Доклад в Политехническом музее

На этот раз,¹ — говорит тов. Луначарский, — я нашел физиономию Европы значительно изменившейся по сравнению с тем, как она выглядела во время моих предыдущих поездок. И, конечно, эта разница шла не только по линии экономики и политики, но также и по линии культуры и быта.

Послевоенная стабилизация капитализма не удалась. Громадный экономический кризис,² лежащий в основе всех этих изменений, чувствуется и на улицах Оксфорда, и в удручающем виде рабочих кварталов Лондона, и особенно в Германии, по которой кризис ударил с исключительной силой.

Еще недавно — в период частичной стабилизации — европейская буржуазная философия смысл жизни видела в самой жизни, требовала заниматься спортом, иметь здоровое тело, меньше пить (в Германии даже уменьшилось количество употребляемого пива), меньше допускать излишеств. Это было общей линией буржуазного быта в годы временной стабилизации.

Сейчас нарастающий кризис порождает в широких кругах буржуазной Европы убеждение, что работай — не работай, занимайся физкультурой или не занимайся — все равно завтра будешь без хлеба. Когда нет перспективы, опускаются руки. А раз так, — значит, надо пользоваться каждым днем, предаваться удовольствиям, упиваться и в буквальном и в переносном смысле этого слова.

По Европе и по Америке прокатывается сейчас огромная волна пьянства. Об этом пишет и Дюамель³ в своей последней книге об Америке.

На задний план отходят фокстроты и чарльстоны.

На смену фокстротам распространяется томная музыка явно чувственного характера (вальсы и танго).

Французский театр продолжает линию упадочного театра. Он уже сдвинулся в сторону, ушел с большой дороги, выцветает, не отвечает культурным задачам. Иногда еще появляются интересные пьесы, но это по большей части бывает тогда, когда авторы цинично издеваются над буржуазией, поддерживая в то же время впечатление несерьезного тона. Примером может служить популярнейшая в Париже пьеса «Слабый пол», блестяще написанная и еще более блестяще сыгранная.

В Германии театр стал также менее серьезен. Теряется вкус к классикам. Огромное место занимает театр как забава, как непосредственное развлечение.

В европейской литературе преобладает так назыв[аемое] чтиво — произведения, сделанные таким образом, чтобы весело провести время за их чтением. Но бывают, конечно, и исключения. Тов. Луначарский ссылается на роман «Великое дело» германского писателя Генриха Манна, где буржуазная республика изображена в таком виде, в каком она вряд ли где–либо изображалась.

Характерно, что Манн, претендующий на роль учителя немцев, ничего не может противопоставить авантюристам старого поколения, кроме еще более беспринципной и циничной буржуазной молодежи. Курьез «Великого дела» заключается в том, что бывш[ий] канцлер Лютер⁴ заявил в печати, что он узнает себя в хищнике и авантюристе, который является героем романа, и вчинил иск издательству.

Немое кино повсеместно оттесняется на задний план. Его почти нет. Одно немое кино приходится на 25 звуковых, и в его картинах выступают киноартисты, которые оказываются непригодными для звукового кино из–за отсутствия голоса.

В итоге — кино пошло назад. Хотя оно и раньше ставило себе задачей дать дешевое одурманивающее зрелище, все–таки среди его работников выделилась группа артистов, которые старались делать произведения большого искусства. Сейчас этого нет.

Тонфильмы звучат хорошо и ясно, но, поскольку они стали разговорными, они приближаются к театру. На задний план отступает пейзажная часть кинокартины. Действующие лица оказываются прикованными к переднему плану сцены, ибо нельзя заставить говорить человека, стоящего за полверсты от экрана. За разговорами замирает действие.

Наибольший успех в Европе сейчас имеют опереточные тонфильмы (особенно американские) и французские картины.

Однако не надо, конечно, забывать и того положительного, что несут с собой тонфильмы. Они дают, например, возможность фиксировать с исключительной точностью важнейшие исторические события.

Особенно ошеломляющее впечатление произвел на т. Луначарского тонфильм, составленный по роману Ремарка «На Западе без перемен», где картины, действительно снятые в бою, перемешиваются с картинами, искусственно сделанными. Зритель с трудом выносит этот фильм с его стонами умирающих, бомбардировкой, стрельбой, криками падающих людей, с картинами того, как раненые и измученные люди лезут по трупам их товарищей. Фильм, как известно, был снят и в Германии и в Австрии.

Касаясь в заключение своих встреч с крупнейшими писателями Европы, т. Луначарский рассказывает о беседе с Гербертом Уэльсом — писателем, пользующимся в Европе колоссальнейшей популярностью (его «Всемирная история» разошлась в Америке в количестве 2½ миллионов экземпляров — в тираже Библии).

Сейчас Уэльс закончил новый труд «Книга о жизни», где он совместно со своим сыном — биологом дает материалистическую концепцию жизни. Его точка зрения напоминает мировоззрение акад. Павлова (с добавлением небольших зачатков диалектики).

Талантливый писатель говорил т. Луначарскому о своем отношении к СССР и об упреках, брошенных ему М. Горьким, где он не воспользовался своим мировым влиянием для защиты СССР.

Точка зрения Уэльса довольно своеобразная.

— Когда я вдумываюсь в события, — говорил он Луначарскому, — я нахожу (и, вероятно, напишу об этом), что в вашем славянском и вообще восточном мире иначе, чем львиными скачками, идти невозможно. Ваша напряженная борьба — это в ваших условиях, пожалуй, единственный путь для движений вперед. Но у нас, европейцев, другой путь, эволюционный, который в конце концов приведет туда же, куда идете и вы. У меня с вами нет разницы в коммунистических идеалах…

Тов. Луначарский говорит, что у Уэльса имеется застенчивое сознание того, что и он является каким–то попутчиком СССР.

Тов. Луначарский рассказывает также о своей переписке с французским писателем Роменом Ролланом, который в последнее время показывает чудеса перерождения мелкобуржуазного этика в революционного героя и нисколько не боится занимать ту же позицию, что и Максим Горький.

9 февраля 1928 г.