всякими способами нашим реформам. Исходя из этих соображений, мы создали местные комиссии как коллегиальные учреждения, в которые входят представители демократических организаций. Мы не могли пригласить туда врагов, которые не согласны с нами, которые там даже, где они согласны, непременно сделают так, чтобы мы успеха не добились, и для которых важно, чтобы каждая наша неудача была аргументом против нас, была пулей, которую можно было бы бросить на голову Советского правительства. С этой точки зрения вводить чужой элемент было бы равносильно тому, чтобы ввести чужих офицеров в свою крепость. Но среди врагов есть технические работники, люди знающие. С этой точки зрения нам пришлось воспользоваться их силами, но в противовес мы дали руководящую роль отделам советских учреждений.

Рядом с отделами Советов рабочих депутатов мы создаем Советы по народному образованию,¹⁰ в которых допускается более широкое представительство враждебных элементов. Мы знали прекрасно, что это опасно, но мы шли по этому пути, желая завязать связь с широкими массами, желая, чтобы пропаганда шла неустанно, заставляя проникаться нашими взглядами. Таким образом, мы сделаем из наших врагов, с какими бы чувствами они к нам ни шли, наших искренних сотрудников. И мы уже видим плоды этой нашей меры. Люди увлекались работой, и я неоднократно слышал от «сломленных»: «Раз войдешь в работу к вам, почувствуешь, что пойдешь или до победы, или до смерти, ибо само дело увлекает своей грандиозностью». И всякий честный и умный человек, способный на творческую работу, найдет у нас свое место и сделается сотрудником, который может быть не совсем согласен с нашей деятельностью, но становится в общих условиях нашим братом, нашим другом и товарищем. На это мы рассчитывали и думаем, что там, где эти Советы даже не совсем отвечают своим заданиям, даже там они являются орудием подъема некоторых наиболее заинтересованных в сделанных школьных изменениях. Наш лозунг — минимум полицейского насилия, минимум давления на массы и максимум просветительной работы. Когда рано или поздно предрассудки будут сломлены, все увидят ту горячую любовь и истинное понимание интересов народа, которыми мы руководились.

Вера, с которой мы подходили к делу, поможет нам сломить врагов и показать нашу правду, нашу истину. Наилучшей агитацией является свидетельство на деле, но такую агитацию может позволить себе только та власть, которая является истинно народной.

Теперь после этого общего очерка я перейду к описанию того аппарата, которым мы заменили старое министерство народного просвещения. Я перечислю некоторые из важнейших декретов, которые мы издали. Прежде всего мы уничтожили остатки старого аппарата, упразднили попечителей округов, директоров и инспекторов школы.¹¹ Реформа эта готовилась несколько лет, мы же покончили с этим на деле. Затем надо было устранить из школы черты, которые являлись для нас неприемлемыми, и вот мы издали декрет о воспрещении преподавания закона божьего, об устранении латинского языка из программы, уничтожили аттестаты как таковые, заменив их свидетельствами о прослушании курса наук, отменили отметки и ввели совместное обучение полов. Все эти реформы всякий педагог признает необходимым условием мало–мальски нормальной школы.¹²

И мы только сбросили тот мусор, который лежал на школе, лишь избавили ее от некоторых бросающихся в глаза уродств. После этого мы должны приступить уже к настоящей творческой реформе школы.

Я должен сказать, что я не ожидал в данном случае никакого противодействия или протеста против этих реформ, но они вызвали весьма глубокий раскол среди педагогов. Я не хочу сказать, что педагогика как таковая противоречит нашим взглядам на школу, наоборот, мы делаем из педагогики тот вывод, который напрашивается сам собою. В чем же дело?

Конечно, существует только одна объективная правда для каждого данного времени, но, очевидно, не каждый класс смеет принять всю эту правду. Один только пролетариат имеет эту смелость, тогда как буржуазия принимает науку постольку, поскольку ей это выгодно. Когда же наука делает выводы губительные, убийственные для этого класса, тогда буржуазия закрывает на них глаза. Это какая то своеобразная слепота, которая дает возможность видеть только до плеч и не видеть головы. В этом отношении не было исключения и в деле педагогики.

Буржуазия не может принять школы для трудового народа, школы, которая была бы доступна всем. Буржуазия не может принять тех новых форм педагогического дела, которыми лучше всего достигается результат стремлений истинного педагога. Недавно я на диспуте дебатировал со священниками ¹³ и был душевно рад, когда они заявляли, что предшествующий режим не соответствует идеалам христианства, что социализм есть «истинное понимание христианства и его идеалов». Это показывает только, что тот режим, который готовил этих своих чиновников, не мог даже использовать своего орудия. Несмотря ни на какие запреты, несмотря ни на какие средства, которыми он пользовался для развращения своих служителей, он вызывал только их протест против себя.

Буржуазия умеет иначе использовать науку для своих целей, и чем она сильнее, тем построение ее более величественно и тем больше она может ослеплять народ, который готов верить, что это и есть истинные выводы из науки. В Америке, самой культурной стране, это достигает своего апогея. Там форма правления такова, что ее можно принять за настоящий народный государственный строй. Каждый гражданин в Америке говорит, что у них правит народ. Он скажет, может быть, это и после 8–часового рабочего дня, после того как он восемь часов потом поливал машину; скажет, возвращаясь домой, где он живет в комнате на десятом этаже; скажет, у дворца какого нибудь Рокфеллера, в котором богачи проживают тысячи в день. И там он будет говорить, что все таки у них настоящая народная власть. И это только потому, что в Америке буржуазия сумела использовать все средства, смогла использовать науку для того, чтобы и народ тоже заставить видеть только до плеч, а головы не видеть. Буржуазия пустила в ход все средства, чтобы околпачить весь мир, и теперь ни для кого уже не тайна, что для этого она главным образом пользуется, с одной стороны, классовым характером школы, а с другой стороны, старается истолковывать объективную истину так, чтобы она была выгодна только для этого класса. Школа выработана по такой схеме, чтобы готовить людей двух сортов; в этом отношении наиболее передовые страны добились удивительных результатов. Там пущены в ход все средства, чтобы наукой оправдать преступление и превратить тех, из которых высасывается вся кровь, в стражей своего преступления и покровителей своего хищничества. В этой подготовке людей двух сортов, подсказанной буржуазии ее инстинктом самосохранения, — наше проклятие.

Ясно, что мы, которые уничтожили- классовую культуру, можем создать только единую школу. В ней не будет места тому течению, которое было направлено на то, чтобы сделать человека послушным орудием господствующего класса. С этой точки зрения я говорю педагогам, которые не принадлежат к буржуазным классам, в особенности же педагогам–демократам, что они пойдут с нами. Недаром говорилось, что подлинный ученый почувствует наступление социализма как освобождение из плена. Поскольку он профессор и действительный статский советник, постольку заинтересован в этой золотой клетке, в которой он сидит, но поскольку он подлинный ученый, передовой педагог, он знает, что эта клетка мешает ему расправить крылья. Он томится в пей, когда же он почувствует, что его освободили, хоть это и страшно, он скажет только спасибо.

Мы хотим раскрепостить педагога и вернуть его к той роли, к которой он призван, именно производить людей, и при этом не индивидуалистов, а людей, которые были бы элементом человеческой справедливости. Вот это является для нас задачей идеальной школы.

Некоторые представители передовой буржуазии в Норвегии единую школу осуществили. Но эта школа не обладает внутренней душой, которая бы сделала ее не только единой, но и народной сверху донизу. Для того чтобы это единство получило печать той стихии, той добродетели, той сущности, которую носит в себе народ, необходимо, чтобы школа эта была истинно трудовой. Мы под знаменем труда совершили нашу революцию. Для нас эта революция заключается не в том, чтобы сбросить с себя труд, ибо вне труда жизнь есть пустой звук. Идея наша не в том, чтобы не работать, но в том, чтобы работа была распределена правильно.

Человек живет не для того, чтобы трудиться, но он трудится для того, чтобы жить по–человечески. В этом призвании человеческой природы заключается его божественность, его достоинство, которым он отличается от животного, потому что животному не присуще сознание. Человек есть труженик, а природа есть материал для человека. Задача его переделать природу по своему идеалу. Драгоценны слова Карла Маркса: прежняя наука истолковывала мир так пли иначе, наша задача его переделать.¹⁴

Каждый человек должен быть человеком труда, которому наука является только опорой, которому знание служит предварительной подготовкой для труда, чтобы он был целесообразен, чтобы он был направлен по линии, которая определяется человеческим идеалом. Вот почему мы делаем школу трудовой (здесь мы частью сходимся с буржуазией, частью же расходимся с ней). Как я сказал, умная буржуазия, понимающая, что на латинском языке далеко не уедешь, устами Вильгельма II говорила: «Дайте, пожалуйста, побольше реалистов из школ, к черту латынь и греческий язык. Нам ждать нельзя, нам воевать нужно…».¹⁵

Наиболее передовые педагоги близки к тому, что мы теперь осуществляем; мы, конечно, воспользуемся всем тем, что они дают нам. Мы принимаем труд как предмет изучения, т. е. как изучение техники во всем объеме. Мы принимаем труд и как воспитательное средство, ибо знаем, что только путем коллективного труда мы можем воспитывать целый ряд свойств характера, необходимых для того, чтобы личность была прочной и ценной. Мы принимаем труд и как участие подростков и детей в общем трудовом процессе, которым занято население. Ребенок должен понять, что труд не шутка, что это есть стихия, которой держится общество; он должен чувствовать себя маленьким работником в великой стихии сотрудничества. Но мы не можем допустить, чтобы это сотрудничество производилось неэкономно. Мы сохраним за этим трудом такой характер, чтобы бережно создать из маленького человека большого работника социалистического общества.

Я сравнительно мало буду говорить о научном образовании, которое будет даваться в нашей грядущей школе; те же предметы, которые входят в настоящее время в курс школьного преподавания, будут и здесь, но мы имеем возможность стянуть их в некоторые объединяющие центры. Мы знаем, что человеческое общество в историческом развитии неразрывно связано с природой, что труд есть тот корень, из которого вырастает естествознание, т. е. понимание природы. Единственный предмет изучения, собственно говоря, есть человеческая культура, ибо в человеческую культуру входит и естествознание как отражение природы в сознании людей на всех стадиях развития.

История человеческой культуры неразрывно связана с природой. Это та наука, которую мы лучше всего изучили, и нет науки, которая не была бы ее разветвлением. Этот подход диктуется нам марксизмом; но к тому же приближались и некоторые выдающиеся педагоги, ничего общего с марксизмом не имевшие. Всякий педагог говорил, что мир есть единственный предмет изучения, и надо изучить его так, чтобы он не расплывался в представлении ребенка. Природа едина! и поэтому на первой стадии развития ребенка в значительной степени должны быть стерты границы, отделяющие одни «предмет» от другого. Когда фундамент заложен, возможна уже большая дифференциация. Мы уже не будем бояться, что человек, изучающий математику, не будет понимать, в каком отношении все это находится с человеческой природой.

Рядом с научным образованием, рядом с развитием человеческой мысли путем восприятия знаний, путем методического изучения труда огромнейшую роль должно играть физическое образование. Мы не можем ограничиться только трудом для этой цели, потому что труд (поскольку он составляет внешнюю задачу) еще не делает человека вполне свободным. Человек имеет еще задачу — развивать свое тело. Это работа над своим собственным телом, чтобы сделать его гибким, здоровым, красивым. Она может идти путем, который дает нам гигиена: сюда входит целый ряд особых упражнений, делающих человека здоровым.

Разумеется, и эстетическое образование не может быть оставлено в стороне: мы понимаем его как развитие творческих побуждений человека к красоте. Основная задача человека — сделать себя и все вокруг себя красивым. Труд вообще не дает ощущения жизни вольной. Надо поставить идеалом дать этой жизни максимум радости. Все те приемы, при помощи которых человек может делать все вокруг себя изящным, красивым, содержащим радость, — все это должно быть предметом эстетического образования и должно быть также поставлено технически умело. Быть может, в самом акте рождения людьми впоследствии будут применяемы некоторые способы, которые могли бы убить черты дурной наследственности. Ребенок, с тех пор как он родился, должен быть предметом забот общества, чтобы сделать его возможно более сильным и ловким, ибо эта ловкость и дает в результате то, что мы называем красивым.

С этой точки зрения эстетическое воспитание занимает особое место, и самое слово «эстетика» приобретает чрезвычайно важный смысл. Чтобы человек мог воспринимать красивое в области слуховой или зрительной, он должен сначала сам научиться творить. Все это громадные задачи, которых мы не можем миновать. Один из предметов преподавания, который признавался часто эстетическим, — рисование, лепка — отнюдь не является только таковым. Не может быть признан образованным человеком тот, кто не в состоянии в форме эскизного чертежа или рисунка дать выражение своей мысли. Это необходимо как для учителя, который без этой живой иллюстрации не может преподавать, так и для ученика. Эстетическое образование у нас связано с техническим и с физическим. Таким образом, когда мы преподаем столярное или слесарное ремесло, то мы хотим подготовить мальчика не только к ремеслу, но и к тому, чтобы он был прекрасным человеком, который может красиво строить жизнь.

Так школу будущего представляют себе социалисты. Когда в школе будут преподавать хорошо подготовленные учителя, то, давая урок рисования, они тут же будут следить и за физическим образованием детей и так располагать свой урок, чтобы дети получили не утомление, а радость. Такой метод является единственным для нашего глубоко человеческого миросозерцания.

Относительно школьного управления я также скажу несколько слов. Здесь важно следующее: надобно, чтобы отношение учителей и родителей к новой школе не оказалось саботажем. Стоит только передать школы всецело учителям и родителям, как они восстановят старую школу и будут снова калечить людей. Этого мы не можем допустить. Однако мы хотим, чтобы педагогический коллектив искал и осуществлял всевозможные опыты в своей школе. Мы не желаем, чтобы во всех губерниях и уездах все школы были бы по одному и тому же типу; наоборот, чем больше разнообразия, тем лучше, но, конечно, разнообразие мы допускаем в известных границах. Нельзя детей заставлять сидеть на партах по нескольку часов и заставлять глотать пыль и скверный воздух. Это будет не разнообразие, а безобразие.

Для нас важно, чтобы педагог был самым универсальным и самым прекрасным человеком в государстве, потому что он должен сделать из себя источник радостного перерождения маленьких людей, которые живут в процессе постепенного развития своих сил. В этом высокое дело педагога, и неоспоримо, что никакая другая профессия не ставит таких требований человеку. Педагог должен осуществлять в себе человеческий идеал. Но вместе с тем педагог как специалист может быть и несколько односторонен, поэтому к управлению школой должны быть привлечены и родители.

Третьим элементом самоуправления школы являются сами учащиеся. Мы хотим распространить это самоуправление возможно шире; мы хотим, чтобы не только студенты, но и старшие ученики могли править школой вместе со своими родителями и учителями. Всюду там, где старший ученик может проявить свою самостоятельность, пусть он и проявляет ее. Пусть дети сами справляются со своими детскими делами. Надо постараться влиять на них так, чтобы они сумели сорганизовывать свои коллективы и чтобы общий дух солидарности мог всегда заставить отдельные единицы вернуться на путь истины. Один из наиболее гуманных педагогов, ставши перед этим явлением, сказал, что ни церковь, ни современная школа не могут воспитать здоровую молодежь. Он говорил, что надо создавать коллективы из самой молодежи. Только такие организации молодежи могут спасти сейчас Германию от преступлений и самоубийств ¹⁶ На всякого рода шалости, нелепые выходки, безобразия и уродства подталкивает скука; где идет веселый труд, там нужно меньше опасаться этого. Пускай сами учащиеся принимают на себя максимальное количество разных должностей, разных дежурств; таким образом они и приучаются к самоуправлению. Наконец, детям должна быть предоставлена полная свобода в организации научных, гимнастических, музыкальных обществ, театров, в создании всякого рода журналов, политических клубов и т. д. Пускай лучше учителя не входят туда, чтобы присутствие взрослого не стесняло ищущих своего пути детей.

Что касается реформы высшей школы, то я скажу только, что на конференции по вопросу о высшей школе, которая имела место недавно,¹⁷ мы совещались с господами профессорами, и им угодно было принять общий план с нами. Мы с большой искренностью шли на некоторые уступки в интересах дела. Мы знаем, что всего сразу не достигнуть, и они со своей стороны проявили известную способность и готовность проникнуться уважением к реформе, которую многие из них нашли рациональной. Но записка, которую мы получили недавно, показывает, что господа профессора готовы взять обратно все уступки. Они заявляют, что университет есть то, чем он был, и никаких реформ быть не должно. Это совпало с некоторыми нашими неудачами на Восточном фронте и с некоторыми перспективами относительно Николая Романова. Может быть, время принесет исцеление неожиданному возвращению болезни господ ученых. Но если этого не будет, то мы должны прямо заявить, что проведем нашу реформу без них. Мы пойдем к тем профессорам, которые станут на ту точку зрения, на которой стояли многие, когда говорили, что ничего нового не видят в нашей реформе, что этого они всегда желали.

Да, вы желали, но правительство не давало вам, а теперь правительство вам дает, а вы почему то не желаете. С этой точки зрения было бы очень важно, чтобы съезд санкционировал некоторые мероприятия, из которых господа профессора заключили бы, что их сопротивление означает объявление войны русской революционной стихии. Это объявление войны будет принято нами, и если профессора думают, что, забаррикадировавшись в своей автономии, они властны приказать: «Стой, не трогай наш круг, русская революция!» — то они ошибаются. Лучше, чтобы это делалось с общего согласия. Тем более что теми аргументами, которые приводились, все недоразумения были как будто устранены, и мы получили хартию, которая всеми была принята, но которая теперь почему то берется назад.

На днях окончилось совещание по подготовке учителей.¹⁸ У меня нет времени распространяться по этому важному вопросу, но результаты этого совещания будут предложены вам для санкции. Я говорил, какую подготовку сейчас имеет учительство. Вы прекрасно знаете, что надо увеличить в несколько раз количество учителей, что надо говорить о нескольких сотнях тысяч учителей. Мы намечаем сейчас особый тип учебных заведений для учителей. Мы будем иметь в нем глубоко человеческую школу для юношей, которые хотят стать педагогами. Только хватило бы у нас того персонала, который может дать реальные знания жаждущему учительству. Без этих сотрудников пустым звуком была бы вся программа, ибо школа без учительства есть определенный и абсолютный нуль.

Я не буду говорить о работе отделов Комиссариата народного просвещения; скажу только, что всюду много сделано. У нас есть школьная секция, которая вырабатывает программу будущей школы. Кроме того, Комиссариат пополнился передачей в его руки всех вообще школ,¹⁹ чтобы они были реформированы в духе трудового демократизма, чтобы в школе были искоренены всякие тенденции превратить человека в какое то средство. Теперь этому не должно быть места. Тут поднимается очень серьезный вопрос: можем ли мы ограничиться только общим образованием? Нет, нужно еще техническое образование, которое сделало бы человека полезным членом общества, чтобы он не был только энциклопедистом. Это может быть начато с известного возраста и может быть сделано путем внешкольного или школьного образования, после того как общее образование уже приобретено и общее развитие подготовлено.

Государство наше заинтересовано в том, чтобы все были квалифицированными работниками, которые нужны нам в нашей экономической борьбе, потому что нам придется еще бороться не только с природой, но и с конкуренцией заграницы. Нам нужно техническое оборудование страны. Здесь диктуется план хозяйственного использования человека. Однако мы будем считаться не только с тем, что диктуется нашими хозяйственными интересами, но и с тем, чтобы не дать искалечить человека. С этой стороны нам надо найти ту среднюю геометрическую линию, которая отвечала бы обоим заданиям.

Это в особенности важно для высшего образования: мы соберем особую конференцию, на которой будем говорить с представителями высшей школы именно этим языком. Однако мы не можем ждать, пока школа даст нам граждан; ведь и взрослые люди нам нужны, чтобы творить жизнь, не дожидаясь, пока дети вырастут. Стало быть, нам нужно заботиться не только о развитии детей, но и того возраста, который сам жаждет этого развития. С этой точки зрения вся Россия есть школа, ибо каждый из нас есть преподаватель, и если кто нибудь знает что нибудь, то он должен дать это знание другим. Это делается через наш внешкольный аппарат, и тут предстоит гигантская и спешная работа, потому что русский народ раскрыл сердце и глаза, и отсутствие знаний мучительно для народа, когда он должен править и когда он живет еще, как во тьме. Поэтому этот отдел мы должны обставить возможно лучше.

Комиссариат народного просвещения социалистической республики, который не понял бы, что есть организация пропаганды социальных идей революционного сотрудничества, — такой комиссариат был бы скопищем недомыслящих людей. В этом отношении внешкольный отдел есть одна из боевых частей нашего просветительного фронта. Что касается научного отдела, то нам приходится мобилизовать все научные силы. Мы не жалеем денег, мы даем сотни, тысячи, миллионы на всякого рода экспедиции, научные издания, лаборатории и т. д. Мы выделяем ученых–преподавателей в первую категорию как специалистов, мы даем им больше, чем должны были бы давать. Мы должны были бы остановиться в нашей щедрости, но мы знаем, что Россия нуждается в знании, и поэтому мы ухаживаем за господами учеными. Но надо, чтобы это ухаживание принималось ими без холодности. Последнее время при Высшем Совете Народного Хозяйства тоже создан технический научный аппарат, который мобилизует научные силы для технических надобностей государства. Коллегия его назначается по соглашению с нами, и он находится под косвенным контролем нашего Комиссариата.²⁰

Что касается художественного отдела, то тут приходится говорить совсем кратко. Новосозданный государственный аппарат старается обеспечить народ насколько возможно, не истребляя ничего из старой культуры. Мы знаем, что пролетариат будет строить новую культуру, изучая старую. В этом отношении заслуживают восхищения и награды все части ведомства, которые столь героически защищали дворцы и музеи от разгрома. Все эксцессы сейчас же прекращались, и при величайших опасностях и трудностях мы все таки все отстояли. Так что теперь царские дворцы в качестве музеев предоставлены публике, которая ходит любоваться или, вернее, удивляться всему тому, что собрано было царями. Мы гордимся тем, что мы все это вернули и отдали народу.

Что касается отдела изобразительных искусств, то очередная наша задача в том, чтобы очистить города от тех памятников, которые оскверняют искусство. Есть памятники, не представляющие ценности пп исторической, ни художественной; мы хотим уничтожить их. Мы не считаем, что каждый царь был вправе ставить медного болвана на любой площади и потом объявлять его созданием русской народной культуры. Мы сами собираемся ставить памятники. Мы хотим воспользоваться идеей Ленина — пользоваться памятниками как пропагандой. Мы хотим всюду делать надписи, гласящие великие мысли и чувства, взяв их у великих мыслителей. Мы хотим воздвигнуть храмы наши, там будут изображения великих людей, как иконы. Наш храм есть храм человечеству, и у нас есть свои учителя, из среды которых мы не исключаем тех или других апостолов, поскольку они говорили вечные истины. Наш храм есть пантеон человечества, соединение всего ценного, великого, что создано людьми. Мы хотим, чтобы города были не только торжищем, но и храмом, чтобы вы, когда идете на работу, могли прочитать мысли, которые вызывают благородные чувства. Воспитание через статуи и картины является образцом великой культуры. Всегда, когда демократия достигала великого расцвета — в Афинах, в северных городах Германии, — всегда она пользовалась этим. Все великолепие культуры, все чудные здания, которые были там построены, имели назначение настроить каждую душу в унисон с общим пафосом.

Нам сейчас трудно, мы должны идти по горло в крови и грязи, но после нашей революции, как после каждой великой революции, придет волна творчества и расцветет новое, прекрасное, благоухающее искусство. Мы приглашаем сейчас лучших художников, конкурирующих между собой, создать хоть временные памятники, чтобы на площадях наших больших и маленьких городов были воздвигнуты бюсты великих людей и чтобы дни открытий этих памятников являлись праздниками народными. Все имеет у нас сейчас характер войны, и наше желание творчества есть тоже момент борьбы.

Теперь, когда мы выступаем уже не против германских гарнизонов, а против буржуазного строя всего мира, на Западе уже с уважением произносят наши имена, смотрят на нас как на культурных людей, которые строят свое будущее на правильно понятых основах народного образования. Когда к нам приезжают представители иностранных государств, они видят, что в наших руках теперь новая сила, которая зиждется на стремлении вознести народ на самую высшую ступень культуры; они видят, что наша сила в нашем горячем стремлении создать новое, прекрасное поколение, и они вынуждены признать, что мы победим.

То, чего мы добились за эти десять месяцев, заставляет всемирный пролетариат верить в нас. Пролетариев Запада глубоко огорчают наши ошибки, их радуют наши успехи. Они говорят там, у себя: «Мы в России получили то то, мы в России строим новую школу; там растет другой народ». И чем лучше мы будем вести культурное строительство здесь, у себя, тем скорее добьемся для всего мира того прекрасного будущего, которое мы завоевываем для наших детей. Наша революция не останется бесплодной. Мы пришли и взяли власть не для того, чтобы в один прекрасный день ее отдать, а для того, чтобы создать этот новый прекрасный мир. Мы должны высоко нести наше знамя и донести его до конца, поставив наш пролетариат в самых первых рядах мирового пролетариата.

1918 г.

---

В первые годы после Великой Октябрьской социалистической революции съезды по народному образованию играли важную роль в определении путей развития новой, социалистической школы, в формировании идейно–теоретических основ советской педагогики. Особенно велико было значение этих съездов в деле привлечения учительства на сторону советской власти, в мобилизации общественных сил на решение задач коренной перестройки школы. Только в 1918 г. в РСФСР (в центре и на местах) было проведено 164 учительских съезда и 81 съезд работников народного образования. Для руководства работой съездов в Народном комиссариате просвещения РСФСР был создан специальный Отдел съездов, во главе которого стоял В. П. Потемкин (впоследствии нарком просвещения РСФСР — с 1940 г. и с 1943 г. одновременно президент АПН РСФСР).

Летом 1918 г. было проведено три Всероссийских съезда. 2–6 июня в Москве собрался I Всероссийский съезд учителей–интернационалистов — представителей Союза учителей–интернационалистов (СУИН), который противостоял реакционному Всероссийскому учительскому союзу (ВУС). 3–8 июля был созван I Всероссийский учительский съезд, одобривший деятельность Наркомпроса по подготовке реформы школы и призвавший учительство влиться в ряды строителей социалистического просвещения. Итоги интенсивной творческой деятельности по разработке основных начал социалистической организации народного образования подвел I Всероссийский съезд по просвещению, наиболее представительный из всех съездов, в работе которого приняли участие не только делегаты от учителей, но и работники отделов народного образования, культурно–просветительных учреждений — всего свыше 700 человек. (Об условиях созыва Всероссийских съездов по просвещению см. положение Совнаркома РСФСР от 18 июня 1918 г. «Об организации дела народного образования в Российской Социалистической Советской Республике». «Народное образование в СССР. Общеобразовательная школа. Сборник документов. 1917–1973 гг.». М., 1974, с. 15; далее — «Народное образование…»).

Первый Всероссийский съезд по просвещению проходил 25 августа — 4 сентября 1918 г. в Москве в здании Высших женских курсов (ныне Московский государственный педагогический институт им. В. И. Ленина). Съезд избрал В. И. Ленина почетным председателем и пригласил его на свои заседания. В. И. Ленин выступил на съезде 28 августа, за два дня до покушения на него эсерки–террористки Ф. Каплан (текст речи см.: В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 37, с. 74–78).

Кроме доклада Луначарского на съезде были заслушаны доклады: П. К. Крупской — о внешкольном образовании, М. Н. Покровского — о реформе высшего образования, П. Н. Лепешинского — об основных принципах реформы школы, В. М. Познера — о единой трудовой школе, Д. А. Лазуркиной — о дошкольном воспитании, В. П. Потемкина — о настроениях русского учительства и др.

Съезд обсудил «Положение о единой трудовой школе РСФСР», которое было утверждено ВЦИК 30 сентября 1918 г. Одновременно с «Положением о единой трудовой школе РСФСР» были опубликованы одобренные съездом «Основные принципы единой трудовой школы» (впоследствии чаще назывались Декларация о единой трудовой школе). Эти документы сыграли важнейшую роль в истории советской школы. Они завершали идейную, педагогическую и организационную подготовку коренных преобразований школьного дела в России и начинали новый этап — этап практического осуществления этих преобразований (см. «Народное образование…», с. 133–145. О роли Луначарского в подготовке и проведении в жизнь «Положения» и «Декларации» см. фундаментальную монографию Ф. Ф. Королева «Очерки по истории советской школы и педагогики. 1917–1920». М., 1958).

Приняв «Положение о единой трудовой школе» и «Декларацию», съезд в своих резолюциях отмечал: «Горячо сочувствуя преобразовательным начинаниям Народного комиссариата по просвещению и обещая им самую действенную поддержку на местах, члены 1–го Съезда сознают, что успех этой работы мыслим лишь при окончательном и полном торжестве начал социальной революции… И да не смущается никто из нас тем обстоятельством, что это великое дело нам придется проводить в печальной обстановке голода, нищеты, общественной разрухи и отсутствия необходимых материальных предпосылок для школьного строительства. У нас нет еще подготовленных кадров учителей, нет книг, нет учебных пособий, нет школьных помещений, но зато с нами, а не против нас добрый гений социалистической революции, и мы при достаточном напряжении сил, с помощью того же трудового метода, который собираемся вводить в обиход школьной жизни, научаясь по примеру всех пионеров творить новую жизнь на пустом месте, построим в конце концов величественное здание, над входными дверями которого будет начертано «Единая трудовая социалистическая школа» (Резолюции I Всероссийского съезда по просвещению. М., 1918, с. 1, 2).

А. В. Луначарский выступил на съезде 26 августа. В своей программной речи он широко развил мысли, высказанные им ранее в докладах на собрании культурно–просветительной секции III съезда Советов (16 января 1918 г.), на I съезде учителей–интернационалистов и I Всероссийском учительском съезде (о ликвидации крепостнических пережитков в школьном деле, об основах социалистического просвещения, о роли интеллигенции, и в частности учительства, в революционном строительстве). В речи Луначарский поставил также ряд важнейших социально–педагогических, организационно–педагогических и теоретических проблем, решению которых были посвящены многие последующие его статьи и выступления: «Коммунистическая пропаганда и народное просвещение», «Задачи внешкольного образования в Советской России», «Единая трудовая школа и техническое образование», «Социологические предпосылки советской педагогики», «Какой педагог нам нужен» и др.

Подводя итоги деятельности Наркомпроса за десять месяцев, прошедших с октября 1917 г., Луначарский подчеркивал, что разработка «социалистических основ воспитания нового поколения и пересоздания в новом духе всех учебных и научных органов страны» проходила в чрезвычайно трудных условиях. Только после относительной нормализации положения на внешних и внутренних фронтах, после преодоления саботажа части учительства и создания аппарата Народного комиссариата просвещения «можно было начать думать о серьезной идейной борьбе со старой системой воспитания».

Основная идея, основной пафос речи Луначарского — борьба за школу, борьба за просвещение, которое, наряду с политической и экономической властью народа, является, по его словам, третьим и не менее важным условием подлинного народовластия.