<1929 г.?>
Дорогие товарищи, только сейчас мог я внимательно перечитать пьесу Леонарда Франка «Карл и Анна» и ту записку, которая вложена в рукопись.
Я вынужден решительно отклонить ваше предложение — переделать пьесу Леонарда Франка в указанном направлении.
Два из трех указаний записки просто ломятся в открытую дверь. Там сказано, что нужно усилить социальный элемент пьесы, показав, что ее несчастные герои являются жертвами войны. Но это показано с предельной силой, и рекомендация записки похожа на совет носить воду в реку.
На третьем месте стоит совет — придать пьесе больше черт подлинного немецкого рабочего быта, — совет, по–моему, совершенно неприемлемый. Автор дал очень много черт не только вообще рабочего быта, но и этого быта в эпоху военного голода. Всякое добавление бытовых черт было бы здесь совершенно излишним.
Более оправданным кажется указание на то, что у Франка ничем не отразилось настроение революции в Германии, между тем как время, в которое происходит действие в этой стране, охватывает собой период от весны до осени 1918 года. Это замечание правильно. Очевидно, Франк не внес никаких политических моментов в свою пьесу, чтобы не нарушить ее цельность. Во всяком случае она написана так, что от нее не только ничего нельзя отнять, но к ней ничего нельзя прибавить, не согрешив против правил драматургии.
Если начать вносить всякие социально–революционные фразы в речи самих действующих лиц, получится значительное разжижение текста. Невозможно требовать, чтобы люди, охваченные столь интенсивными страстями, серьезно разговаривали еще и о политике.
Всякий человек, обладающий литературным вкусом, сразу поймет нелепость такой попытки, как только попробует вставить Рихарду, Карлу или Анне какие–нибудь политические сентенции или суждения.
Остается один метод: создать несколько новых сцен, ввести несколько новых действующих лиц, которые показали бы существующее в Берлине брожение, накипающее раздражение рабочих, возможность грозы.
Может быть, технически сделать это и можно, но я считаю, что это до чрезвычайности ослабит пьесу, ослабит самый ее эффект, и я не могу понять, для чего это нужно — разве только для спокойствия цензуры или дирекции, чтобы кто–то сказал, что вот–де, мол, все–таки подчеркнут социальный момент.
Если угодно дать представление об обстановке социальной революции в Германии, то надо написать для этого особую пьесу.
Леонард Франк великолепно рисует ужасы войны, ужас этих расторгнутых семейств, этого бесчисленного количества раздавленных человеческих судеб, рисует судорожную борьбу прекрасных людей из пролетарской массы против этой железной стихии, прихватывает, кроме того, своей критикой ложность идеи брака как прочной принадлежности жены мужу и мужа жене, указывает как раз на то, сколько нелепостей и терзаний происходит от столкновения двух чистобуржуазных стихий, жертвами которых становятся в данном случае пролетарии: буржуазной идеи брака, верности, вместо подлинной идеи свободного выбора друга и подруги, и буржуазной войны с ее сатанински жестоким отношением к правам личности.
Чего же еще нужно? Если эта пьеса не общественная, то какую же пьесу нужно назвать общественной; неужели мы находимся еще на такой стадии развития, когда нам непременно нужно произносить самые слова: «революция», «капитализм» и т. п.
Это же известно всякому. И пьеса Франка бесконечно больше дает для возбуждения чувств против старого мира, чем всякая внешне–официально революционная пьеса.
Все эти соображения и вынуждают меня отказаться от переделки пьесы Франка. Я считаю, что такая переделка была бы порчей этой пьесы, а портить пьесу я считаю недобросовестным. Если кому угодно заняться этим делом, — пусть занимается, и я первый порадуюсь, если эта пьеса будет сделана неплохо. Сделать же это хорошо просто невозможно.
Жму вашу руку.
<А. Луначарский>
