Выступление на вечере встречи с немецким киноартистом Б. Гетцке

Стенограмма

Товарищи, я буду продолжать вас радовать в том же духе, в каком радовали вас предыдущие ораторы, то есть заранее предупреждаю, что никакого доклада делать не буду.

Об этом докладе Ольга Давыдовна¹ сказала мне 5 минут тому назад. Я не могу так быстро ориентироваться в вопросах кинематографии, чтобы выступить с докладом перед такой аудиторией. Я просто заменю этот доклад несколькими словами, которые представили бы более или менее точно проблему или нынешнее положение вопроса о культурной связи, которая может быть организована через кино, и в частности, о нашей связи с цивилизованным миром Европы и Америки.

Дело в том, что кино — великое искусство, самое новое и самое могучее искусство, которому предстоит самый большой расцвет, так как оно находится в органическом единстве с ростом нашей промышленности и научной изобретательности. Это проникнутое духом современности и оседлавшее нашу электротехнику искусство обладает еще необычайным свойством, которое дает ему по сравнению с другими видами искусства особенное преимущество для интернациональной связи тем, что оно говорит на всемирном языке. Не имея к своим услугам слово, оно имеет необыкновенно выразительный способ выявлять себя иными методами, имеет гигантскую возможность воссоздавать обстановку человеческой жизни, возможность, которой не имеет ни одно другое искусство. Оно переносит нас из одной страны в другую, оно не нуждается ни в каких переводчиках, а прямо говорит человеческому воображению, мысли и чувству с колоссальной мощью, какой никогда не предполагала пантомима. Никогда раньше мы не думали, что искусство, лишенное слова, может быть так выразительно и влиятельно. Эти обстоятельства позволяют кино преодолевать время и пространство с необычайной легкостью. Поэтому кино сделается когда–нибудь и постепенно делается глубоко интернациональным искусством. Но пока оно еще им в окончательной мере не сделалось. Пока оно еще разломано отчасти по национальностям, но главным образом между старым и новым миром, между нашим социалистическим миром и миром буржуазным, и в значительной степени разломано и по культурам, по тем требованиям, которые глубоко расходятся между собой. У нас уже имеется несколько киноискусств, которые имеют свой язык, не то чтобы недоступный, но противный для других слоев.

Несколько слов о том, что мы у себя делаем и каковы силы противников нашего искусства вовне. Вы знаете, что наша передовая критика и голоса нашей общественности довольно сурово и в значительной степени несправедливо относятся к нашей продукции. Если мы откинем несколько неудачных социальных и художественных элементов нашей продукции, мы должны сказать, что наша кинематография открывает новые горизонты. Если мы соберем названия лучшей нашей продукции, то это будет по количеству очень серьезная серия, а по качеству — тем более. Мы несомненно ищем еще, мы еще не созрели, мы находимся только в процессе созревания. Но с течением времени у нас будет все улучшаться и улучшаться качество нашей продукции.

Главное, что нашу кинематографию ставит на значительную высоту, это наша тематика, большая искренность и серьезность, с которой эти темы нашими режиссерами и артистами трактуются и воспроизводятся нашей кинотехникой. Мы еще недавно в отчаянии стояли перед европейским рынком и думали, что Европа нас так обогнала с точки зрения технической культуры, что нам нечего и думать вступать с нею в конкуренцию. Мы знаем теперь, что это не так. В отношении техники мы стоим приблизительно на той же высоте, и незаметна такая уж серьезная разница. А если мы не можем размахнуться на картины, требующие миллионных затрат, то это может быть вовсе и не нужно. Специфический язык кино, ясность изложения, четкость и убедительность съемки у нас уже есть, а то, что мы можем рассказать, весьма значительно и свежо и больше поражает европейца, чем нас, потому что наши темы и их трактовка почерпнуты из жизни. Наша кинематография не отличается разительно от нашей жизни, а от жизни европейской наша кинематография отличается разительно, потому что она воспроизводит совершенно новый быт, освещенный внутренним светлым, горячим пламенем и трактовкой мало, проявляющей себя в Европе. Отсюда большое очарование нашей кинематографии для цивилизованного европейца.

Хотя мы имеем сами достаточно четкий технический язык и идеологию, а по ту сторону границы имеем пролетариат и всю лучшую часть интеллигенции, требующую идеологическую пищу для себя, все же, несмотря на это, мы не можем сказать, что наша продукция сделалась интернациональной. Правда, у нас есть картины, которые имели возможность быть поставлены в десятках странах, но мы беспрестанно натыкаемся на сопротивления с одной стороны цензуры, а с другой стороны довольно глубокой ненависти, с которой относятся к нам предприниматели и весь чисто буржуазный полюс Европы. Надо удивляться тому, что, несмотря на естественную ненависть, которую буржуазия, владеющая всеми средствами подавления и запрета, питает к нам, она все же так мало от нас отделяется. Будь мы, большевики, на их месте, — мы, конечно, поступали бы иначе. Но дело в том, что буржуазия не осмеливается еще стать на средневековую феодальную точку зрения, «я, мол, господин, вы будете видеть то, что я хочу», она пока так не поступает (мы, большевики, на их месте, показали бы, где раки зимуют), а у них вот этой–то решимости нет, за исключением тех стран, где проявился суровый фашистский дух, где буржуазия уже почти отходит от своего лживого либерализма. В других же странах она, по существу, больше обманывает, чем зажимает.

Голландия — одна из стран, наиболее ненавистнически относящаяся к нашей кинематографии. До сих пор она почти ни одного из наших фильмов не допустила. Но когда по поводу конгресса она вынуждена была показать наши картины и интеллигенция побежала их смотреть, то голландское правительство было в замешательстве. Высказаться против не только пролетариата, но и культурных слоев и заявить им, смотрите только то, что мы хотим, они не могли. Поэтому голландскому правительству под давлением пролетариата и лучших элементов средних слоев пришлось отказаться от своей прежней политики. Этим же объясняется в известной степени наше проникновение и в другие страны Западной Европы. Нам очень важно, чтобы их публика как можно скорее сорганизовалась. Но мы не ожидаем, чтобы интеллигенция смогла организоваться. Хорошо, что есть несколько объективных и талантливых критиков, которые поют славу нашей кинематографии, газеты, выдвигающие нашу продукцию, есть общественное мнение против цензуры, которая не дает возможности развернуться нашей кинематографии. Все это есть в Германии и странах германского духа — Австрии и Швеции. Во Франции мы чувствуем себя совершенно беспомощными. Почти ни один из наших фильмов там не пошел, и ни пресса, ни публика там против этого не протестуют, между тем как в Германии запрещение картины вызывает шум в прессе. Цензор, который запрещает в Германии ту или другую русскую картину, чувствует себя в осадном положении, и он под напором общественного мнения пересматривает свое решение, покромсает, порежет картину, но в конце концов разрешает ее пропустить. Во Франции такого давления нет. Когда «Мать» первый раз была показана в Париже, в нашем полпредстве, Жемье делал все от него зависящее, чтобы протащить «Мать» и на французские экраны. Ему это не удалось, и сочувствия общественности он не встретил. Желательно было бы, чтобы общественное мнение европейской интеллигенции было мобилизовано в направлении большей свободы обращения наших кинофильм.

Разумеется, прежде всего мы должны рассчитывать на пролетарские организации. Мы уже имеем «Вельтфильм».²  Мы думаем, что таким образом, вероятно, сможем в ближайшем будущем рассчитывать на большую свободу проникновения на Запад. Конечно, совместная продукция с немцами, идея общих засъемок частью в России, частью в Германии, сотрудничество режиссеров и артистов, превосходная идея. Этим не только расширим возможности наши и немецкие, но и облегчим взаимное проникновение продукции. Мы делаем такие вещи, которые пойдут и у них и у нас. Это прекрасное мероприятие, которое надо приветствовать.

Наш гость сказал, что производство картин Германии было на неправильном пути, оно было пошловато. Сами же директора театров и разных мюзик–холлов портят вкусы толпы, идя по линии наименьшего сопротивления, приучая к дешевым эффектам, старательно желая избегнуть острых, действительно трагических или сатирических моментов, стараясь скользнуть по поверхности. Сюжеты, которые мы считаем пресными, в Германии переделываются на еще более пресный лад. В последнее время нельзя говорить ни о серьезной любви, ни о серьезной ненависти. Все это заменяется суррогатами. Большая часть немецкой продукции пахнет пошлостью, как и французская и американская.

Но я бы предостерег от вывода о смерти европейского киноискусства, о том, что оно неинтересно и т. д. У нас такое впечатление складывается потому, что мы обыкновенно покупаем дешевую продукцию, из которой стараемся выбрать наиболее подходящее, или покупаем хорошую продукцию, которая сделана десять лет тому назад и сегодняшним днем уже превзойдена. Это неправда, что в Америке и Европе сейчас нет интересных вещей. В Берлине можно каждый день ходить в кино и каждый день видеть прекрасные картины. В Берлине ежедневно провертываются три–четыре превосходные картины. Вообще их ежедневно провертывается несколько десятков или сотен, среди которых безусловно можно найти очень хорошие. Конечно, они не являются картинами, которые нас целиком могли бы удовлетворить. Нас и наша продукция не удовлетворяет целиком. Мы хотим, чтобы наши картины на 100% удовлетворяли бы нас идеологически. Но мы не можем сильно хромать на левую ногу. Упаси нас наш коммунистический бог от искусственного искусства. Искусство должно быть идейным, оно может быть даже тенденциозным, понимая под тенденцией мужественное проведение взглядов на жизнь, искусство должно быть полнокровным. А эти жизненные детали не вкладываются ни в какую идеологию. Можно великую идею нехудожественно изложить, и мы знаем, что можно из самого неглубокого сюжета сделать превосходную картину. Последнее возможно в том случае, если огромная масса жизненных деталей и черт будет ярко нами передана. Эти результаты художественного впечатления на нас не могут быть переведены на слова, на лозунги, они производят впечатление непосредственно на человеческое чувство и гораздо глубже влияют, чем тезисы. Те, кто художественно работает, те нас поймут. Критики хуже понимают.

Так вот, товарищи, идеология западноевропейского кино обыкновенно никуда не годится. В лучшем случае это пацифизм или гуманность. По существу говоря, научиться там идеологически многому нельзя, но и с этой довольно убогой идеологической основы европейской и американской кинематографии все же удается делать настоящие шедевры. Я не буду сейчас об этом особенно распространяться. Можно ли сказать, что такой фильм, как «Чанг», не есть настоящее искусство? Это самое настоящее искусство и наука, а сюжета никакого, идеология же даже такая, что джунгли всегда побеждают человека. Но сама по себе картина захватывает. Или, скажем, совершенно избитый сюжет, взятый у Зудермана, который проводит только идею, что муж и жена должны жить в мире, все же является великолепно сделанной картиной. Целую бесконечную ленту десятков названий можно привести таких фильм, которые при отсутствии сюжета все же великолепны. У нас же обилие тем. Нам легче, мы уже сделали революцию, они еще нет. Но там есть настоящее искусство, и мы очень многое можем ввозить к себе, и мы должны очень многое ввозить к себе. Если нас останавливала бы чрезмерная пуританская революционная строгость, то это было бы очень неверно. Но не она нас останавливает. Наша пуританская броня пробивается очень легко европейской картиной, если она дешева. К нам попадают не лучшие европейские картины, а наиболее дешевые. В этом отношении нужно сказать: лучше меньше, да лучше. Пусть ввозят поменьше, но пусть ввозят действительно хорошие фильмы. Я утверждаю, что мы в этом отношении несправедливы по строению нашего импорта к европейскому и американскому искусству. Правда, промышленники хотят содрать с нас там семь шкур, но что–нибудь нужно сделать, чтобы найти выход, и, может, быть, за счет сокращения количественного ввозить качественно лучшие картины.

В самой кинематографии, в которой лучшие произведения более или менее безыдейны, но высокохудожественны по деталям и технике, по живому подходу, есть отдельные деятели, режиссеры и артисты, которым тесно и душно в рамках европейской кинематографии, которые глубоко в них тоскуют. Дальнейшая связь даст нам возможность поработать с ними. Гетцке — один из самых строгих и этичных артистов в кинематографии. Это человек необычайно строгой манеры игры. Я не знаю ни одного киноартиста, который мог бы с такой силой передать интеллектуальную мощь человека, как Бернгард Гетцке. Не удивительно, что такой мастер оказался первым, принявшим участие в нашей совместной работе. Есть и еще артисты, для которых является громадным праздником, когда им удается работать в действительно культурном кино. Но в процентном отношении они составляют меньшинство. Вот эта часть работников искусства начинает организовываться, но пока еще очень слабо. Вы все, вероятно, знаете парижскую [пропуск], где концентрируется тамошняя молодежь, которая производит необыкновенные по своей художественной добротности и по громадной искренности фильмы. Начинается организация тех киноартистов, большею частью молодежи, которые, часто глодая, отказываясь от больших гонораров, разрывают со старыми фирмами и подвижнически начинают создавать настоящее художественное кино. Мы вправе ожидать, что начинается пролетарская организация кинопроизводства, и пролетариат, который в тысячу раз способнее, быстро обгонит буржуазию. Но мы не будем прерывать связи и с той передовой артистической интеллигенцией, которая имеет большие творческие возможности. Целый ряд этих артистических сил, целый ряд новых формаций тянется к нам, создает возможность совместных объединительных работ. Несмотря на всю лавочку буржуазной халтуры и разврата, которые выливаются в массы через кино, на поверхности кино уже образуется надслойка, которую нужно признать настоящим искусством. Нам легче с ним соединиться потому, что для такой кристаллизации мы имеем у нас большой ассортимент материала и тем. У нас больше крупных психических сдвигов, больше свежих идей вследствие катастрофических столкновений, которые имели у нас место, огромное соединение чисто физических импульсов и сдвигов с живыми идеями. Так вот с этой точки зрения открываются как будто хорошие перспективы, но надо будет постоянно побеждать враждебные силы. Будем надеяться, что начиная с Германии пойдут у нас союзы совместного творчества. Мы–то хотим как можно скорее влиять на Европу и Америку, всосать в себя как можно больше подлинно художественных и технических приемов, мы не хотим отгораживаться китайской стеной. В отношении культуры технической формально они выше нас, и мы должны быть сейчас скромными учениками. Но с другой стороны, несмотря на то, что мы молодежь зеленая в области культуры, мы можем огромную массу им дать, потому что у нас есть идейная основа, на которой мы творим. Вот почему такое сближение мы всячески приветствуем. Я помню, как радовались мы, когда приехал композитор Фрид,³ первая ласточка свежей весны. С тех пор мы имели у себя огромную массу людей науки и искусства, у нас начался серьезный обмен людьми. Недавно в Германии была проведена Неделя русской естественной науки. Теперь проводится Неделя русской общественной науки, что имеет еще большее значение.

В установлении культурной связи работа ВОКСа у всех на виду, и мы знаем, как ее много, как непрерывно работает самый механизм, который пропускает через себя волну людей, едущих туда и сюда. Мы приветствуем, что в этой области, где кино занимает также большое место, мы имеем в первый раз событие такой значительности. Мы получаем из–за границы аппаратуру, пленку, к сожалению, получаем [такую], которую надо было бы производить самим и которую мы научимся производить, но мы еще не получали оттуда живого артиста, который приехал бы к нам работать. В настоящее время мы такого артиста имеем. Выбор сделан превосходно. Мы думаем, что за Гетцке потянется целый ряд людей и туда и сюда. Это живое настоящее искусство будет очень воздействовать на наше культурное сближение.

Мы знаем, что мы и Запад во многом враги. Но эти враги — пролетарий, который стоит здесь во главе общества как диктатор, и буржуа, который стоит там во главе как диктатор. В нашем обществе есть много людей, которые больше сочувствуют диктатору тамошнему, но они имеют малый социальный и культурный вес у нас, в то время как там есть много людей, которые больше сочувствуют нашему диктатору и которые имеют там гораздо больший социальный вес. Через сближение мы можем только выиграть и не в том отношении, что наша диктатура станет похожей на их, а вероятно, в обратном направлении.

12 июня 1928 г.