В моем последнем письме я обещал «взять под микроскоп» малые величины, фигурирующие на конференции, и попытаться найти в их физиономиях, поведении и высказываниях кое–что характерное и помогающее при составлении общей картины состояния современного политического мира.
Однако этим небесполезным делом у нас еще будет время заняться. В этом же письме я хочу остановиться на трех речах т. Литвинова, которые представляют собою на самом деле огромные центры притяжения общего внимания и подлинные симптомы той фактической перегруппировки сил, которая пока намечается лишь медленно, но которая когда–нибудь пойдет вперед с революционной стремительностью.
Талантливый испанский рассказчик Мадарьяга, выполняющий обязанности второго делегата Испанской республики, ее посла в Париже и веселого развлекателя конференции, попросив т. Литвинова не сердиться, рассказал или, вернее, повторил анекдот, имеющий неизменный успех в международных кругах. Видите ли, звери собрались говорить о разоружении. (Вы замечаете: точь–в–точь в Женеве.) И каждый зверь требовал отмены оружия другого зверя. Орел ничего не хотел слышать про рога, буйвол про когти, а лев с презрением отвергал клюв, как оружие политики. Оригинально выступил медведь: он требовал полного разоружения и провозглашал «всеобщее объятие».
Господин Мадарьяга почти с клоунской игривостью сделал при этом жест, иллюстрировавший, как затрещат кости доверчивых зверей в могучих медвежьих объятиях.
Товарищ Литвинов в своей реплике на речь дона Эзопа Мадарьяги отметил, что все–таки Мадарьяга прошел мимо одного факта: это верно, что все звери хотят разоружения других и оставления в силе своего оружия, но ведь советская–то Россия не оставляет ни себе, ни другим ровно никакого оружия, вовсе не отстаивает какие–то свои особые «медвежьи» вооружения.
Товарищ Литвинов был, конечно, прав, но на анекдот Мадарьяги можно ответить и глубже. Этот легкий анекдот в сущности довольно тяжелым камнем скатывается назад на голову самого «баснописца» и тех, кто стоит за ним.
В самом деле, представьте себе эту картину: ряд звериных держав ссорится из–за того, какие вооружения отбросить и какие оставить. И вот выделяется фигура, которая выдвигает особого рода вооружение: всеобщее объятие. Всеобщее объятие? Но ведь это значит — единство, согласие, мир. Почему же державы–звери так испугались? Да потому, что СССР есть рабочая держава, вот почему ее объятие так сокрушительно могуче. Если, по слову Шиллера, миллионы обнимутся, то кое–чьи косточки могут затрещать. Так и другой поэт — Александр Блок — в свое время грозился, как бы не «хрустнул хрупкий скелет» Европы в «скифских объятиях». Но под Европой и хрупким скелетом здесь можно разуметь только господствующие классы европейского общества.
И в своих трех речах т. Литвинов говорил о мире, но эти речи заставляли кое–кого побледнеть. Он говорил о всеобщем объятии, предсказывая, однако, что таковое совпадет с повсеместной победой социализма. Но представителям буржуазии, собравшимся в Женеве, это объятие казалось смертельной опасностью, а потому коварством.
Содержание всех трех речей т. Литвинова читателям известно, и нет нужды здесь повторять его.
Первая речь Литвинова прослушана была в битком набитом большом зале конференции в напряженнейшей тишине.
На все хитросплетения дипломатов Литвинов ответил своей формулой: безопасность от войны.
Влияние давнишней и упорной работы советской делегации с Литвиновым во главе сказывается на буржуазном лагере. Начинает явным образом организовываться крайнее левое крыло пацифизма.
Так, около 1500 различных обществ передали на днях английскому правительству свою резолюцию, фактически повторяющую резолюцию советской делегации о немедленном и всеобщем разоружении, а равно и относящуюся сюда аргументацию.
Подобное же движение замечается и в САСШ. Именно американский клуб в Женеве был инициатором устройства через так называемый Международный клуб завтрака в честь Литвинова с большой его речью.
Столовая клуба не может вместить больше 250 человек. Она была переполнена до невозможности. Как оказывается, записалось до 800 человек, огромное большинство которых, разумеется, не попало в зал. Публика была по преимуществу буржуазная и мелкобуржуазная, но более или менее пацифистская, хотя присутствовали и определенно враждебные лица. Православные женщины Женевы, т. е. несколько проживающих здесь русских кумушек, визгливо протестовали против завтрака в честь представителя правительства, являющегося «гонителем» верующих и противником бога. Большого внимания на это никто не обратил.
Спокойная, юмористическая речь Максима Максимовича на этом завтраке была в своем роде шедевром.
Очень хорошо сформулировала впечатление от этой речи Литвинова английская газета «Манчестер гардиан», которая писала: «Атмосфера конференции напоминает собою воздух фабрики по изготовлению варенья на патоке, и чрезвычайно благотворным было дуновение свежего и резкого московского ветра, который принесла с собою речь советского министра иностранных дел Литвинова на завтраке в Международном клубе».
25 февраля т. Литвинов в короткой, крепкой, как сталь, речи при мрачном и сосредоточенном молчании всей аудитории еще раз сокрушительно мотивировал правильность основной точки зрения СССР.
Большие политики больших государств решили воздержаться от прямого столкновения со слишком серьезным противником. Против т. Литвинова выпущено было нечто вроде миноносок, или подводных лодок: адвокат Политис и анекдотист Мадарьяга.
На аргументах того и другого останавливаться не стоит. Это были более или менее банальные отговорки. Выпускались разноцветные газовые завесы, за которыми пытались скрыть убожество защитных средств против советской аргументации.
Но Мадарьяга в качестве талантливого рассказчика, души общества и мелкобуржуазно–прекраснодушного всеобщего друга решил сделать попытку помирить пролетарскую советскую власть с буржуазными великими державами. Мещанскому утописту такая вещь кажется чрезвычайно легкой. С легкомыслием, достойным испанской танцовщицы, господин Мадарьяга сделал изящный пируэт и, состроив Кармэн глазки направо и налево — ну чем не Кармэн, — предложил взять советские основания и сделать из них буржуазный вывод. Господин Мадарьяга взвился, как ракета, к небу международной славы и стал на пять минут почти великим человеком.
Через три часа собрались вновь. Турецкий делегат заявил, что испанская мешанина ему совсем не по вкусу и что он предпочитает резолюцию Саймона о принятии за основу работ рамок Подготовительной комиссии.
То же самое заявил германский делегат Надольный. Наконец встал Литвинов. Он сказал: «Я благодарю г–на Мадарьягу за его доброе желание, но он взял советские основания и отверг вывод. Я был бы более доволен, если бы он сделал наоборот. Во всяком случае в такого рода смешении мы не нуждаемся. Вы отвергли всеобщее разоружение. История и трудящиеся массы отметят это, а теперь приступайте к вашей работе, а мы постараемся внести в нее возможные сколько–нибудь животворящие поправки».
Курьезнее всего была перемена настроения журналистов. За три часа до того они готовы были поднять господина Мадарьягу на щит, и вдруг они сразу поняли, что он чрезвычайно неуклюже кинулся между двумя непримиримыми силами и что его существенно ущемило между ними. И вот журналисты при каждой попытке Мадарьяги взять слово стали шумно кашлять, шаркать ногами и всячески выражать нетерпение. А тут еще Литвинов в ответ на приглашение Мадарьяги, чтобы «государства, стоящие до сих пор вдали от Лиги наций, приняли участие в ее повседневной жизни, в будничной работе, способствуя, таким образом, созданию международной обстановки», заметил, что это немножко странно слышать от представителя республики, недавно заменившей собою монархию, но продолжающей, в полном согласии с традициями этой монархии чуждаться дипломатических сношений со страной, которая так тепло приглашается к международному сотрудничеству.
Господин Мадарьяга почернел и увял. Мелкобуржуазные попытки путаться между ногами у великих мировых сил приводят к тому, что мелкобуржуазную траву топчут и справа и слева.
