Лет пятнадцать тому назад рабочие праздники и вечеринки не отличались еще той относительной артистичностью и тем заметным стремлением к рабочей самобытности, отпечаток которых лежит на таких торжествах, как прошлогодний юбилей «Bataille Syndicaliste»,1 или «Праздник ста избранников», устроенный социалистами 12 июля под Парижем.2
В те времена вечеринки эти украшались в большинстве случаев весьма вульгарными кафешантанными куплетами и танцами первых попавшихся дешевых артистов.
Единственным исключением являлись некоторые шансонье; Марсель Леге уже тогда был староват и начинал терять голос, но вносил романтически–сентиментально–социалистическую ноту, глухим басом провозглашая свои популярные «Красное солнце» и «Пушки Вальми».3
Но вот как–то раз на таком празднестве, которые я тем не менее посещал в то время ради речей Геда,4 Жореса 5 и других, неизменно на них выступавших, предстал перед публикой весьма бледный и изнуренный на вид человек с застегнутым до подбородка сюртуком и грустными глазами. Он стал декламировать негромко, так что не все было слышно в небольшой зале, стихотворения, преисполненные крайней горечи. Мне не легко было понять его, ибо написано это было на чистом парижском арго, которым я в то время нисколько не владел.
Но общий смысл был понятен: поэт издевался над теми, кто, описывая слезы нищеты и муки голода, нажил себе лавры и дома. Со всем гневом подведенного живота, с желчным смехом полуживого обитателя мансард он обрушивался на Жана Ришпена, в то время, кстати сказать, еще не академика, не националиста, не автора тошнотворно прислужнических и прикровенно двусмысленных пьес вроде «Танго».6 Эти стихотворения я прочел позднее в виде предисловия к «Монологам бедняка» уже знаменитого теперь Жегана Риктюса.7
Итак, то был он.
Что же сделалось за эти пятнадцать лет с бледным протестантом, кандидатом в поэты «истинно народные», не желающим быть разобщенным с страданиями и чувствованиями <народа>? По своей ли воле или по воле судьбы Жеган Риктюс действительно оказался первым поэтом низов Парижа, и даже громкая слава, которой он сейчас пользуется, не заставила его на серьезное расстояние отойти от вскормившей его среды.
Жеган Риктюс остался поэтом на арго. Один только Франсуа Виллон не только сравним с ним, но доминирует над ним.8 С тех же пор не было поэта, который умел бы с такой яркостью и с такой нежностью, с такой виртуозностью в грязном ругательстве и такой нежной напевностью в наивной грусти, в голодной мечте — пользоваться живописным, канальским, метким, разнообразным, пошлым и гениальным наречием парижских voyous*.
* оборванцев, бродяг (франц.).
Так же точно и все содержание своей поэзии Риктюс посвятил исключительно лирике и этике парижского дна. Беднейшая и грязнейшая часть рабочего класса, преступники, проститутки, нищие — вот его герои. Наконец, и внешне в своей жизни Риктюс, в отличие от господ Ришпенов, остался близким «черни». Издал он за двадцать почти лет своей литературной деятельности крайне мало, две–три брошюры и только два тома своих стихотворений.9 Но каждый из этих томов зато представляет собою выдающееся произведение современной литературы.
Слава Риктюса очень велика. Полуанархисты–новаторы, крайняя левая литературы, группирующаяся вокруг журнала «Action d'Art», называют Риктюса величайшим современным поэтом.10 В то же время корректнейший и близкий к правому лагерю Эмиль Фаге в журнале для молодых девушек «Annales» называет его «изумительно–красноречивым, волнующим и трагическим поэтом».11 Известный критик Альфонс Сеше замечает, что никто до Риктюса не умел с таким же интенсивным чувством смешать воедино сатиру, грусть, жалость и любовь.12 Адольф Бриссон, критик крупной буржуазной газеты «Temps», несмотря на разные оговорки, замечает: «У Риктюса много острого чувства правды. Его живописность, хотя и не останавливающаяся иногда перед грязью, дает ему место по соседству с Биллоном».13 И в то же время крупнейший из литературных критиков синдикалистского движения — Виктор Мерик — провозглашает его «истинным поэтом», признает, что он старается поднять рабочую массу, старается выставить его прежде всего своим.14
Но эта широкая известность не сделала Риктюсу положения, не снабдила его капитальцем. Оба тома — вышедшие лет шесть тому назад «Монологи бедняка»15 и месяца два тому назад «Народное сердце» — хотя и расходятся недурно, не могут, конечно, прокормить своего автора. Риктюс зарабатывает, главным образом, тем, что выступает как декламатор. Большой, несколько грузный, обросший бородой, все с теми же грустными глазами, он читает свои стихи без всяких прикрас, монотонно, глухо. Но эта чрезмерная даже простота исполнения делает их еще более жалящими сердце. Было время, когда Риктюса часто приглашали в модные кабаре. Это время прошло. То ли автору это надоело, то ли кабатчики стали бойкотировать его — но сейчас он живет почти отшельником. И замечательно, что всегда, почти по первому призыву, он готов приехать на любой рабочий праздник и выступить, хотя бы даром. Несколько раз на русских эмигрантских вечерах появлялся Риктюс.
Первый том произведений Риктюса целиком лиричен. Этот изнывающий от голода и от жажды женской любви, от жажды справедливости бродяга, так великолепно переданный во всех своих позах карандашом иллюстрировавшего эту книгу высокоталантливого друга Риктюса — Стейнлена,16 — это сам поэт. Это он останавливается со скрежетом зубовным перед ярко освещенными окнами магазинов. Это он падает на скамью бульвара и в полусне видит перед собою кошмары прошлого и будущего.17 Это он встречает такого же бледного, загнанного, как он сам, Христа и ведет с ним длинную беседу, полную жалоб, упреков и сострадания, беседу двух одинаково добрых, несчастных и отринутых существ.18 Это он в предсмертной уже мечте, в каком–то бреду мечтает о женщине, которая пришла наконец прижать его к своей мягкой и теплой груди и дать ему одновременно ласку материнскую, ласку любовницы и спокойствие сна глубокого, как сама смерть.19 Непередаваемо, как поет арго под руками своего мастера. Тривиальный до ужаса, хлещущий, зловонный, гнилой, наглый, хохочущий, он вдруг становится преисполненным ядов и взрывчатых веществ, потом делается черным, глубоким, тоскливым до отчаяния и внезапно находит слова, тем более поражающие своей мягкостью, что всегда остается в нем привкус плебейского, как в старающейся быть нежной ласке черных пальцев мозолистой лапы труженика. И именно это смешение двух бездн, это словотворчество зверя, вывалявшегося в клоаке, но устремившего полные безнадежного желания глаза к далеким звездам или горизонту, еще не освещенному зарей, — делает книгу Риктюса необыкновенной по силе впечатления.
Но новым сборником, плодом многолетней работы, Риктюс перешагнул прежние свои границы.
Главным отличием «Народного сердца» от «Монологов» является их объективность и эпичность. Там все проходило сквозь сердце самого монологирующего бедняка. Здесь перед нами потрясающая серия типов.
Вот пожилой рабочий, который, идя по городу весною, чувствует, как к запаху копоти и нечистот присоединились какие–то волнующие его веяния. С удивлением останавливается он на мосту. Оглядывается вокруг. Замечает пробегающих мимо пикантных мидинеток. В отчаянном раздумье возвращается домой и вдруг чувствует себя охваченным глупой, ненужной, забытой физиологической страстью. И он обрушивается на свою несчастную, истощенную, забитую, сделавшуюся старухой жену и с каким–то отчаянием и с внутренними проклятиями делает ей нового ребенка, а потом плачет, роняя в бессильном бешенстве против людей и природы крупные мутные слезы на свою грязную клетчатую рубашку.20
Вот воз, перевозящий пожитки рабочего с одной квартиры на другую. Какие слова, какие образы найдены для характеристики этого скарба. Сколько мыслей рождается вокруг этого матраца, свидетеля любви, рождений, смерти, вокруг стола, с которого делится скудными порциями на всю семью пища, вокруг этого портрета господина президента, взирающего на все равнодушными глазами.21
А вот маленькая девочка, успокаивающая своего братишку, смертельно напуганного шумом и скандалом, который в нижней комнате производит вернувшийся пьяный отец. Пуще всего боится девочка, что отец подымется наверх и усядется на их постельку со своим вонючим дыханием, подлыми словами и непристойными ласками. Боится она, что он опять исколотит маму. Но вот он упал где–то около лестницы и захрапел. Теперь можно приоткрыть одеяло, можно отдышаться. Отец до утра будет недвижим.22
А вот страшная, из слез и крови сотканная фарандола маленькими умерших пролетарских детишек.23 А какая красота дикой застенчивости, первой любви и буйной ревности в идиллии готовящегося в жулики мальчугана с его пятнадцатилетней красоткой–подружкой!24
Вот вор, забравшись в буржуазную квартиру вместе со своим учеником, грязно и ядовито насмехается над ним, предается воровским философским размышлениям над чужим добром и с ругательствами оставляет своего трепетного увальня–помощника при появлении полиции.25 Здесь Риктюс развертывает невероятную виртуозность в употреблении арго среди арго, чего–то вроде блатного языка парижских воров.
Проститутка Шарлотта в день перед Рождеством молится божьей матери, находя слова, переворачивающие вам сердце своей внешней пошлостью и внутренней красотой, своим убогим и выпачканным, но чистым и цельным идеализмом.26 Страшнее всего быть может «Jasante de la Vieille» — бормотания и причитания матери на могиле гильотинированного сына.27 Риктюс — чрезвычайно глубокий психолог. Конечно, он ищет мелодраматического эффекта, но он находит его художественным способом. У него есть нарочитая простота, которая бьет вас, как ножом.
Той же простотой отличается роман «бедного Жюльена», убившего свою подругу, молодую красивую женщину, которую он кормил и лелеял, но которая не могла любить его, честного, тяжелого, глуповатого рабочего. Эта драма рассказана в виде признания Жюльена перед комиссаром. Даже в прозаическом переводе она несомненно произвела бы сильнейшее впечатление.28
Книга заканчивается советом рабочему. Здесь Риктюс показывает свое настоящее социально–политическое лицо. Он с насмешкой относится не только к социалистам, которых он рисует политиканами, на спинах рабочих въезжающими в парламент и кабинеты, но <насмехается> и над синдикалистами и анархистами. Ему кажется, что все они глупо льстят рабочему народу, приучая его надеяться на «химерическое восстание» и «великий завтрашний день».
Риктюс, читавший эти стихотворения сам перед рабочими аудиториями, не щадя красок, своим размашистым безудержным языком рисует рабочим их портрет — картину той невылазной грязи, в которой они, по словам Риктюса, держат свое тело, квартиру, жену, ребятишек. «Свежа» вода и губка» — вот, по словам поэта, который может назвать себя нелицеприятным другом, братом рабочего и подлинным народным поэтом, — вот программа. Не будь вонюч, не будь загажен, не будь груб; ты можешь, говорит Риктюс, даже при нынешнем положении сделать себя чистым, возродить в себе порядочный облик человеческий, сбросить гнусное пьянство и тогда — поверь — ив твоих политических и социальных делах появится больше света и достоинства, меньше угара слов, меньше отравленной ненависти, больше реализма, больше практического смысла, больше подлинного самоуважения, которое и послужит фундаментом для подлинного, не словесного улучшения рабочего быта. Поэт говорит, что эти советы он дает в весенний день, когда зацвели каштаны, когда сердце его как–то необычно полно любовью к его страдающим братьям.29
Конечно, из всего этого явствует значительная доля непонимания и сути и цели подлинного рабочего движения. Замечательно, что Риктюс никогда не поднимается да и не может подняться до описания рабочих более высокого заработка, более культурного образа жизни. Только рабочие низы находят в нем своего певца. Рабочим поэтом Риктюса ни в коем случае нельзя назвать. Это поэт городского плебса, городской черни, подонков. Но среди этих подонков он услышал вопли горя и порывы надежды, рыдания тоски, крики любви, всю симфонию клокочущей страстью жизни человеческой.
Он воспел ее на языке того же дна. Но сделал это с громадным лирическим талантом, с громадной живописной силой, с редким психологическим проникновением. И его имя не может быть вычеркнуто из истории современной литературы.30
<1914>
Ежедневная парижская газета французских профсоюзов «Bataille Syndicaliste», выходившая в 1911–1915 гг. под редакцией Эжена Мореля, ежегодно (начиная с 1912 г.) торжественно отмечала массовым праздником свою очередную годовщину. 3 мая 1913 г. в двух огромных залах «Ваграм», самых обширных в Париже, в присутствии нескольких тысяч парижских трудящихся состоялся большой концерт. В нем участвовали известные певцы и драматические актеры парижских и провинциальных театров. С речью, посвященной истории и значению газеты, выступил генеральный секретарь Всеобщей конфедерации труда Франции Леон Жуо. Празднество закончилось грандиозным балом под музыку духового оркестра «Harmonie» (см. «Bataille Syndicaliste», 1913, № 739, 4 мая). Этому вечеру Луначарский посвятил заметку, напечатанную в № 22 русской газеты «Парижский вестник» 31 мая 1913 г. под заглавием «Народный праздник (картина с натуры)». Приводим полный текст этой заметки, никогда не перепечатывавшейся из газеты, которая представляет собой библиографическую редкость:
↩«Колоссальная зала Ваграм, вмещающая более 4000 публики, залита огнями и переполнена рабочими семьями.
Французский пролетариат имеет своеобразную внешнюю физиономию. Вы здесь не встретите того сознательного и разительного подражания буржуазии, которым часто поражает нас рабочий Берлина или Вены. Здесь вы увидите десяток фигур в характерных плисовых костюмах, а большинство, во всяком случае, предпочитает каскетки котелкам, любит красные галстуки и несколько небрежные пиджаки. Но во всем у парижского рабочего есть своя развязная, уверенная и не лишенная грации складка. Живописную ноту вносит анархическая молодежь со своими кудрями и сомбреро, своими замысловатыми куртками и бантами. Во всем этом чудачестве много молодости и веселого озорства. Их дамы обтянуты в жерсе, носят мужские шляпы на стриженых волосах и стараются держаться гаврошами.
Рабочие сюда пришли со всеми чадами. Дети великолепны! Никакого вырождения. Нарочно присматриваюсь к детворе, которая резвится и шныряет между ног публики, аплодирует артистам или дремлет на коленях матерей: превосходные маленькие человеческие экземпляры.
Я знаю, что есть в Париже же дети города, о которых говорит в известном стихотворении Городецкий*, но это бездомные сироты, оторванные от родителей, жестоко эксплуатируемые крошки. В рабочей семье как таковой ребенок находит сейчас столько ласки и заботы, что, приняв во внимание трудности жизни, приходится удивляться бодрому духу и приспособляемости рабочего класса.
* В стихотворении «Городские дети» из сборника С. Городецкого «Ярь» (1907).Очень мила женская публика. Костюмы не от Пакена и не от Дреколя, а самодельные и самому лучшему бальному платью цена 30 франков, но сколько тут остроумия, какое умение выдержать стиль… Хорошеньких лиц и изящных фигур, верьте, здесь в зале Ваграм больше, чем на премьерах больших театров. Нечего и говорить, что в смысле заразительной веселости, искреннего восприятия, симпатии к артисту — эта публика возвышается, как небо над землей, над блазированной, почти всегда равнодушной и часто проявляющей до крайности испорченный вкус публикой блистательных зал буржуазного Парижа.
Программа показывает, какой огромный шаг вперед сделала за последние годы в Париже пролетарская культура. Я хорошо помню то время, когда на пролетарские юбилеи и праздники приглашались зауряднейшие и скабрезные артисты кафешантанов. Поэты, подобные Легею, распевавшему уже и тогда свое „Красное солнце“ и пр., были редкостным исключением. Теперь же программа, при несомненной художественности, с начала до конца носит идейный характер.
Дружно и стройно играет рабочая „Гармония“ „Bataille Syndicaliste“, духовой оркестр в 70 человек. Не менее дружно исполнил хор „Триумфальную песню“ Гюго под управлением автора музыки к ней Дуайена, создавшего интересное, хотя несколько растянутое сочетание мелодий. Поют романсы Сен–Жоржа де Бугелье с музыкой Каза–дезю и арии Брюно на слова Золя, потом прелестные крестьянские песенки Вандеи. Князь–шансонье Ксавье Привас, посвятивший вместе с своей женой Франсиной Лоре–Привас свою жизнь музыкальному воспитанию масс, с присущей ему тонкостью исполняет ряд трогательных своих романсов, которые он творит как поэт и музыкант. Несколько аффектированный, но красивый и сочный даже в своей вульгарности Герар исполняет свою „Революцию“, причем вся зала с восторгом подхватывает такой простой и величавый припев. Очень интересен поэт–шансонье Дублье, умеющий делать художественные, даже чисто злободневные куплеты.
Словом, всё, включая произнесенную с большим митинговым мастерством речь Жюго, уместно, артистично и содержательно. После двенадцати часов публика, не щадя легких почтенной „Гармонии“, кружится в вальсах и польках. Неприличные „танго“ и т. п. из–за океана привезенные бальные гадости, к счастью, не очень прививаются к пролетариату. Несколько раз гремит „Интернационал“, причем к хору присоединяются все, даже многие дети».
- Социалистическая партия Франции одержала в 1914 г. на выборах большую победу: в палату депутатов было избрано 102 члена социалистической партии. По этому случаю 12 июля 1914 г. в предместье Парижа Павийонсу–Буа был устроен большой массовый праздник, получивший название «Праздника ста избранников». ↩
- Марсель Жак Артюр Леге (Legay, 1851–1915) — известный французский шансонье, выступавший в парижских кабаре с конца 1870–х годов. См. о нем в кн.: Léon de Bercy. Monmartre et ses chansons. Poètes et chansonniers. Paris, 1902, p. 20–30. ↩
- Жюль Гед (1845–1922) — французский социалист, один из основателей и многолетний руководитель рабочей партии во Франции. Во время первой мировой войны вошел в состав буржуазного правительства национальной обороны. О своем посещении Геда в дни войны Луначарский рассказал в корреспонденции «Во временной столице. Мои беседы» в «Киевской мысли» 16 декабря 1914 г. (см. А. В. Луначарский. Европа в пляске смерти. М., изд–во «Международные отношения», 1967). ↩
- О встречах с выдающимся французским оратором и политическим деятелем, руководителем реформистского крыла французской социалистической партии Жаном Жоресом (1859–1914) Луначарский рассказал в статье «Из воспоминаний о Жане Жоресе» («Красная нива», 1929, № 31). ↩
- Жан Ришпен (1849–1926) — французский писатель, который приобрел широкую известность сборником стихов «Песня нищих» («La Chanson des Gueux», Paris, 1876). В 1908 г. был избран в члены Французской академии. ↩
- Жеган Риктюс — псевдоним Габриэля Рандона (Randon, 1867–1933). Его первая книга стихов «Монологи бедняка» («Les Soliloques du Pauvre») была выпущена в 1897 г. двумя изданиями. ↩
- Сравнение Риктюса с французским поэтом–лириком Франсуа Вийоном (ок. 1431 — после 1463) неоднократно встречается в критической литературе о Риктюсе. ↩
Кроме «Монологов бедняка», здесь имеется в виду книга стихов Риктюса «Народное сердце. Стихотворения, сетования, баллады, жалобы, стенания, повествования, песни нищеты и любви, на народном языке. 1900–1913» («Le Cœur populaire. Poèmes, doléances, ballades, plaintes, complaintes, récits, chants de misère et d'amour, en langue populaire. 1900–1913». Paris, 1914). В нее были включены стихи, выпущенные ранее в виде отдельных небольших сборников. Риктюсом были написаны также роман «Проволока» («Le fil–de–fer», 1906) и пьеса «Воскресенье и праздничный понедельник» («Dimanche et lundi férié», 1905).
Полную библиографию произведений Риктюса см. в кн.: René–Louis Doyon. Jehan Rictus devant lui–même. Paris, 1943, и Théophile Briant. Jehan Rictus. Paris, 1960.
↩- Отзывы о Риктюсе Луначарский цитирует далее по сводкам высказываний французской прессы, приложенным к книгам Риктюса и имевшим рекламное значение (экземпляры «Монологов бедняка» и «Народного сердца» с этими вклейками сохранились, например, в Государственной библиотеке иностранной литературы, Москва). Источники цитат из отзывов о произведениях Риктюса сообщаются в наших примечаниях по этим же сводкам (с указанием органа печати, но без обозначения номера и даты, которые не приводятся в упомянутых сводках). ↩
- В статье «Сатирические нотки в современной поэзии». ↩
- В книге А. Сеше «Черты современной поэзии» (Alphonse Séché. Les caractères de la poésie contemporaine. Paris, 1913). Луначарский широко использует эту книгу в своей статье «Молодая французская поэзия» (см. V, 280–305). ↩
- Отзыв А. Бриссона появился в библиографическом отделе журнала «Annales». ↩
- Отзыв В. Мерика был напечатан в газете «Les Hommes du Jour». ↩
- Третье издание «Монологов бедняка» вышло в свет в 1903 г. ↩
- Теофиль Александр Стейнлен (1859–1923) — известный французский художник, работавший преимущественно в области графики. Иллюстрации к «Монологам бедняка» относятся к числу его лучших работ и несколько раз переиздавались. В 1896 г., до выхода в свет первого издания «Монологов бедняка», был выпущен отдельно под тем же названием монолог «Зима», также с иллюстрациями Стейнлена. ↩
- Луначарский имеет в виду ряд заставок Стейнлена в книге «Монологи бедняка», изображающих самого поэта. ↩
- Цикл стихотворений «Выходец из гроба» («Le Revenant»). ↩
- Цикл стихотворений «Разочарование» («La Déception»), ↩
- Стихотворение «Капкан» («Le Piège»), открывающее сборник «Народное сердце». ↩
- Стихотворение «Сетования парижан при перевозке пожитков с квартиры на квартиру» («Complaintes des petits déménagements parisiens»). ↩
- Стихотворение «Страх» («La Frousse»). ↩
- Стихотворение «Фарандола бедных умерших ребятишек. Хоровод» («Farandole des pauv's tits fan–fans morts. Ronde parlée»). ↩
- Стихотворение «Идиллия» («Idylle»). ↩
- Стихотворение «Взломщики» («Les Monte–en–l'air»). ↩
- Стихотворение «Шарлотта молит божью матерь в рождественскую ночь» («La Charlotte prie Notre–Dame durant la nuit du Réveillon»). ↩
- «Молитва старухи» — стихотворение с эпиграфом «Не убий!» ↩
- Роман в стихах «Бедный Жюльен» («Pauvre Julien»). ↩
- Стихотворение «Советы» («Conseils»). ↩
- О Жегане Риктюсе Луначарский написал еще одну статью, опубликованную только на украинском языке под названием «Спiвець парижськоi голоти» в журнале «Дзвiн», 1913, № 5. Так как русский текст статьи не печатался, даем его в приложении. ↩
