Нынешняя эпоха в жизни СССР является необычайно централизованной и целеустремленной. Огромный вихрь событий, начиная с самых больших мирового калибра, до самых маленьких переворотов и происшествий в жизни отдельных личностей, кружатся вокруг одной и той же централизованной оси. Этой централизованной осью является наше социалистическое строительство.
В известной степени, объективно, решительно все имеет к ней отношение волей или неволей. Но дело не в этой, так сказать, механической зависимости отдельных событий от центральной социальной силы, которая определяет собой ход истории, а дело и в том, что совершенно сознательно те могучие коллективы (партия, Советская власть, пролетариат, колхозное крестьянство), которые являются гигантскими сплоченными актерами великой драмы, сознательно стремятся к тому, чтобы вся человеческая энергия и возможности, не распыляясь, обращены были на усиление продвижения по этому главному историческому тракту: на ускорение и облегчение движения к социализму.
Все то в человеческих действиях и произведениях, что хочет иметь ценность, должно доказать свою непосредственную связь с этой основной целью. Даже самые на первый взгляд несомненные блага, если они такой непосредственной связи указать не могут, должны похлопотать о том, чтобы установить связь косвенную, и они чувствуют себя как бы в некоторой степени заподозренными чувствовать себя по линии нецелесообразного, несвоевременного разбрасывания сил. Возьмем, например, науку. Грандиозное намерение планировать науку совершенно законно. Надо всю огромную энергию научной мысли направить в такое русло, в котором поток ее давал бы максимум движущей силы по направлению к социализму во всем гигантском разнообразии ее трудового и творческого продвижения.
Но ведь некоторые ученые говорят нам, что никоим образом невозможно пресечь инициативу отдельных научных работников, которые хотят поставить совершенно новые проблемы или заниматься в области очень отдаленных от жизни теорий. Однако никому не приходит в голову, защищать это «право» с точки зрения «священности» человеческой любознательности или самоценности Науки с большой буквы. Для оправдания подобной частной инициативы или работы, по–видимому, не связанной с вопросами дня, сами ученые приводят то соображение, что очень часто чисто теоретические или какие–нибудь мелочные изыскания приводят к результатам, имеющим огромное практическое значение. Это верно, и именно с этой точки зрения такого рода периферия вокруг основного потока научной мысли может быть и должна быть допущена.
Перейдем теперь к искусству.
Может ли быть в столь централизованное, целеустремленное время вообще оправдываемо искусство? Это зависит от того, что мы понимаем под словом искусство.
Присматриваясь ко всем формам той художественной работы, которая велась и ведется под флагом «искусство для искусства», мы убеждаемся, что во всех случаях, имеем ли мы дело с формалистами, фантазерами, мистиками, иронистами и т. д., всегда подобное искусство зовет прочь от жизни. В одном случае это сознательная борьба против того, чтобы человек плыл в стихии действительности, стремление вытащить его на некоторый несуществующий сухой берег, в других случаях это по крайней мере стремление отвоевать в человеке рядом с его практической целью некоторый якобы высший уголок, с практикой не связанный. Нет никакого сомнения, что чем художественнее такое произведение, тем оно подозрительнее, тем более оно может оказаться враждебным, тем более оно может послужить кристаллом для объединения сил, желающих выделиться из общего жизненного процесса. Чем дальше, тем более ясно, что подобное художественное произведение не находит себе оправдания перед лицом грандиозных реальных творческих процессов, которые происходят в нашей стране.
Но приблизительно так же обстоит дело с искусством, развлечением. Конечно, человеку трудящемуся необходим отдых, конечно, всякие «невинные» развлечения могут иметь при этом место. Но ведь то–то и дело, что если, например, спорт (физкультура), являясь прекрасным развлечением, в то же время укрепляет тело, делает его более ловким, учит человека духу соревнования, смелости и т. д., то то же самое можно сказать об эстетической культуре. Эстетическая культура, вся область искусства обладает как раз способностью давать глубокий отдых, — не менее глубокий, чем спорт, в перерывах между трудом, — но в то же время чувство, волю, в огромной степени. И это относится не только к людям физического труда, для которых отдыхом может служить, между прочим, и наука, но и к людям умственного труда. Искусство, если оно подлинно, т. е. если оно правильно создано, всегда и несомненно должно давать глубочайший отдых человеку, занятому в течение главной части своего дня какой–либо практической работой (в том числе и теоретикой практической работы).
Вот эта способность искусства и составляет основу его оправдания. Даже искусство–развлечение, когда оно становится в глубоком смысле слова разумным развлечением, когда оно, развлекая, воспитывает, является глубоко законной формой нашей жизни.
Нам нечего при этом бояться того, будто наша формула сближает нас с просветительством, начиная с определения его в глубокой античной древности. Так называемое дидактическое искусство плохо не тем, что оно воспитывает человека, а тем, что тщится воспитать его в грубой форме, не ловко, тем, что оно в скудную художественную форму напихивает всякий поучительный материал, в результате чего получается не художественная пища, а какая–то микстура, подсахаренная эстетикой. Подобное дидактическое искусство как раз лишено способности увлекать, восхищать, радовать, а искусством действенным как таковым, и только при этих условиях, следует заниматься в качестве творца или лица воспринимающего. Искусством следует заниматься, только если оно обладает этим зарядом радости. Между прочим, этим зарядом обладает оно и тогда, когда оно трагично, и без этого эстетического восхищения, которое привлекает человека к данному зрелищу, книге, музыке и т. д., искусства не существует. Но если мы можем сказать таким образом, что искусство на манер спорта является огромной важности воспитывающим началом, тем более ценно, что одновременно с этим оно дает отдых, и мы должны сказать, что искусство не только может быть использовано для целей строительства (прежде всего через информацию и перевоспитание людей), но и должно быть мобилизовано для него. Я хочу сказать, что строительство, в сущности, не может обходиться без искусства. Прежде всего наша публика нуждается в громадной, с необыкновенно широким охватом и необыкновенно глубоким проникновением, информации обо всем, что происходит в нашей быстро изменяющейся по всей своей необъятной шири стране.
Если данные социологические, экономические, статистические, публицистические, технические и т. д. этому весьма способствуют, то всякий понимает, что есть разница между знанием о вещах прошлого или настоящего, которое получается от научного изучения, и живым, непосредственным знанием при помощи чувств. Но дело искусства заключается в том, что оно, во–первых, дает необыкновенно наглядное представление о происходящих процессах, как если бы вы его действительно производили, а во–вторых, точно так же возбуждает в вашем сознании волну симпатий и антипатий к событиям в такой мере, как если бы вы непосредственно были их участниками.
Здесь можно перейти непосредственно к кино. Вряд ли есть другая форма искусства, которая могла бы в этой форме художественной информации сослужить более блестящую службу, чем экран.
Совершенно очевидно, что так называемые культурфильмы, т. е. всевозможные отчетные фильмы, раскрывающие перед нами исторически и пространственно те или другие большие куски нашей жизни, должны быть сделаны художественно. Художник–оператор должен давать нам вещи с неожиданной стороны, с избранной точки зрения, с такой, которая открывает нам важные стороны, ускальзывающие от нас при, так сказать, кустарном знакомстве с вещами. Это может быть отнесено и к крупным вещам, как к группе заводов, даже громадному городу, и к какому–нибудь незначительному продукту. Монтаж являет здесь свою волшебную силу, потому что он в состоянии излагать показ глубоких вещей или каких–либо сложных процессов, вкладывая в них своеобразные драматизм, диалектическое развертывание объекта, постоянно возбуждая ожидание, внимание, удовлетворяя его и вновь ставя новые проблемы человеческому наблюдению и размышлению.
Но тем не менее очень часто приходят к выводу (думается, правильному), что чистая культурфильма, т. е. чисто ориентирующий показ, не является наиболее эффективным. По крайней мере всегда фильм колоссально выигрывает, если на первом плане мы имеем какие–либо человеческие фигуры, возбуждающие наши симпатии или антипатии.
Возбудить интерес к каким–то носителям социальных начал, тесно связанных с показываемым объектом, в этом смысле развернуть некоторую повесть о судьбе каких–то лиц на первом плане и через их переживания рядом с ними, не только как фон, но как главное органическое содержание этих переживаний, показать соответственные объекты и процессы, это есть глубокий и важный прием в деле ориентирующего киноискусства. Ни в коем случае, однако, нельзя замыкаться в очерке или очеркообразном рассказе, так же как нельзя замыкаться в этих пределах и нашей литературе, живописи и т. д.
Уже ориентирующее искусство не может проходить мимо колоссального количества человеческих драм, которые происходят сейчас; так как все движение наше светло и победоносно, то все эти драмы, как бы ни были мучительны отдельные перипетии, сливаются в конце концов в победоносный гимн. Но сами по себе эти перипетии бесконечно многообразны и многочисленны. Распадаются одни связи и создаются новые. Зачастую еще и теперь брат восстает на брата, еще чаще сын на отца, настолько демаркационные линии классовых группировок разбросали их в разные стороны. Но эти демаркационные линии проходят иногда, как у Гейне, через самое сердце человека, т. е. он испытывает громадную борьбу, перевоспитываясь, очищаясь от ветхого Адама, и т. д. Новые формы самого воспитания, помощи в этом деле труду, новые формы крепкой коллективной дружбы, новые формы любви, всевозможные интереснейшие социальные отношения возникают на каждом шагу и крепнут среди борений, иногда среди судорог и временных распадов (возьмите, например, наши молодые коммуны). Вообще даже наметить в самых общих чертах все огромное многообразие общественного, морального переворота, среди которого происходит общее перерастание трудовых частей нашего населения в социалистические насквозь коллективы, — невозможно. Это неистощимый источник для романиста, драматурга, всякого изобразительного художника и — для одного из первых — киносценаристов, кинорежиссеров.
Дело, однако, не сводится в кино к организации для зрителя глубоко проработанного информационного материала. Ниоткуда не следует, что искусство способно воспитывать не только путем показа того, что есть, или того, что реально нарождается, но и того, что должно народиться. Мы говорим здесь не об утопиях, хотя хорошо продуманная коммунистическая утопия вещь великолепно–полезная, мы говорим о праве и возможности для художника на основании уже имеющихся данных, соединяя отдельные черты, давать представления о ближайшем будущем, о ближайших шагах, которые сделают в нашей стране человек, семья, малый и большой коллектив и все, что их окружает и служит им опорой и результатом их работы.
Создание руководящих типов, создание положительного сочетания событий, ситуаций, которые являлись бы руководящим, являлись бы примерами, как делал это Чернышевский в своем «Что делать?», это благороднейшая воспитательная задача. На днях я говорил с одним выдающимся рабочим–драматургом, он изложил план своей задуманной вещи, в которой он хочет показать, как временно омещанившийся бывший партизан–рабочий исключительно благодаря воздействию хорошо организованного и пронизанного социалистическим соревнованием труда находит путь к самому крепкому и полному возрождению и дальнейшей работе.
Я спросил у этого рабочего: вы пережили это сами или видели где–нибудь такие примеры?
— Нет, я это сам не пережил, и никогда таких примеров в действительности не видел, но видел осколки таких примеров и думаю собрать их воедино.
Правильная и глубокая постановка вопроса. Искусство должно нести свой фонарь, освещая перед нами не только уже существующее, но освещая и будущее.
Так же это, конечно, относится и к прошлому. Сейчас на примере великолепной повести М. Горького «Жизнь Клима Самгина» мы можем видеть, что такое подлинный исторический роман, такой, в котором сознание прошлого в охвате некоторых деталей общественных и как будто на первый взгляд личных является необыкновенно важным упором нашего ясного самосознания и движения вперед. Такого рода исторические фильмы должны занимать у нас очень большое место. Конечно, все это до известной степени и делается, но делать это все нужно с гораздо большей энергией.
Наиболее решающие, командные высоты захватило пролетарское искусство в области литературы. ВАПП есть тот живой, творческий и в то же время теоретический центр, который объединяет наши пролетарские литературные течения. Уже сделаны довольно отчетливые попытки со стороны наших литераторов протянуть руку драматургам, а через них и всему театру, а также точно и киносценаристам и кинорежиссерам. Но делается это все слишком робко. Я полагаю, что не обязательно устремляться к действительной организации всех родов искусства вокруг литературного объединения, но обязательно необходимо, чтобы это литературное объединение оказало свою организующую помощь более слабым соседям. В этом смысле нет и не может быть такого искусства, на которое ВАПП не должен был бы обратить внимания. Конечно, эта задача, в глубоком сотрудничестве с ВАПП, должна разрешаться и в Комакадемии, в особенности ее институтом литературы и языка.
Наше нынешнее кинотворчество несомненно как–то застопорело и оскудело. Есть много причин для этого, в том числе причин и технических. Мы еще вернемся к этим причинам. В настоящей статье мы хотели только указать самые общие принципы, которые определяют собой место и задачи нашего кино. Место пролетарского революционного искусства в нашем строительстве — почетно. В его работе, чрезвычайно плодотворной, кино занимает первое место. Его действия правильной постановкой дела могут быть приравнены к литературе, книге и радио. Общественные силы должны быть привлечены к этой задаче во что бы то ни стало. Оставлять кинеастов барахтаться среди окружающих их трудностей художник другого рода оружия — марксистско–ленинский критик и вся наша общественность не вправе. Мы и так понесли довольно значительные потери на этом фронте. Сильно пошатнулись наши позиции и за границей. Велико недовольство наших сознательных кинозрителей, и у каждого скребет на сердце не только при мысли о том, как страшно далеко стоим мы еще от высот, на которые наше кино должно подняться, но даже при мысли о том, насколько мы спустились с прежде завоеванных вершин.
1931 г.
