Беспрестанно повторяются вновь и вновь слова Владимира Ильича о том, что кино есть самое важное из искусств для современности.
Нетрудно расшифровать внутренний смысл этого суждения т. Ленина. Во–первых, из него следует, что он вообще считал искусство чем–то важным. И то обстоятельство, что среди других искусств он готов был отвести первое место кино, показывает, что в искусстве он ценил прежде всего его колоссальную агитационно–пропагандистскую силу. Искусство, образы, захватывающий сюжет, волнующие сочетания звуков, линий, красок — все это проникает даже в такое сознание, которое еще не подготовлено к более или менее абстрактному научно–образному пониманию.
Кино не обладает речью. Отказываясь, таким образом, от главного орудия умственного воздействия, оно отрешается, конечно, и от некоторой чисто художественной силы слова, но от этого оно вряд ли беднеет. Ведь музыка, искусство без слов, самим чередованием своих ритмов и звуковых масс производит часто впечатление не менее потрясающее, чем самая превосходная поэзия, хотя гораздо менее определенное.
Но кино, бессловесное, как музыка, и так же точно богатое ритмом и непосредственными массивами чувств, несравненно определеннее музыки, и это потому, что оно образно. Само понятие «образ» взято нами из изобразительных искусств. Поэтому они изобразительными и называются. Поэт часто употребляет все усилия для того, чтобы путем комбинаций слов вызвать у читателя почти зримый, почти ощутимый образ, а живописец или скульптор делает это весьма просто, потому что в этом и заключается сама сущность его художества.
Но зато у живописи и скульптуры есть и свой большой недостаток: они пассивны. Поэзия и музыка гораздо богаче их именно тем, что развертывают свои построения во времени так, как развертывается сама жизнь. Кино обладает в этом отношении огромной силой. Будучи конкретно, как живопись, пожалуй, даже еще более конкретно, потому что, лишенное богатой красочности живописи, оно зато необыкновенно точно в воспроизведении явлений природы и неограниченно захватывает в природе все, что ему потребуется, но в то же время оно еще и обладает огромной свободой во времени. Оно может последовательно развивать рассказ, может перепрыгивать с места на место, пропускать целые годы, даже столетия. Оно может заставлять вещи идти в обратном порядке, оно может замедлить то, что чрезвычайно быстро, оно может ускорить то, что на самом деле медленно. В этом отношении оно богаче самой жизни. Оно дает такие возможности, которые граничат с волшебством.
Говорят, что есть одна сторона, которая делает кино более бедным, чем поэзия, и заставляет его прибегать то к помощи слова путем надписи, то к помощи музыки путем аккомпанемента. Говорят, что кино бессильно в деле изображения внутреннего мира. Поэзия может рассказать, что думал или чувствовал человек, так, как если бы писатель переселил нас внутрь этого человека. Кино же может только извне показать, как изменилось его лицо или как он жестикулирует. Однако это возражение далеко не важно. Большая часть наших мыслей и переживаний проходит в форме едва намеченных, выявленных образов. В сущности говоря, когда мы мыслим, грезим, радуемся, вспоминаем, надеемся, сомневаемся, перед нами внутри проходит своеобразная, бледная кинофильма с целой массой едва намеченных образов, то воспроизводящих то, что мы когда–то видели, то комбинирующих виденное в самых причудливых формах. Кино не только может достигнуть своего богатства этой внутренней жизни, того, что проходит перед нашим внутреннием оком, но и может, если захочет, добиться почти такой же беглости. Сон, воспоминания, фантазия, неожиданная находка или внезапно сверкнувшее подозрение — все это может даваться кино с такой необычной живостью, на какую, наоборот, не способно никакое другое искусство, не исключая и поэзии.
Вот тот инструмент, который техника дала человеку. Разве можно пройти мимо него? Вспомним еще, что он впечатляет даже людей неграмотных. Вот тот инструмент, который может давать не только художественное отражение жизни, но также служит науке, приближая далекое, давая нам возможность, сидя на стуле, проделывать огромные поучительные путешествия, не прикасаясь к микроскопу, увидеть невероятно малое и, не подходя к телескопу, рассматривать светила небесные в огромном увеличении.
Поэтому мне показалось даже странным, когда недавно на одном моем собеседовании с рабкорами мне был задан вопрос, хорошо ли, что наша молодежь увлекается кино?
Ну, как же не хорошо? Разумеется, хорошо. Превосходно. Пожалуй, еще лучше, чем когда увлекаются театром, музыкой, книгой даже.
Но бывает отвратительный развращающий театр, бывает халтурная, ничтожная музыка, бывают вредные, затуманивающие голову книги, бывает, к сожалению, и даже преобладает отвратительное коммерческое кино.
Буржуазия довольно хитра. Она редко создает пропагандистские фильмы. Она знает, что рожа у нее крокодилья и что никакими убеждениями нельзя заставить ее полюбить. Она не старается убеждать. Буржуазия не конкурирует в этом смысле. Наоборот, она старается отвлечь внимание зрителя, внимание большой публики от своей сущности. Буржуазии опасно говорить о своей сущности, опасно обсуждать и спорить. Она знает, что ее легко можно переспорить. Поэтому она не столько создает пропагандистские фильмы, сколько спускает с цепи демона коммерции. Кинокоммерсанту дается возможность так же, как продавцу опия в Китае, торговать так называемыми кино развлечениями.
Своим аполитичным кино, своим базарным массовым кино буржуазия лучше делает дело ослепления народа, чем какой угодно самой искусной пропагандой. Я скажу больше того: сознательно пропагандирующие кино, которые хотят поучать, имеют как будто бы гири на ногах.
Конечно, одно дело, если это откровенно научная фильма. На нее и ходят те, кем движет научная любознательность. Но если вы хотите дать большую киномелодраму, большой кинороман, словом, художественную фильму, то ей очень часто ваши поучающие тенденции вредят. Ведь большой массе хочется отдохнуть, хочется развлечься, хочется увлечься, хочется забыться, а вы начнете бередить ее повседневные раны, говорить о ее бедствиях, о злобах дня, о ее долге, раскрываете ей глаза на те или другие общественные обстоятельства и т. д. Она начинает скучать, она начинает чувствовать себя присутствующей на какой–то лекции. Надо прямо сказать, для того чтобы действительно агитирующие, пропагандирующие кино могли конкурировать с какой–нибудь глупостью, вроде «Багдадского вора» или «Отрезанными от мира», необходима огромная доля умения сделать эту фильму прежде всего художественной, т. е. захватывающей. Без всего этого пропагандистское кино будет, как сухая ложка, рот драть.
А выводы?
Великолепно, что наша молодежь увлекается кино, и надо, чтоб она увлекалась им как можно больше, но только тем кино, которое будет растить ее сознание, сплачивать, делать ее более сильной, честной, мужественной, революционно–активной.
А что нужно делать для этого? Достаточно ли только усилить цензуру и пускать еще меньше сомнительных фильм из–за границы? Достаточно ли только создавать советские благонамеренные картины?
Ни того, ни другого не достаточно. При очень большой честности, но при очень малой талантливости можно этими мерами совсем отвадить молодежь от кино. Нам нужно во что бы то ни стало раздвинуть и продвинуть дальше и выше нашу собственную кинематографию, которая была бы в одно и то же время идеологична и захватывающе интересна. Нам нужно в этом смысле учиться у отравителей народного сознания, у крупных кинофирм Запада. Нам нужно уметь завлечь нашу большую публику к себе. Это неверно, будто бы захватить ее можно только порочным, только гнилым. Верно одно, а именно, что она любит яркость, разнообразие переживаний, романтику, красоту, бурные действия, заинтересовывающий сюжет, и вот этого нам не надо бояться.
Когда большие и маленькие педанты от советского кино начинают высокопарно поучать нас, что все это, в сущности, дрянь и что мы должны как можно скорее перейти к бессюжетности, к безгеройности, к безэротичности и т. д., то они могут сыграть нам чрезвычайно плохую услугу. Нисколько не отрицая значительной роли, которую могут сыграть произведения этого типа, между прочим, надо прямо сказать, что это товар, который не найдет не только коммерческого (это полбеды), но и массового психологического сбыта.
К счастью, в последнее время мы имеем замечательный расцвет русской кинематографии. Вещи, подобные «Броненосцу «Потемкин», фильмам «Крест и маузер», «Ветер», «Мать», «Крылья холопа», «Господа Скотинины», даже такие более легкие и поверхностные, как «Процесс о трех миллионах» и т. д., и т. п., свидетельствуют о плодотворности и в этом отношении нашей советской почвы. Она производит быстро и обильно новые режиссерские, актерские и технические силы. Мы уже обрели теперь и финансовую базу, ибо в общем и целом наши кинотеатры, кинопрокат, кинопроизводство прибыльны. Поэтому нечего унывать, мы можем бодро смотреть вперед.
Скоро мы перерастем европейскую и американскую кинематографию. Не она будет нам угрожать провозом контрабандой разного тления и разврата, а мы будем грозить ей прорвать все ее фронты и при громовых рукоплесканиях, подавленных американско–европейским «порядком», масс выплывать в большой океан киноискусства на всех парусах под гордым советским флагом.
1926 г.
