В самом ли деле грянул бой? Разве конференция не является сплошной комедией лицемерия?
Разве не все, кроме нас, заинтересованы тут в том, чтобы обмануть общественное мнение?
Разве не все внутренне убеждены, что никакого толку из этой конференции выйти не может?
Нет, это не совсем так. На конференцию стянуты силовые линии довольно большого напряжения. И далеко не простой фразеологией является часто повторяющееся в устах многих ораторов положение: неудача конференции может явиться причиной больших осложнений и бедствий.
Надо помнить, что существует очень много по–своему искренних сторонников разоружения. Конечно, не полного, но идущего очень далеко.
Сюда относятся страны, уже разоруженные, с Германией во главе, и страны плохо вооруженные.
Франция, угнетаемая страхом воздаяния за свое издевательство над великим побежденным народом, меньше всего склонна сейчас думать о возвращении Германии оружия. Что же тогда остается немцам, как не категорически требовать разоружения?
Канцлер Брюнинг, человек сдержанный, проводящий у себя дома фактическую диктатуру буржуазии против пролетариата, с соблюдением необыкновенных церковных и даже приятных манер, отнюдь не рассчитывал дразнить гусей на конференции. Тем не менее «гуси» не могли не загоготать во всех журналах и газетах победителей, ибо Брюнинг — и по настроению большинства немцев вообще, и по давлению гитлеровской оппозиции, и по мандату своих настоящих господ, т. е. помещиков и капиталистов Германии, — при всей воркующей округлости своей речи и при всей подкупающей благочестивости своего облика и своего способа выражаться тем не менее не мог не сказать, что германская делегация будет всемерно высказываться за очень далеко идущее разоружение, будет настаивать на принятых на себя прежде победителями обязательствах и, стало быть, будет собирать вокруг себя все и всех, кто только способен сопротивляться французскому тезису «благословенны имущие» и вытекающему отсюда положению «оружие нам нужно, потому что нам, богатым, есть, что охранять от вас, нищих».
Респектабельность Брюнинга не доходит до той высокой марки, когда можно быть смелым. Речь канцлера была почтенна, но труслива. Однако, кроме этого бенедиктинского монаха в пиджаке, в лагере побежденных оказалась фигура, до такой степени респектабельная, что она решилась даже быть острой по отношению к Франции.
Этой фигурой был венгерский министр граф Аппоньи.
Аристократический род Аппоньи имеет за плечами много веков. Его предки рыскали еще верхом на маленькой степной лошади во главе всех тюркских орд, которые врезались в самое сердце Европы. С тех пор графы Аппоньи, опираясь на свои дружины и замки, жили за счет своих и чужих крестьян, вели войны и служили своим королям, не боясь от времени до времени заставлять служить своих королей себе.
Неисчислимое количество государственных людей из генералов давал этот род Венгрии и Австро–Венгрии.
Все это написано на выдержанно–аристократической фигуре старика Аппоньи. Ему 84 года. Он все еще числится одним из самых умных и блестящих ораторов Венгрии. Он все еще высок и прям, и его носатое лицо какого–то бородатого орла и сейчас преисполнено импонирующей силы.
84–летний старик был, между прочим, единственным оратором конференции, который не читал свою речь по бумажке, а прямо импровизировал ее по–французски.
Огромный опыт предостерег Аппоньи от невежливой формы. Говорит он на языке в высшей степени салонном, но это не помешало некоторым его словам произвести сильное впечатление.
Он говорил, между прочим: «Если моя страна подписала унизительные условия обезоружиться и отказаться от первого и естественного права всякого народа — сопротивляться, если на него нападут, — то верьте, это только потому, что мы были уверены в честности наших контрагентов, которые обещали нам такое же разоружение всех держав и новую эру, в которой защитой для всякой страны будет порука союза всех стран. Если бы это было не так, если бы мы представляли собою народ, который действительно способен даже в самых тяжелых условиях отказаться от права носить оружие для самозащиты, — вы должны были бы с презрением вытолкать нас за ворота общества народов».
«Мы уверены, — продолжал старик, — что никому не придет в голову отказывать нам не в равенстве вооружений, конечно, а в справедливой равноправно установленной пропорциональности их, и мы уверены, что нам незачем ломиться в эту открытую дверь. У кого хватит печального мужества захлопнуть ее перед нами?»
Так как Франция дверь эту захлопнула, а ключ положила в жилетный карман и рассеянно посвистывает с видом тюремщика, в крепкую дверь которого постукивают какие–то бессильные руки, то, естественно, вся речь старого венгра приобретала остро антифранцузский характер. И хотя французов и французских прихлебателей в зале чрезвычайно много, тем не менее речь Аппоньи была, пожалуй, первой, которая вызвала искренние аплодисменты.
Но если на чашку весов разоружения Брюнинг еле слышно, мягкой рукой осторожного попа положил свою заметную гирю, а Аппоньи с великовельможным блеском бросил на нее свою, то опаснее для другой чаши весов оказалась все–таки речь фашиста Гранди.
Италия тоже заинтересована в разоружении.
Флот Италии невелик. Она охотно готова отказаться совсем от линейных кораблей. Это значит стремительно принизить французский уровень вооружений к итальянским. У нее почти нет тяжелой артиллерии. Правда, Италия требует также уничтожения авиации как оружия воздушной бомбардировки. Дело, однако, в том, что хотя Италия охотно стала бы бомбардировать других, но ей вовсе не хочется, чтобы бомбардировали ее. Между тем при ее длиннейшей границе, весьма доступной со стороны Франции и моря, защищаться ей гораздо труднее, чем нападать.
Когда послушаешь Гранди, можно подумать, что Муссолини превратился в величайшего гуманиста. Это совсем не так. Просто хищная фашистская Италия боится хищной буржуазной Франции. Италия — хищник голодный, нуждающийся в новых колониях, твердо рассчитывающий на завоевательные войны. Ее сдерживает только одно. Ей не по силам вырастить слишком длинные и острые клыки и когти. Поэтому она высказывается за короткие клыки и когти. Так ей будет сподручнее драться.
Таковы были главные участники боя со стороны, так сказать, миролюбивых троянцев.*
* Троянцы — название одного из древнейших греческих племен, известного по эпосу о Троянской войне и по раскопкам археологов. —Прим. ред.
(Окончание)
- «Вечерняя Москва» № 45, 24 февраля 1932 г.
Вчера мы писали о главных участниках боя со стороны, так сказать, миролюбивых троянцев. Посмотрим теперь на Ахиллесов с фронта войнолюбивых данайцев.*
* Данайцы — в гомеровском эпосе — древнейшее греческое племя, участвовавшее в войне против троянцев. —Прим. ред.
Что касается мелочи, среди которой было очень много интересного, то об этом мы тоже еще поговорим. Наблюдать эту мелочь в некоторых отношениях столь же забавно и поучительно, сколь и хищную крупную рыбину.
В качестве крупных хищных рыбин выплыли, щелкая челюстями, господин Тардье и господин Мацудайра.
Читателям уже известно, что господин Тардье выкинул фортель. Из явного врага разоружения он превратился в его… фальсификатора. За разоружение, конечно, господин Тардье не высказался, но вместо разоружения он подсунул, как вы знаете, вооружение. Только не национальное, а интернациональное. При том для всех само собой понятном условии, что это интернациональное оружие будет всегда к услугам «святой Франции».
Словесный текст речи Тардье на конференции был, конечно, достаточно лицемерен, но вся его фигура, жесты, повадки, были достаточно откровенны.
Тардье слывет сильным человеком. Он, вероятно, и есть сильный человек. По конференции он ходит грудь вперед с колючими глазами и крепко сжатыми челюстями. Так и слышишь: «сторонись, я сильный человек: голову откушу!»
Когда господин Тардье надевает котелок, который он носит несколько по–военному, а ля Клемансо, вставляет в зубы длиннейшую папиросу, которая торчит наперекор всему свету, словно какой–то чертов хвост, да еще берет подмышку тросточку на перевес, то он прямо становится олицетворением империализма. Надо было бы нарисовать его либо немцу Гроссу, либо нашим советским Кукрыниксам.
Веским партнером для Тардье был господин Мацудайра. Как и следует японскому самураю, господин Мацудайра похож на огромного краба. Впрочем, он одет в пиджак. Возможно, что если бы с него кто–либо стащил пиджак, то мы увидели бы те черные лакированные латы с разными скобами и шипами, которые самураи как бы скопировали с панцырей морских чудовищ.
Внешним образом Мацудайра был мягок: он даже сказал, что Япония давно и искренне настроена против воздушной бомбардировки. Он хотел этим намекнуть, что гуманные сердца и тонкие нервы японцев, несомненно, расстраиваются от необходимости бомбардировать этих несносных упрямых китайцев.
Так распределяются главные силы на прямо противоположных фронтах.
Но в том–то и дело, что ни на том, ни на другом фронте нет Англии и Америки. Англия и Америка по поводу французского предложения сказали: «Гм, гм». Кроме того, они сами предложили разоружение. Каждый предложил уничтожить то, чего у него нет, но, к несчастью или счастью для Франции, у нее–то все это есть! Очевидно, нужно сговариваться. Англия и САСШ могут на 3/5 вдруг присоединиться к Германии. Тогда скандал, Уже самый развязный из крупных французских журналистов Пертинакс прямо говорит французскому правительству: «Надо выбирать: либо вооружить Германию, либо разоружиться самим, либо послать конференцию к черту», причем мнение Пертинакса явно склоняется к последнему методу.
С огромным напряжением слушалась известная вам уже речь Литвинова. Первое, что после нее говорили, это: а ведь в общем он был вежлив. Но почему же т. Литвинову было не быть вежливым? Разве его слова нуждались в ругательствах, чтобы стать крепче? Крепче по существу нельзя было сказать.
Всеми буквами и неопровержимо было показано, что французское предложение есть блеф. Всеми буквами и неопровержимо было показано, что единственное действительное разоружение есть разоружение до конца. Всеми буквами и неопровержимо было показано, что басня о безопасности одной страны от других при всеобщем максимальном вооружении — ложь и что надо думать о другой безопасности: о безопасности человечества от войны. И было сказано об уверенности оратора в том, что все эти неразрешимые вопросы о войне и мире разрешит только социализм, правя тризну на могиле капиталистического строя.
Сейчас конференция осиротела, ее бег, лишь слегка превосходивший бег черепахи, начинает стремительно замедляться. Дело в том, что сам Ахиллес из стана данайцев выбыл. Помахав надушенным платочком и чуть не раскусив свой мундштук крепкими зубами от сдержанного волнения, господин Андрэ Тардье отбыл в Париж, где у него случился непорядок.
На конференции очень многие злорадствуют. Иным взгрустнулось. А между тем, что такое этот малюсенький кризис. Не кризис, а кризисенок. Тот же Тардье снова возвращается в Женеву. Им сейчас довольны одинаково все французские буржуа. Линия Тардье — ведь это линия французского капитала.
Но пока бой затих, мы в следующем письме будем рассматривать в некоторой степени в микроскоп разные чудасии из числа мелкой международной рыбешки.
