В Главрепертком

Копия в художественный совет по кино при Главполитпросвете.

Копия тов. Кучменко.¹

29 декабря 1924 г.

Дорогие товарищи.

…Некоторая комиссия, назначенная Реперткомом или, может быть, Художественным советом, состав которой мне вполне точно неизвестен, просматривала последнюю фильму Госкинпрома под названием «Три жизни» и воспретила ее к прокату в РСФСР.² Ввиду того, что картина эта, по мнению грузинских товарищей, может представлять собою гордость русской кинематографии по своей бытовой, психологической и технической квалификации, ввиду того также, что картина эта не включает в себя никаких черт, могущих быть признанными с какой бы то ни было точки зрения вредными, грузинские товарищи просили меня посмотреть эту картину и в случае моего согласия с ними договориться с вами об отмене вашего постановления.

Для того чтобы судить объективно, я попросил поехать со мною члена ЦКК, заведующего отделом РКИ по Наркомпросу тов. Кучменко. Мы очень внимательно просмотрели постановку, которая заслужила с художественной стороны нашего самого полного одобрения. Я думаю, не является несколько преувеличенным сказать, что с точки зрения количества горькой жизненной правды, бытового материала, захватывающего драматизма, а равным образом и с точки зрения кинотехники эта фильма не только равняется с самыми лучшими заграничными произведениями, отличаясь от них глубиной своего реализма, но оставляет далеко за собою и все советское производство. Даже лучшие с технической стороны картины «Аэлита», «Дворец и крепость», «Папиросница от Моссельпрома» (беря самый различный жанр) представляются попросту дилетантством по сравнению с картиной «Три жизни». Уже одна та высокая художественность, которая, конечно, приведет к большому успеху у публики и которая как у нас, так и за границей является приятным доказательством жизненности нашей кинопромышленности, должна была бы, казалось, заставить быть крайне осторожными в отрицательных суждениях и в особенности в запрещении. Но к этому обстоятельству прибавляется и другое. На картину затрачены большие средства советским предприятием союзного государства. Государства, которое в своем Наркомпросе и в своей высшей партийной инстанции считает эту фильму заслуживающей всяческого распространения, как характеризующую многие стороны быта и недавнего социального строя этой страны. Советская Грузия не только затратила значительные средства на эту картину, но сразу бросается в глаза, с какой большой любовью она сделана, сколько труда артистического, режиссерского и прочего в нее внесено. Опять–таки кажется, если б картина была даже очень неудачна политически, то первым побуждением расчетливого советского работника, не желающего наносить ущерб советской промышленности, а тем более вносить неприятные взаимоотношения с союзным государством, по отношению к которому надо быть вообще особенно щепетильным, было бы спасти всячески эту картину, пойти внимательно, по–товарищески, как надлежит коммунисту, навстречу, дать ряд заботливых советов о том, как с наименьшей затратой исправить те или другие недочеты. Вместо всего этого означенная комиссия сделала суммарное заявление, что в таком виде, как она есть, картина вообще не допускается.

Я, конечно, не знаю, какие политические соображения могли заставить принять такую с точки зрения художественной и хозяйственной недопустимую меру, но должен был догадаться об этом, потому что очень внимательно смотрел эту картину. И уверен, что кроме того, что увидел я в ней, никто ничего увидеть не мог.

Главным недостатком картины является то, что она взята из эпохи, когда классовая борьба шла не между пролетариатом и буржуазией, а между буржуазией, в особенности кулацким крестьянством, и аристократией. Правда, автор сценария всячески старается оттенить в начале фильмы и темные стороны той наживы, которая поможет подняться до зажиточности герою Пулаве и его другу Мейеру, но затем все симпатии зрителя сосредоточиваются именно на этом выходце из мужиков Пулаве, так как он подвергается неслыханному преследованию со стороны дворянина Царбы. А затем оказывается, что колонизаторы, в данном случае русские, и местное дворянство одним сплоченным союзом поддерживают друг друга и вынуждают таким образом Пулаву на индивидуально–террористический акт, на самочинное убийство Царбы.

Бросается в глаза, что с узкой точки зрения это как будто бы не наша идеология, или что не следует делать героем, привлекающим симпатии человека, который нажился на своем брате мужике путем всякого рода надувательств и коммерческих сделок.

Этот крупный недостаток объясняется тем, что в основу фильмы положен роман Церетели, социально в настоящее время уже устаревший для нас. Это достаточный недостаток, чтобы быть отмеченным, например, в газетной рецензии. Марксистская критика должна поставить этот фильм на свое место. Но, конечно, вред от симпатий к Пулаве, хотя и кулаку, но все–таки выходцу из мужиков и жертве колонизаторского правительства и своего дворянства — не может быть признан существенным. Между тем он сопровождается и огромными положительными чертами. В самом деле, вся картина насыщена ненавистью к колонизаторам, и в данном случае колонизаторами являются сами великороссы, т. е. картина идет навстречу тем требованиям, которые ставил В. И. Ленин, т. е. всячески разоблачить наш собственный империализм в недавнем прошлом. Кроме того, картина с огромной художественной правдой раскрывает те процессы, которые идут сейчас на всем Востоке, где пролетариат играет в социальной распре третьестепенную роль; первую революционную скрипку пока во всей Азии играет именно национальная буржуазия, вот именно такие Пулавы, которые находятся в постоянном столкновении со своими раджами, эмирами, беками и поддерживающими их американскими, английскими, французскими и другими колонизаторами и их приспешниками. В этом смысле пьеса вся дышит современоостью, поскольку она идет с Востока, и несколько неудачный герой, как бы незаконно крадущий симпатии зрителя, совершенно искупается глубокой социальной значимостью этой картины. Так что всякий умный марксистский критик, отметив бегло этот недостаток, остановится в особенности на достоинствах романа Церетели в киновоплощении.

Вторым недостатком картины является поверхностный водевильный комизм, приуроченный к фигуре еврея Мейера, действительно прежде всего смешного еврея. Было бы гораздо лучше, если бы он не спотыкался на ведра с грязной водой, не падал бы при всяком подходящем и неподходящем случае. Некоторые, относящиеся сюда «эффекты» можно было бы совсем убрать, но делать из этого какой–то политический минус для фильма, конечно, невозможно. В конце концов, этот еврей изображен самыми симпатичными чертами и вызывает глубокую симпатию и сострадание. Да, он мелкий торговец, он старается нажиться на всяких спекуляциях, он глубоко штатский человек, плохо сидит на лошади, плохо стреляет, все это делает его немножко смешным на фоне горцев, но это не мешает тому, что у Мейера глубоколюбящее сердце, что он отдается целиком своему другу Пулаве, которого полюбил, что он живет его счастьем, глубоко переживает его горе. Вся фигура взята в искреннем и добродушном юморе. Если даже такой подход может быть принят за что–то вроде антисемитизма, тогда нужно прямо сказать, что ваша щепетильность в этом отношении достигла геркулесовых столпов. Запрещать эту великолепную фильму из–за того, что в ней изображен неловкий еврей, конечно, это никому не придет в голову. Наконец, третий недостаток. Текст, местами не лишенный остроумия, кое–где чересчур тенденциозно подчеркивает то, что есть, и то, чего нет. Кое–где допускаются не совсем уместные шутки. Вообще надписи не совсем удачны, по крайней мере не сплошь удачные. Этот недостаток, конечно, легко исправим. Здесь Репертком может дать точные указания, какие именно изменения необходимо внести.

Четвертый недостаток заставляет меня даже усомниться в себе… Это большая длина картины: 12 частей в двух сериях. Если длинноты не совсем нужные с точки зрения психологической, бытовой, тем не менее я бы стремился не очень сокращать эту картину больше чем на некоторый небольшой процент, ибо она поставлена с таким вкусом, а игра актеров так исключительна, что буквально жаль каждого метра. Насколько я знаю, со всеми суждениями, здесь мною изложенными, согласился тов. Кучменко, что для меня служит проверкой не субъективности моих выводов. Вряд ли, впрочем, они могут быть субъективны уже потому, что на этой точке зрения стояли не только производители картины, но и видевшие ее грузинские коммунисты в большом количестве. Я предлагаю Реперткому или Художественному совету, не знаю от кого сейчас исходит запрещение, отменить свое распоряжение полностью. При этом можно дать некоторые указания, предвидеть которые в деталях я не могу, относительно того или другого улучшения картины. Я считаю вопрос настолько принципиально важным с точки зрения вообще судьбы нашей кинематографии в идеологическом отношении, так и с точки зрения политической и с точки зрения хозяйственной, что ни в коем случае не могу согласиться с запрещением картины. В случае отказа Реперткома подчиниться настоящему моему предложению я вместе с ЦК Грузии обжалую это решение в партийном порядке, как идущее вразрез с нашей политикой по отношению к союзным государствам и с задачей не мешать, а содействовать экономическому расцвету нашей кинематографии и с задачей не сужать размаха нашего творчества до той «честной советской фильмы», от которой веет зеленой скукой и которая не может принести и сотой доли пользы, какую принесет захватывающее произведение Госкинпрома³

Нарком по просвещению А. Луначарский

• Из комментария к первой публикации

История возникновения этого письма такова. В 1924 году режиссер И. Перестиани поставил по собственному сценарию фильм «Три жизни» (опер. А. Дигмелов, худ.–архит. С. Губин–Гун), в основу которого был положен роман классика грузинской литературы Георгия Церетели «Первый шаг».

В связи с тем, что Главрепертком протоколом от 9 декабря 1924 года запретил демонстрацию фильма в пределах РСФСР, компетентные лица обратились к А. В. Луначарскому с просьбой помочь пересмотреть вопрос о запрещении картины. Данное письмо и было ответом на эту просьбу.

К моменту отправки письма А. В. Луначарскому стало известно, что Главрепертком уже пересмотрел свое первоначальное решение. Тогда была сделана рукой автора письма приписка:

«Судя по разговору с тов. Третьяковым, безусловное запрещение отменено. Ввиду большой художественности работы рекомендую осторожный подход при изменениях».

25 января 1925 года, после незначительных переделок и сокращений надписей, фильм «Три жизни» был разрешен к демонстрации повсеместно.

Письмо это представит несомненный интерес для историков кино и особенно историков кино Грузии, так как суждения А. В. Луначарского о фильме «Три жизни» дают новый материал для анализа картины одного из зачинателей кинематографии Советской Грузии — И. Н. Перестиани.

Письма подготовлены к публикации и прокомментированы Н. А. Глаголевой