Коммунистическая пропаганда и народное просвещение

Дело народного просвещения в классовом государстве, о чем мы неоднократно писали, всегда носит классовый отпечаток.

Выделим временно так называемые объективные знания, данные точных наук, хотя упомянем и здесь, что аромат классовости умеет тончайшим образом забираться даже в самые, казалось бы, недоступные уголки науки, вплоть до математики.

Но если мы остановим наше внимание на науках гуманитарных, то здесь мыслители, отличающиесй наибольшей точностью методов, как раз и устанавливают в последнее время наличность огромных доз субъективности.

Изучение методов, вольно и невольно применяемых, например, историками, приводит к выводу, что личное уравнение играет здесь капитальную роль,¹ и даже самое объективное историческое исследование представляет собой в конце концов совершенно оригинальное объединение материалов, из которых другие историки могут вывести с не меньшей добросовестностью и научной основательностью противоположные выводы.

Помимо невольного классового оттенка, который придается таким образом плодам научных работ, а стало быть и преподаванию их, мы имеем перед собой еще более или менее грубые формы прямой фальсификации данной науки в угоду тем или иным классовым предрассудкам или в службу тем или иным классовым интересам.

Народное просвещение как область государственной деятельности с этой точки зрения всегда было орудием приспособления психологии масс к видам того или другого классового правительства. Само собой разумеется, что общепросветительная политика классового правительства разнообразно преломлялась в разных слоях социальной среды.

Преподавание ставило иные цели по отношению к воспитанию господствующих классов, для средних групп (так сказать, группы надсмотрщиков) и низов, являющихся только объектом и рабочей силой для государства.

Мы ни на минуту не отрицаем, что и социалистический строй на первой стадии его развития, т. е. в эпоху диктатуры пролетариата, представляет собой общество классов. В нем определенно имеется политически господствующий класс, именно пролетариат, и притом по самому существу приходится признать этот класс находящимся в суровой борьбе за свое господство и под постоянным риском поворота колеса истории назад. При этих условиях просвещение ни в коем случае не может не рассматриваться как серьезное орудие классовой борьбы в руках пролетариата.

Вся разница между насильническим государством буржуазии и государством пролетарской диктатуры заключается в том, что усилия первого направляются на укрепление и увековечение самого государства, а вместе с ним и закрепощение одних людей другими, усилия же второго направлены, так сказать, к самоубийству, т. е. к созданию таких условий, при которых само государство перестало бы быть нужным, и к полному раскрепощению всякой человеческой личности. Орудием, путем является, однако, тоже насилие.

В области народного просвещения эти положения отражаются в том смысле, что просвещение и весь государственный просветительный аппарат должны быть использованы в целях коммунистической пропаганды; насилие может проявиться в том смысле, что лица, являющиеся элементами государственного просветительного механизма и вредящие делу коммунистической пропаганда или отказывающиеся быть по меньшей мере ее пассивными проводниками, должны быть беспощадно устраняемы из государственного аппарата.

В то же время аппарат этот должен по возможности наполняться элементами, способными служить активными проводниками коммунистической пропаганды.

В соответствии с существенной разницей между государством как формой насилия буржуазии и государством как формой насилия пролетариата мы и здесь видим со стороны буржуазии стремление насильно навязать через школу (равно как через прессу и т. п.) свою буржуазную ложь.

Коммунистическая же диктатура, не останавливаясь перед насилием, старается распространить максимум своей пролетарской и общечеловеческой правды.

Тенденциозность буржуазного государства является отвратительной, как меч буржуазного государства является проклятым орудием античеловечности.

Напряженное распространение коммунистических знаний есть тоже тенденция, но тенденция благородная и целиком служащая интересам развития человечества, как коммунистический меч в переходную эпоху является в полной мере рыцарским орудием защиты угнетенных против угнетателей.

До настоящего времени в нашей практике не произошло не только слияния, но даже, я бы сказал, простого сближения между задачами коммунистической пропаганды и народного просвещения.

Какое может существовать народное просвещение для коммуниста вне коммунистической пропаганды? Разве мы, пропагандисты коммунизма, занимались когда нибудь чем либо, кроме народного просвещения? Разве революционная пропаганда не есть самое подлинное народное просвещение в области, наиболее необходимой народу, наиболее насущной?

Когда поднимается вопрос о том, что Комиссариат народного просвещения должен сделаться орудием коммунистического просвещения, могучим органом пропаганды коммунистических идей среди всего населения Советской России, то возражения немедленно возникают с двух сторон.

Что говорят нам сторонники «чистого» и «объективного» просвещения: «Как! Вы хотите подчинить науки тенденциям определенной партии! Вы хотите принести в жертву обучение населения чисто митинговому воздействию на него путем агитационным и т. д. и т. д.?»

На эти возражения мы отвечаем: никто не посягает ни в малейшей мере ни на свободу научных изысканий, ни на широчайшее — в идеале нашем бесконечно более широкое, чем до сих пор, — просвещение народа объективными знаниями: знаниями языка, математики, естественных наук, художеств, технических приемов и т. д.

Это общешкольное образование именно потому и может быть у нас совершенно свободным, что пролетариат и его идеал не боятся ни в малейшей степени света истины. Еще Лассаль указал на это естественное слияние «четвертого сословия» с наукой.²

Но мы знаем, что школа обязана, во–первых, преподать детям и юношам прошлое человечества, дать картину настоящего и осветить надежды будущего и что сделать это с абсолютной объективностью не может никто на свете, ибо эта абсолютная объективность скрыта от человеческих глаз.

Мы знаем, что на самом деле под видом объективности детям и юношам стараются преподать эту историю с отсталой точки зрения, с точки зрения отсталых классов (помещиков, буржуазии) или промежуточных межклассовых групп, с точки зрения разных мелких интеллигентских идеалов.

Если говорить о их научности и объективности, то, разумеется, все это просто глиняные черепки по сравнению с базальтовой твердостью научно–социалистического подхода к истории культуры.

Требуя из соображений пролетарской тактики наполнения школьного и внешкольного обучения духом научного социализма, мы, положа руку на сердце, могли бы требовать того же и исходя из соображений наивысшей научной объективности.

В сущности, нет такой науки и нет такого технического умения, которое не имело бы отношения к идее коммунизма или коммунистическому строительству.

Наоборот, всякое знание, будь то самое отдаленное от общественных вопросов знание законов природы, всякое техническое умение освещается новым светом, когда мы смотрим на природу как на лестницу законов все более сознательно строящегося всечеловеческого разумного и счастливого коллектива, когда на каждую работу мы умеем посмотреть как на часть, стройно входящую во все более разумные планы общественно–культурного строительства.

Поэтому рациональные возражения сторонников независимости школы не должны смущать нас ни в малой мере, школа будет независимой от печального прошлого человечества, наиболее объективной, наиболее научной, если она сделается возможно более коммунистической.

Но мы встречаем, к сожалению, возражения и с другой стороны — от некоторых товарищей коммунистов, и в том числе прежде всего от отдельных пропагандистов нашей партии.

Они боятся, что если Комиссариат народного просвещения будет признан господствующим органом пропаганды коммунистической истины, то в широкий орган общего просвещения вольется струя чисто партийной пропаганды, что вопросы злободневные — политика, тактика, обучение программе и т. д. — растворятся в безбрежности общего просвещения.

Я даже встречал возражения, формулирующие эту мысль с большей наивностью: некоторые товарищи с серьезным видом доказывали мне, что нельзя взять дело пропаганды у партийных людей и передать его учителям гимназии.

Само собой разумеется, что было бы чудовищным допустить хотя на одну минуту подобное разжижение нашей партийной пропаганды посторонними элементами; не об ослаблении ее идет дело, а об ее усилении.

Партийные пропагандисты и персонально, и в тек самых организационных соединениях, которые сейчас у них существуют, остаются, и никакому новому контролю, кроме контроля ЦК, они не подчиняются. Связь их с местными партийными организациями остается совершенно неприкосновенной, и они получают к своим услугам весь аппарат Комиссариата народного просвещения. Они могут внедряться в него, они могут пользоваться нашими школами, народными университетами, народными домами, библиотеками, театрами, концертами, выставками и т. д.

Дело не в том, чтобы подчинить партию Комиссариату народного просвещения (да еще притом включая в него и его непосредственный учебный и ученый персонал, весьма далекий в подавляющем большинстве от всякого коммунизма), дело именно в том, чтобы этот аппарат и этот персонал подчинить партии как можно прямее.

Повторяю, никакого ущерба той работе, которая уже ведется, от этого произойти не может, ибо никаких изменений в деле партийной пропаганды сближением ее с работой Комиссариата народного просвещения не вносится; зато в работу Комиссариата народного просвещения вносится существеннейшее изменение, поскольку он, стремясь превратиться в орудие распространения коммунистической науки и научного коммунизма, не может выполнить этой задачи без самой сугубой поддержки Коммунистической партии.

Итак, мысль, которую я желал бы видеть обсужденной и усвоенной нашими партийными пропагандистами, заключается совсем не в том, что партийная пропаганда должна быть частью работы Комиссариата народного просвещения, а в том, что работа Комиссариата народного просвещения должна быть весьма и весьма важной частью работы Коммунистической партии.

1919 г.

Конкретным поводом для написания статьи явилось обсуждение в прессе вопроса об организации политико–просветительной работы в республике. Итогом этого обсуждения стало преобразование в 1920 г. Внешкольного отдела Наркомпроса в Главный политико–просветительный комитет республики (Главполитпросвет), руководителем которого была назначена Н. К. Крупская.

Конкретный повод, вызвавший появление статьи, не исчерпывает, однако, всей ее проблематики. За организационным вопросом Луначарский видит большую политическую и социально–педагогическую проблему, важнейшую проблему всей просветительной работы партии, и именно ее он выносит в заголовок работы — «Коммунистическая пропаганда и народное просвещение».

Луначарский резюмирует в статье в отточенных формулах свои прежние высказывания о классовой сущности просвещения, раскрывает цели и задачи просветительной политики советской власти. Рассматривая просвещение как «серьезное орудие классовой борьбы в руках пролетариата», как орудие коммунистической пропаганды, он подчеркивает, что школьное и внешкольное образование должно быть проникнуто «духом научного социализма», должно быть подчинено задачам коммунистического строительства.