В ночь с 31–го марта — для первого апреля что ли? — над маленьким пограничным городком бернского кантона Порантрюи стал летать загадочный аэроплан. А кто говорит, их было два. Кружились они над городком в течение 45 минут. Сопротивления им никто никакого не оказывал. Летели низко. Так низко, что некоторые жители, приложив кулаки ко рту, кричали: «Не бросайте бомб! вы — в Швейцарии!»
Но авиаторы все–таки стали бросать бомбы. Бросали они их несколько странно. При низком полете — 150, а иные говорят сто метров, и в совершенно ясную ночь, уж и утро брезжило — они словно нарочно избегали серьезных пунктов и бросали свои бомбы венцом вокруг города, словно им только и нужно было напугать жителей и разбить им несколько сот оконных стекол.
На этот факт навязалась теперь целая гроздь других фактов, поучительных и доказательных до крайней степени.
Прежде всего военные власти города Порантрюи, не предпринявшие решительно ничего против авиаторов, проявили чрезвычайную энергию против жителей охраняемого ими городка. Немедленно по их распоряжению был прерван телефон.
Вся Швейцария узнала о событии только из официального источника. Источник этот, анонс генерального Штаба, гласил — уж не для первого ли апреля? — что над городом Порантрюи летал неизвестный авиатор и бросал бомбы: все заставляет думать, что аэроплан был французский.
Между тем решительно ничто не заставляло думать ничего подобного. Аэроплан оказался немецким. Официальный бюллетень, изданный в возмещение пресечения телефона и долженствовавший, очевидно, предотвратить всякие «бестактности» со стороны частных лиц, сам оказался в такой огромной степени бестактным, что даже серьезная французская пресса, например «Journal des Debats», упрекнула швейцарский штаб в нарушении нейтралитета облыжным и непроверенным обвинением Франции в нападении на швейцарскую границу. Упреки французской прессы показались самому генеральному штабу справедливыми, и офицер, редактировавший бюллетени, подвергнут был аресту и строгому выговору.
Этого, однако, мало.
Жители Порантрюи крайне были озлоблены тем, что расставленные всюду в изобилии часовые не стреляли по авиатору, летевшему в ста метрах, кружившему три четверти часа и бросившему десяток оглушительно взрывавшихся бомб. Часовые объяснили, что у них нет боевых патронов!
Всеобщее, на всю Швейцарию, недоумение.
Подумайте: две недели тому назад журналист Фруадво, из той же Юры, где находится и Порантрюи, упрекал военные власти в недостаточно серьезной защите юрской границы и указывал на то, что даже часовые не имеют боевых патронов. Он был отдан под суд, и военный суд при смущении всей Швейцарии закатал его на год и три месяца в тюрьму! Предстоит кассационное рассмотрение дела. В Швейцарии не принято держать в тюрьме не осужденных еще окончательно лиц, но военные власти были так озлоблены на Фруадво за его «ложь», что держат его и сейчас в тюрьме. И что же? Оказывается, что патронов–то действительно не было. Причем порядки эти не изменены были и после процесса.
Теперь прошу вас оценить следующее пикантное продолжение по той же линии результатов апрельских бомб. Генеральный штаб объяснил, что войска, стоящие в Порантрюи, считаются войсками второй линии, однако и они должны были иметь патроны, вследствие же выяснившейся оплошности полковой командир подвергнут шестидневному аресту и отставлен от занимаемой им должности.
Не для первого ли апреля сообщил об этом по всей Швейцарии генеральный штаб? — Дело в том, что на другой же день после сообщения национальный советник Докур оповестил всю печать, что ему доподлинно известны такие–то и такие–то батальоны (он их назвал, назвал места, где они стоят), батальоны первой линии — тоже не имеющие патронов. При таких условиях в прессе появились иронические вопросы, посадят ли военные власти и Докура на год и три месяца в тюрьму? Я, конечно, решительно не знаю, нужны или не нужны были патроны тем или другим войсковым частям, но одно ясно, что все вместе составляет букет, от которого несет уже знакомым швейцарским запахом — запахом крайней заносчивости и совершенно исключительной бестактности военных властей, которые разыгрывают роль диктаторов в демократической республике. Но все это только ягодки.
В Порантрюи, как пограничном городе, имеется правительственный префект. Надо сказать, что Порантрюи — город с французским населением, принадлежит к так называемой бернской Юре и относится к кантону Берн. Как пограничный, однако, он имеет префекта от центральной швейцарской власти. Этот–то префект, г. Шокар, утром фатального дня явился на телефон и попросил соединить его с центральным правительством для доклада о случившемся крайне важном событии. Каково было его изумление, когда ему ответили, что военные власти не могут сделать исключения для него и что он, представитель высшей в стране власти, лишается возможности с этой властью снестись!
В настоящее время из газет известно, что члены федерального совета сделали по этому поводу разъяснение самому генералу Вилле и предостерегали его впредь от подобных вмешательств военной власти в отправление гражданскими властями своих обязанностей.
Но пока Федеральный совет откликнулся, местные военные власти зашли еще дальше. Довольно естественное при выяснившихся обстоятельствах недовольство ими местного населения они захотели было истолковать как проявление «революционного сепаратизма» Юры. Раздались угрозы введения в богоспасаемом Порантрюи, по–немецки — Брюнгрут, военного положения.
Префект г. Шокар отправился к полковнику за успокоительными объяснениями. И между ними произошла следующая беседа, передаваемая такой серьезной газетой, как «Gazetta de Lausanne», с ручательством ее корреспондента за точность.
Префект. Полковник, из осведомленных источников я узнал, что вы рассматривали недавно вопрос о введении военного положения в Порантрюи. Неужели это верно?
Полковник. Во всяком случае эта мера чисто военная, и я не обязан вам отвечать на ваш вопрос.
Префект. Итак, вы не отрицаете? В слухе есть доля правды?
Полковник (подымаясь с места). Довольно! Вы здесь — революционеры. Вы стараетесь раздуть огонь гражданской войны.
Префект Шокар также вскочил, ударив кулаком по столу, и, надев шляпу, вышел, не прощаясь с полковником.
Естественно, что депутаты Юры немедленно решили внести соответственную интерпелляцию в бернский кантональный парламент. Но с несравненно большей резкостью, чем они, сделал то же самое лидер бернских и вообще швейцарских социалистов депутат Гримм. Он коснулся всех сторон излагаемой мною здесь истории и требовал немедленного ответа.
Ответ был тотчас же дан президентом Бернского государственного совета Лохером. Лохер повторил известие о шестидневном аресте и отставке, постигших полковника, столь нераспорядительного в деле защиты вверенного ему города и столь ретивого в деле подавления недовольства сограждан. Он известил также об извинениях немецкого правительства, обещаниях, согласии его на возмещение всех убытков и т. д. Свою речь глава бернского правительства кончил так: «Кантональное правительство не позволит офицерам пользоваться своей властью, для того чтобы грубо обращаться с населением и гражданскими чиновниками. Я заявляю вам совершенно определенно, что никакое военное положение нигде не может быть введено без согласия выбранного вами и отвечающего перед вами правительства».
Депутаты Буане и Шавань заявляют, что они удовлетворены ответом правительства. Гримм, соглашаясь, что в пределах ведения кантонального правительства президент Лохер дал совершенно удовлетворяющий ответ, заявил, однако, что перенесет вопрос В национальный парламент.
В самый разгар всей этой истории внезапно раздались в швейцарской, главным образом франко–швейцарской, прессе голоса о новом важном правонарушении, неслыханном до сих пор в Швейцарии.
В конце марта из Эльзаса бежал некто Лальман. Как эльзасский патриот, он не желал служить в немецких войсках. Эльзасско–немецкие власти круто расправились со всеми, кто мог так или иначе отвечать за Лальмана: его родители были сосланы куда–то на север Германии, домохозяин, в доме которого Лальман скрывался несколько дней, был приговорен к шестимесячному тюремному заключению.
Из всего этого ясно было видно, как поступила бы немецкая власть, заполучи она в свои руки беглеца. Но Лальман был спокоен. Швейцария издавна славится как убежище для эмигрантов. Правда, каждый кантон волен устанавливать на этот счет свои законы. Кантон Базель, как и многие другие, требует от иностранцев, не–имеющих паспорта, доказательства их имущественной обеспеченности в виде более или менее крупного денежного залога, вносимого в Кантональный банк. Социалисты неоднократно протестовали против этого, ибо в результате такой меры право искать убежище в Швейцарии получают только богатые люди. Но во всяком случае права отдельных кантонов на этот счет ограничены общим законодательством. Федеральное законодательство воспрещает выдачу политических эмигрантов и дезертиров иностранным правительствам. В тех случаях, когда иностранное правительство может доказать, что лицо, выдачи которого оно требует, совершило какое–либо уголовное преступление, оно должно быть выдано при гарантии, однако, со стороны соответственного правительства, что лицо это понесет наказание лишь за уголовное преступление и будет освобождено от всякого преследования за преступления политические или дезертирство.
Таким образом, в строгих кантонах, вроде кантона Во, который требует залога в 2 тысячи франков от беспаспортных иностранцев, установилась практика, неимущих беспаспортных приглашать к выезду, давая им более или менее широкий срок и предоставляя им выбор, куда они поедут.
Но базельская полиция, состоящая в настоящее время в распоряжении военных властей, попросту арестовала Лальмана и с явным нарушением закона препроводила его на немецкую границу, где он тотчас же был схвачен немецкой полицией.
Можно опасаться, что Лальман будет расстрелян.
Вы можете себе представить, какую бурю негодования вызвал этот акт не только в романской Швейцарии, но и среди всех действительно демократических элементов страны, а ведь таковые как–никак здесь в подавляющем большинстве!
Оправдаться базельская полиция никак не может. Нарушение закона колет глаза. «Journal de Geneve» возбуждает вопрос, не может ли Федеральный совет разъяснить Германии официально, дипломатическим путем, что произошла горестная ошибка и что во имя давних дружеских отношений швейцарский народ просит Германию отпустить Лальмана?
Многим кажется, однако, что такая сентиментальность вряд ли может увенчаться успехом. Более чем вероятно, однако, что Федеральный совет неофициально будет просить германское правительство, елико возможно, смягчить судьбу Лальмана, чтобы избежать дальнейшего роста естественного возмущения своего населения.
Газеты действительно не находят слов, чтобы заклеймить поведение базельской полиции. Так, например, «Gasette de Jura» пишет: «С краской стыда думаем мы об этом нарушении стародавней традиции гордого гостеприимства нашей страны. Эта картина выдачи эльзасца швейцарцами его врагам немцам для экзекуции — потрясающа. Не хватает только 30 сребренников Иуды».
Один мой приятель, очень почтенный и патриотический водуазец, разговаривая со мной по этому поводу, горестно воскликнул: «Во всем этом виновато то обстоятельство, что Швейцария сейчас завоевана». Я очень удивился: «Неужели вы верите в слухи о немецком засилии в Швейцарии»? — Водуазец мой даже рассердился: «Ничего подобного! Я говорю о том, что Швейцария завоевана собственной военщиной». В этих словах много правды.
Да, волнуются много и горько всегда столь мирные и спокойные швейцарцы. Да и как же может быть иначе на маленьком острове, окруженном океаном, на котором разбушевалась от начала веков невиданная по силе буря.
