Правление Всероссийского союза советских писателей возбуждает ходатайство о предоставлении известному литературоведу и критику Львову–Рогачевскому персональной пенсии ввиду исполняющегося 30–летия его научно–литературно–критической деятельности и необходимости для него пользоваться государственной субсидией вследствие пошатнувшегося здоровья и естественного с возрастом ослабления работоспособности. Со своей стороны, зная хорошо личность и деятельность Львова–Рогачевского, я считаю своим долгом всемерно поддержать это ходатайство.
Львов–Рогачевский — искренний и смелый революционер, развивавший, правда, свою борьбу с самодержавием в рамках меньшевистской части нашей партии. После отрыва меньшевиков от революционного авангарда Львов–Рогачевский ушел из этой партии и хотя и не смог присоединиться к коммунистической партии, тем не менее никогда и никто не имел основания упрекнуть его в каком–либо действии, недоброжелательном по отношению к ВКП(б) или Советской власти. Наоборот, Львов–Рогачевский отдался самой полезной деятельности как писатель и преподаватель. В последнее время распри на фронте литературоведения сильно выросли и часто даже коммунисты дают друг другу характеристики весьма резкие и отрицательные. Этому приписываю я и то неблагоприятное суждение, которое некоторая часть литературоведов–коммунистов высказывает по отношению к работам Львова–Рогачевского. Не входя здесь в критику его принципов, я должен сказать, что <при> критическом отношении к ним (а таковое обязательно даже по отношению к трудам Плеханова и других) в работах Львова–Рогачевского можно почерпнуть чрезвычайно много полезного. Я полагаю, что всякий литературовед, который разрабатывал проблемы истории нашей литературы в прошлом и настоящем, если он минует работы Рогачевского, то тем самым затруднит свою работу. Преподавательская деятельность Львова–Рогачевского была безусловно положительной, если даже допустить, что здесь есть ошибки (кто их не делает?). Всякий проходивший у него учебу получил много объективного, хорошо систематизированного материала, много правильных марксистских указаний и без труда мог, конечно, позднее найти свой самостоятельный путь. Плох тот ученик, который вообще на всю жизнь остается под давлением идей своего профессора как чего–то целого и неизменного. Я полагаю, что при самом суровом отношении к деятельности Львова–Рогачевского как литературоведа, писателя и педагога, но в то же время при мало–мальской объективности, придется признать, что польза, им принесенная, в несравненной мере превышает те ошибки, которые им могли быть допущены. Поэтому, повторяю, я считаю своим долгом самым настоятельным образом поддержать просьбу тов. Рогачевского и Всероссийского союза советских писателей.
<1930>
Весной 1930 г. правление Всероссийского союза советских писателей возбудило ходатайство перед Наркомпросом о назначении персональной пенсии критику и литературоведу Василию Львовичу Львову–Рогачевскому (1873–1930). В связи с этим секретарь ВССП В. Кириллов обратился 3 мая 1930 г. к Луначарскому с письмом, в котором содержалась просьба дать заключение о литературных работах критика (см. ЦГАЛИ, ф. 279, оп. 2, ед. хр. 575). Львов–Рогачевский в письме от 20 мая также просил Луначарского поддержать это ходатайство Союза писателей (см. ЦПА ИМЛ, ф. 142, оп. 1, ед. хр. 512, л. 21). Луначарский тотчас же отозвался, написав публикуемый отзыв. Посылая его, он писал Львову–Рогачевскому:
«Дорогой товарищ, мне очень печально, если ряд недоразумений, которые произошли за это время, заставят вас думать, что я не откликнулся сейчас же с полной готовностью на ходатайство о предоставлении вам персональной пенсии. Еще до моего отъезда в Ленинград (куда я уезжал дней на пять) я уже приготовил довольно обширный отзыв, где совершенно определенно высказываюсь в самом благоприятном для вас духе. К сожалению, лица, которым я должен был поручить доставить этот документ вам или в Наркомпрос, по–видимому, этого не сделали. Я, впрочем, не удивлюсь, если окажется, что этот документ где–нибудь имеется. У меня во всяком случае его теперь безусловно нет, и я не могу в точности сказать, что с ним сделали. Ввиду этого считаю своей обязанностью постараться повторить то, что я писал вам»
(там же, ед. хр. 478, л. 47).
Получив отзыв, Львов–Рогачевский ответил письмом от 2 июня 1930 г.:
«Ваш отзыв о моей тридцатилетней работе я получил, дорогой Анатолий Васильевич!
Горячо благодарю вас за правдивое слово. В этот тягостный для меня год, подорвавший мою энергию, волнует и бодрит справедливое и чуткое отношение к моей деятельности и к моему доброму имени со стороны старого культурнейшего партийца.
Вы идете иным путем, чем я, но вы прекрасно знаете и помните, что для всего нашего поколения, выступившего в 1896–1900 гг., революционный марксизм был ответом на вопросы: как и во имя чего жить, куда и с кем идти, что делать? Вы прекрасно знаете и помните, что на марксизме никогда мы карьеры не делали, забывая о своем личном, шли мы в рабочую массу, и ждали нас за то тюрьма и ссылка, и в тюрьме на „свободе“ писали мы первые свои марксистские статьи.
И этого не вычеркнут из книги жизни никаким отлучением от марксизма те, которые вчера были учениками В. Переверзева, а сегодня стали хранителями марксистской ортодоксии.
Еще раз спасибо вам за то, что, признавая недостатки моей работы, вы справедливо оценили дело всей моей жизни. С приветом В. Львов–Рогачевский»
(там же, ед. хр. 512, л. 22).
