2 февраля началась конференция по разоружению.
Отдаленным аккомпанементом к той прославляющей мир музыке, которой сегодня полна Женева, служат треск пулеметов в Шанхае, взрывы бомб в Нанкине и стоны раненых и умирающих.
Но не пугайтесь: мир не нарушен. Войны никакой нет. Стреляют, поджигают, убивают. Это правда. Но несчастья в этом нет. Япония хотя и наносит смертельные удары своему великому соседу, но, к счастью для всех морально и религиозно настроенных пацифистов, она проливает кровь без объявления войны. Китай, обиженный, доведенный до бешенства, отвечает как может. Но и китайское правительство полно такта: оно не объявляет войны.
И все же трагический шум, который чуткому политическому уху слышен из Женевы, чертовски напоминает шум самой настоящей войны.
Но в самой Женеве, в старинном соборе Св. Петра все делегации собрались, чтобы послушать ангелическую музыку самого католического из всех новых классиков: композитора Цезаря Франка. Орган и хоры исполняют ораторию: «Блаженство». Эта оратория изображает отверстое небо, полное света и чарующих мелодий, а также «на земле мир и в человецех благоволение».
Музыка, конечно, хорошая вещь, и Цезарь Франк был большой мастер. Но так как этот концерт есть не что иное, как заммолебна, то советская делегация решила уклониться от насыщения своей бунтовской души умиротворяющим сладкопением музыкального поповства. Вероятно, это единственная делегация, блиставшая своим отсутствием в почтенном обществе знаменитых политиков, которые «с выражением на лице» благоговейно вслушивались в потусторонние гармонии, благославляющие конференцию на предстоящий труд.
Но это происходит в соборе Петра.
А если вы прислушаетесь к тому «хоралу», в который сливаются мнения государственных людей и приветствия прессы, то вы сразу заметите, что «в человецех» весьма мало «благоволения» по отношению к конференции. Выберем несколько таких голосов.
Предполагается, что Америка сыграет выдающуюся «миротворческую» роль на конференции. Прислушаемся поэтому прежде всего к голосу ее официального представителя, гр–на Стимсона.
В своем докладе в комиссии иностранных дел Вашингтонского конгресса он выразился так: «Конференция по разоружению — это самое важное международное совещание, на каком когда–либо принимали участие САСШ. Перед конференцией большие возможности как в добре, так и в зле для всего мира, включая и САСШ. Таких возможностей не имела ни одна конференция, в какой мы когда–либо участвовали».
Подчеркнутые слова достаточно рисуют ту тревогу, с которой уважаемый мистер Стимсон, и без того встревоженный кризисом, неплатежеспособностью должников и развязностью японцев, едет в Женеву. Что касается Макдональда, то с присущей ему актерско–пасторской манерой он заявил, что всем прощает, ни на кого не сердится, ждет самого лучшего, но не мог не прибавить, что конференция начинается в «неприличной обстановке». Позиция Англии на конференции будет безличной и бесхребетной.
Зато у Франции хребет чугунный. Она не гнется.
Впрочем, и во французской семье не без урода.
Господин Даладье, весьма влиятельный вождь радикальной партии, вероятно, из симпатии к официальному представителю Франции, известному дельцу и ловкачу Тардье, решил несколько поплевать ему в кашу.
В газете «Республика» он вдруг заявил, что «французы, которые утверждают, будто бы Франция сделала уже очень много для разоружения, лгут». А эти «французы» сидят во французском правительстве. Даладье громко заявил, что с 1913 года до 1931 нет ни малейшего уменьшения военных сил Франции и что Франция тратит на военные цели 17 миллиардов франков, втрое больше, чем Германия, вдвое больше, чем Италия Ввиду этого Даладье требует от конференции «энергии». Отчего же не требовать? Но, как самая красивая девушка в мире не может дать того, чего сама не имеет, так и конференция насчет «энергии»… гм, гм…
Стефан Лозанн накинулся на Даладье, ибо во французском семействе хитрый и жесткий Лозанн отнюдь не «урод». Доказавши Даладье как дважды два четыре, что всякое разоружение есть понятие бессмысленное в самом себе, Лозанн заключает свою сегодняшнюю статью в «Матен» такими словами: «Прежде, чем ограничивать вооружения, нельзя ли было бы ограничить эгоизм и лицемерие?»
Шутник Лозанн. Ведь он по себе знает, что эти качества у современных политиков неограниченные и неограничимые.
Послушаем еще один французский голос. Это говорит влиятельный «Энтрансижан». Его редактор Бэльби прежде всего умоляет: «Не отдаваться легкому удовольствию насмехаться над мирной конференцией, начинающей свои труды под грохот японских пушек».
Кроме того, он воздает хвалу французской делегации; но для того, чтобы светлые лица господина Тардье и его спутников вырисовывались как можно более лучезарно для публики, господин Бэльби набрасывает для них очень любопытный фон. Картина господина Бэльби выглядит так: «Французская делегация — это образ самого нашего народа… Она состоит из людей добросовестных, желающих отдать все силы своего ума и сердца на то, чтобы спасти Европу от припадка коллективного сумасшествия, жертвой которого она является».
Итак, на конференции мы будем иметь очень большую группу сумасшедших, представляющих Европу, и маленькую группу психиатров, представляющих Францию.
Представитель Турецкой республики Махмуд Эссад находит еще более резкие ноты в своем приветствии. Он пишет: «Не проходит дня, чтобы ревностные сторонники разоружения не спускали новых военных судов, не усиливали бы своих армий, не строили бы укреплений. Вот обстановка, в которой идет пропаганда в пользу мира. Ряд наций стонет в тисках Версальского и других ему подобных договоров. Голодные, голые, они работают на победителей, чтобы те могли еще больше вооружаться. Могут ли помириться с этим рабы, которых теперь во сто раз больше, чем поработителей? Занавес конференции подымается под мрачный лязг кандалов страдающих народов».
И чтобы кончить этот хор голосов, как некое рондо, приведем приветствие обычно столь угодливого «Журнала де Женев», которое своеобразно совпадает с двусмысленным прогнозом Стимсона.
«Господа члены конференции по разоружению! Добро пожаловать. Вы приехали к нам в тяжелый час. Вы собрались со всех краев горизонта. Ваши мнения различны. Мы не знаем, выполните ли вы то, чего ждут от вас народы. Но мы точно знаем, что ваши труды, каковы бы ни были результаты, отметят в истории мира гигантскую дату в добром ли или во злом, так как и то и другое может вытечь из работы конференции».
Словом, этот хвалебный хор более реальный, чем сочиненный Цезарем Франком, склоняется к тому, что конференция вряд ли причинит маленькое благо, но, весьма вероятно, причинит большое зло.
В Женеве есть свой пролетариат. Он относится к «гостям» с враждебной иронией. Я присутствовал при такой сцене: красноречивый Поль Бонкур со своими сединами кандидата в гении, со своими хитрыми и колючими глазами и жестами фокусника выступает с пацифистской, речью с экрана звукового кино. Сейчас же вслед за этим на экране появляется зловеще могучая лента гигантов американского военного флота. Наверху, где сидят бедные, подымается резкий несмолкающий свист, который продолжается во все время показа американского бронированного кулака.
А тут еще этот архиепископ Йоркский. Принесла его нелегкая в Женеву.
Этот духовный джентльмен представляет собой личность коренастую и румяную и обладает характером, сильно напоминающим бульдога. Я готов пари держать, что высокопоставленный служитель божий ест очень много бифштексов и плом–пуддинга, поливая все это добрым старым хересом. Отсюда некоторая неуравновешенность его темперамента.
В Женевской англиканской церкви он произнес большую проповедь, которую почти все присутствующие без исключения (публика была фешенебельная) признали при всем уважении к высокому авторитету второго по рангу епископа Великобритании бестактной. Архиепископ говорил о несправедливом Версальском мире, о необходимости пересмотреть договоры, о близорукости политиков, ведущих слепые народы в бездну войны и т. д.
Президент конференции «рабочий вождь» мистер Гендерсон, говорят, чрезвычайно переполошился от этой проповеди. Он даже сделал ряд новых поправок в ту речь, которую ему составили его секретари и которая явится торжественным теноровым ариозо, имеющим открыть многознаменательную конференцию. Женева, 5 февраля.
(Окончание завтра)
(Окончание)
- «Вечерняя Москва» № 33, 10 февраля 1932 г.
Гр–н Гендерсон в своей речи постарался как можно ближе держаться к основным тезисам «Блаженства», прозвучавшего в соборе Св. Петра, и как можно дальше от проповеди, сказанной в англиканской церкви и засвидетельствовавшей раздражительность архиепископа Йоркского, происходящую, вероятно, от несварения желудка. Господин Гендерсон решил все переварить в своей речи и в переваренном виде представить всю сложность текущего момента на утешение конференции.
В чем же заключался политический смысл и какова была политико–эстетическая форма большого вступительного ариозо нынешнего дирижера небывалого симфонического оркестра держав?
Самой основной чертой речи Гендерсона, которую даже «Журналь де Женев» называет «увертюрой к конференции», является ее необычайная тусклость.
Если женевский журнал прав, что в «увертюре» обыкновенно даются все основные темы самой «оперы» и предустанавливается ее характер, то надо думать, что та публика (а она составляет большинство), которая предполагает заранее, что «опера» будет невыносимо скучной, окажется правой.
Несмотря на то, что речь Гендерсона была произнесена в тот же день, когда английский министр Томас экстренно собрал Совет Лиги наций под председательством Тардье, взволновав этим всю Женеву, а затем Швейцарию, Европу и мир, чтобы уведомить о новых — ну, скажем, не очень энергичных, но все же ощутимых шагах Великобритании, — Гендерсон отмахнулся от мучительного японско–китайского вопроса буквально одной минутой своего ораторского времени и десятком ничего не значащих слов. В течение часа, который заняло «пение» господина Гендерсона, он главным образом развлекал зал скучным повторением истории, работы, проделанной до сих пор в направлении разоружения. В этой основной плоскости (в полном смысле плоскости) его речи видное место занимало воздаяние похвал Подготовительной комиссии, изготовившей те самые «рельсы» для конференции, о которых т. Литвинов сказал в своем последнем резюме, что, катясь по ним, конференция, без всякого сомнения, заедет в тупик. Такая похвала из уст председателя уже заранее обеспечивает во всем существенном движение конференции именно по этому фатальному пути.
Над сахароподобной плоскостью 40–минутной речи Гендерсона возвышались как бы два пригорка: вступление и эпилог. Тут было несколько более живых мест. Нечто вроде, впрочем, довольно чахлых оазисов. Во вступлении Гендерсон сказал, между прочим: «Мы должны быть решительны в преодолении всех трудностей. Мы должны быть убеждены в успешности нашего дела, которое должно открыть перед человечеством новую и славную эру». Как видите, нечто вроде попытки по крайней мере ораторски поднять значение конференции на некоторую высоту.
Другое место, в котором характеризуется состояние общественного мнения.
Гендерсон сказал об этом: «Нынешнее поколение все более и более убеждается в той истине, вполне подтверждаемой фактами, что нет более серьезной и более верной угрозы миру и безопасности, как сохранение нынешних ужасающих военных сил».
Далее Гендерсон говорил об «ужасном катаклизме, каким явилась бы следующая война». Он прибавил: «Я убежден, что все делегаты, собравшиеся в этом зале, горячо надеются, что можно будет спасти человечество от этой катастрофы, самая мысль о которой заставляет воображение застыть от ужаса».
Так же точно и в эпилоге Гендерсона, в котором он постарался придать своему мягкому и вялому голосу некоторое подобие силы и заставить его сентиментально тремолировать, он высказал несколько более рельефных, скорее, впрочем, «барельефных» положений. Он сказал тут о том, что каждый год вооружения стоит человечеству 4 миллиарда долларов. Он призывал к «чувствительному сокращению вооружений». Он восклицал, патетически восклицал он: «Я даже отказываюсь вообразить возможность неудачи этой конференции, потому что никто не может предсказать всех ужасающих последствий, которые могли бы проистечь из такой неудачи».
«Готовы ли мы приступить к нашей задаче? Готова ли каждая нация, — спрашивает оратор, — следовать политике, построенной на убеждении, что с войной покончено, что мы искренне отказались от войны, как орудия национальной политики?»
В случае утвердительного ответа Гендерсон — новый Моисей — обещал «привести народы в обетованную землю». Как известно, первый Моисей вел один только народ 40 лет в первый черед да 40 лет во второй черед, прежде чем привел его в обетованную землю.
Что же — это возможно. Чехословацкий Бенеш уже говорит, что нынешняя конференция продлится минимум год, а затем понадобится созывать такие же конференции каждую пятилетку. Очевидно, в обетованную землю приведет народы правнук господина Гендерсона.
Удобная штука библейские выражения. Им никогда не присуща какая–либо степень точности. В самом деле, в какую обетованную землю ведет нас Гендерсон? Социализм? Государственный капитализм? Или нечто неизвестное? Обетованная земля, в которую привел евреев Моисей, оказалась местом ужасающей бойни, при которой древние евреи пустыни с неслыханной жестокостью, во имя Иеговы, кровожаднейшего из богов, истребляли мужчин, женщин и детей и разрушали города земледельческого Ханаана *
Годится ли при таких условиях, мистер Гендерсон, ваша наиболее высокая нота, которой вы кончили свое ариозо? Вы, вероятно, хорошо знаете библию. Вы — англичанин и притом, говорят, благочестивый. Для тех, кто знает библию так же хорошо, как вы, ваша высокая нота прозвучала зловеще и фальшиво.
Речь президента была покрыта аплодисментами, жидкими, как та английская каша, которая довела каторжников одной из английских тюрем до отчаянного восстания.
Еще жиже были аплодисменты, долженствовавшие засвидетельствовать единогласный восторг собравшихся по поводу предложения Гендерсона избрать швейцарского президента Мотта почетным председателем конференции. И было очень смешно, когда Гендерсон по поводу этих расслабленных аплодисментов стал говорить о «горячих чувствах», выраженных таким образом собранием, и когда сам Мотта также благодарил за проявленную по отношению к нему и его стране яркую демонстрацию дружбы и любви.
Если эти манифестации, едва поднявшиеся выше нуля, уже могут быть квалифицированы как горячие, то можно себе представить, какова средняя температура, царящая в зале конференции.
Вообще, начать эту конференцию более серо и бездарно было бы чрезвычайно трудно.
