В неимоверном кризисе, который переживает сейчас капиталистический мир, совершенно оригинальное место занимает бесславный и бездарный конец социал–демократии.
Года два назад находились еще люди, которые удивлялись, что мы называем социал–демократов «социал–фашистами».
Сейчас эта терминология целиком подтверждена и притом с большою трагикомической роскошью.
— Как социал–фашисты? — скажут нам. — Разве настоящие фашисты не загнали германскую социал–демократию в подполье? Разве не конфискованы те их «денежки», ради спасения которых они готовы были на все и потеря которых является для них необъятным горем колоссальной хаусфрау (домашней хозяйки)? Разве они не уничтожены политически и морально? Разве над ними не лопаются с треском ежедневно презрительные проклятия национальных носорогов?
Да, это все так. Но этого хотел сам «Жорж Дандэн». До самого конца, до последнего уничтожения не было момента, когда бы кто–либо из вождей социал–демократии протестовал против судьбы. Нет, все делалось на основании благословенного правила наименьшей беды: сначала Брюнинг был наименьшей бедой, потом генерал фон Шлейхер, в один час разогнавший прусское правительство, был наименьшей бедой, потом «легальный» Гитлер стал наименьшей бедой, потом признали наименьшей бедой и «абсолютного» Гитлера.
Носке пошел к Герингу с просьбой не лишать его пенсии, так как он тоже расстреливал рабочих. Пенсию дали и обо всем напечатали, т. е. Геринг выпроводил Носке ударом сапога в зад. Носке поблагодарил его превосходительство, г–на капитана. Социал–демократическая фракция, как один человек, встала и вотировала свою приверженность победителям. Это возмутило даже многих социал–демократов за границей, впрочем, уже раньше с ужасом видевших, как по столицам разъезжали господа Вельсы и умоляли не говорить плохо о фашистах, чтобы не повредить «остаткам партии». Такая степень капитуляции в классовой борьбе, мне кажется, еще неизвестна.
Вот почему, несмотря на то, что фашисты объявили социал–демократов так же, как и евреев, третьим сортом человечества, что они их подвергли смешным унижениям, их нельзя не рассматривать по–прежнему как лакеев–прихвостней и пособников фашизма.
Ни в каком случае нельзя ничего прощать им за то, что от времени до времени звероподобный барин, которому они лижут руку, больно бьет их палкой.
Прибавим еще один штришок. Австрия с благословения многих держав всячески дерзит нахальному прусскому юнкеру, требующему от нее «аншлюсса». Казалось бы, это должно было дать возможность знаменитым австро–марксистским мыслителям и политическим деятелям хоть как–нибудь проявить себя. Ничего подобного. Их голоса не слышно. Слышен голос маленького канцлера Дольфуса. Слышен голос майора Фея, самого бравого городового Вены. Слышны хриплые лающие голоса наци. Остатки же социал–демократической прессы Вены, которую создавал когда–то старик Адлер, пищат так, что все время кажется: в следующем номере уже перестанут пищать или даже истерически выкрикнут что–нибудь в честь доморощенного австрийского фашизма.
Не то во Франции.
Во Франции радикалы добились очень большого избирательного успеха благодаря союзу с социалистами.
Социалисты с их вождем г–ном Блюмом стали как будто бы действительно силой, между тем переживавшая много жалких периодов жизни французская социал–демократическая партия никогда не переживала более жалких, чем теперь.
В ней царит раскол. В ней существуют «революционное» крыло господ Блюма, Фора и Жиромского и оппортунистическое крыло всему миру известного толстяка Реноделя, фигуры, созданной веселой природой в противопоставление такому же веселому монархическому толстяку — Леону Доде. Оба здоровы пить и есть, за словом в карман не лезут и любят «дело делать».
Курьезнее всего «трагизм» «положения» «революционеров». Всем известно, что революционность никогда и не ночевала в узких и неудобных черепах Блюма, Фора, Жиромского и им подобных. Но они смертельно боятся, как бы не потерять полных классовой ненависти к буржуазии избирателей в пользу коммунистов. И какие же речи приходится им слышать? Толстяк Ренодель кричал Блюму на последнем конгрессе:
— Вы называете нас реформаторами без реформы. Но прежде всего вы — революционеры без революции. Какую резолюцию предлагаете вы? Где она? К чему вы призываете? Лозунги, конкретные лозунги, Блюм? Вы молчите, а мы не молчим. Мы говорим. Мы говорим, что надо предложить радикалам несколько усилить реально их, правда, очень скромную, программу улучшений и поддержать ее как начало социалистической практики.
Конечно, не в этом обмене совершенно верными взаимными обвинениями, не в победе мнимых революционеров, не в их резолюции о выговоре «оппортунистам» заключается смысл последнего конгресса французской социалистической партии.
Его главный смысл выявился в откровенных речах трех молодых правых социалистов: гг. Деа, Монтаньона и Марке, довольно крупного политика, мэра и депутата города Бордо.
Остановимся только на речи Марке, так как она была самой законченной, и даже не на речи, а на той весьма богатой полемике, которая возникла на ее почве.
Уже в своей речи Марке заявил, что социализм должен окончательно уйти от какого бы то ни было братства с идеями беспорядка, разрушения, от какого бы то ни было намека на лозунг «чем хуже, тем лучше».
— Нет, — говорил почтенный мэр, — социалисты вовсе не заинтересованы в том, чтобы сейчас дела шли плохо. Они должны всячески помочь буржуазии наладить их. Социализм уже сейчас должен быть партией порядка и экономического успеха. Когда мы скажем это во весь голос, к нам примкнет множество благомыслящих элементов из средних классов. Общее благо. Благо государства. Жертвы от отдельных классов, групп и лиц. Да, да, именно так. Крепкая организация борьбы за всеобщее национальное процветание, за то французское счастье, в котором есть доля счастья каждого француза, будь он пролетарий, крестьянин или интеллигент.
Эти слова были покрыты шумными аплодисментами правого крыла конгресса при протестах левого. Блюм воскликнул:
— Марке, я слушаю вас, я слушаю вас внимательно, но я слушаю вас с ужасом.
С этого момента Блюм отправился в донкихотский поход против фашистской ехидны, которая уже шевелится во внешне вполне респектабельном яйце, высиживаемом в настоящее время французской социал–наседкой.
Пользуясь радостными откликами фашистской прессы всего мира, Блюм кричит:
— Ага, Ренодель, вы, который называете себя жоресистом, вы, связанный десятками лет революционной борьбы с партией, видите, куда вы пришли! Видите вы, чего хочет ваша молодежь, она хочет порядка, т. е. сильной власти вооруженного государства, она хочет процветания буржуазного строя с ничтожным подаянием покорному пролетариату, у нее нет даже намека на классовое понимание общества, на какой–нибудь классовый инстинкт, на какую–нибудь принципиальную программу. Ренодель, Ренодель, неужели вы не ужасаетесь?
— Нисколько не ужасаюсь, — отвечает толстый Ренодель, — не нервничайте и не кричите. Вы — еврей, в вас очень много от Азии. Разве вы сами не пели тут, что социалистическая партия примет любые переходные стадии от капитализма к социализму, какие пошлет судьба. Вот это восточный фатализм. А мои ребята, которые предлагают гитлеровскую работу буржуазии, — активные западные, арийские ребята. Они мне нравятся.
Может быть, Ренодель и его присные за старые грехи выговор получат, может быть, после этого они уйдут.
Весьма возможно, что их партия быстро преобразуется после этого в национал–социалистскую. Может быть, хворая эклектическая социалистическая партия Франции не сможет удалить все эти элементы путем «рвоты» из своего организма, а будет носить их и дальше, продолжая хворать и разлагаться.
Но пусть только социалисты не смеют говорить нам, что они из другого теста и что их политическое житье–бытье не показывает ежедневно их бесспорной социал–фашистской сущности.
