Классики на сцене

Казалось бы, у нас нет больше споров относительно необходимости критического усвоения прошлого. Все это понимают и никому сейчас не приходит в голову протестовать против издания своих и чужих классиков, которое занимает такое большое место в нынешней работе наших издательств. Правда, раздавались голоса, что классиков издается слишком много, и один из таких голосов (в «Молодой гвардии») даже ссылался на мое предупреждение, что классик — все–таки сын своего времени и не может быть прямо принимаем нами за образец ¹ Но, во–первых, голоса такие одиноки, а во–вторых, я вовсе не хочу сказать, что мы не должны соблюдать некоторой пропорции в отношении новейшей продукции и воспроизведений лучшей старой продукции, ни даже того, что, может быть, эта пропорция в области литературы несколько нарушается в пользу классиков. Но не изумительно ли, что когда мы переходим к области театра, то здесь мы встречаем совершенно противоположное настроение. Несмотря даже на то, что у нас имеется явный недохват в произведениях современных, что все говорят о кризисе драматургии, несмотря на то, что у нас на сцене часто ставятся вещи очень слабые, — все же всякая попытка к постановке классических пьес встречает неодобрение критики, которое я нахожу вредным.

Усвоение прошлого театра никоим образом не может происходить путем чтения прежних драматических произведений. Во–первых, театральное произведение так же, как и музыкальное, звучит только при исполнении, т. е. только на сцене драма, комедия по–настоящему живут. Стало быть, нужно либо прийти к выводу, что мы вообще ставим крест на все прошлое драматургии, либо обязательно ставить лучшие образцы его на сцене. Во–вторых, если кто–нибудь стал бы утверждать, что усвоение классиков — дело уже прошлое, законченное и что мы можем теперь перейти к новым очередным задачам современной драматургии, то он был бы совершенно неправ, ибо это усвоение — перманентное и закончено никогда не может быть. В нынешний момент особенно смешно говорить о такой законченности. Рабочий класс только еще начинает втягиваться в жизнь театра, он часто еще крайне неопытен в этом отношении, мало знает, для него линия развития мирового театра совершенно неясна, он часто не имеет представления о самых великих достижениях в этой области, какие до сих пор числит за собою человечество. Но ведь, кроме того, мы имеем постоянно подрастающее поколение, постоянного зрителя комсомольского и пионерского возраста, которому предстоит потом жить и творить и который именно и должен вновь и вновь критически усваивать лучшее наследие прошлых веков и обществ.

Классический репертуар нужен для того, чтобы знать наше прошлое. Рассказывают о покойном крупном искусствоведе и выдержанном большевике Фриче, что он бредил Шекспиром, когда умирал, так как смерть застала его за новой работой о Шекспире. Что же, скажем о нем, что он был пассеистом? Нет, он показал себя великим завоевателем во имя рабочего класса ценностей прошлого (как и настоящего). Мало того, он пламенно доказывал, что это прошлое важно нам не только как живой свидетель своего времени, но что оно остается живым для нас и что мы изучаем его именно для включения его в наше новое строительство.

Но если мы в нашем искусствоведении будем вновь и вновь возвращаться к настоящему разъяснению корней и смысла как для современников, так и для нас, театра Гольдони, Мольера, Шекспира, то как же примирить это с тем, что нашей молодежи, читающей, скажем, методическую книгу Фриче,² просто негде посмотреть ни одной пьесы ни Гольдони, ни Мольера, ни Шекспира, ни всех им подобных. Но помимо этого классический театр содержит в себе огромные психологические достижения. Не напрасно Плеханов говорил, что иные великие обобщающие* художественные произведения, как например Венера Милосская, рисующая идеал здоровой и разумной женщины, стоят выше даже, чем самое острое современное завоевание, хотя бы какая–нибудь буржуазно–революционная декларация. Почему? Потому что в Венере Милосской, учил нас Плеханов, содержится более широкое обобщение, остающееся поэтому более важным для целого ряда веков, именно поскольку она менее тесно прикреплена к условиям данного исторического момента.³

* В машинописном тексте: общие.

К этому надо прибавить, что классическим мы называем то произведение, которое выдержало суд веков, которое представляет собой продукт поколений, достигших наибольшего соответствия художественного оформления с художественными замыслами. А мы сами далеко еще не стоим на такой стадии развития. Нет сомнения, что гигантские художественные замыслы пролетариата, когда они найдут соответствующее художественное оформление, подымут свою голову гораздо выше вершин прошлого, но пока еще этого нет, и мы присутствуем только при первых, правда, уже весьма значительных достижениях чисто пролетарского искусства. Нам поэтому чрезвычайно важно изучить более совершенные формы, хотя бы не на нашем или не вполне нашем общественно–идейном материале. Будучи чрезвычайно важным делом для публики, особенно для молодежи, знакомство с классиками не менее важно для самих драматургов и для актеров. Плох и заражен в опасной степени комчванством тот драматург, который не хочет в основу своей работы класть внимательнейшее знакомство с театральными достижениями прошлого, который не усвоил, путем проникновенного познания не постиг театральные приемы и античные, и романтические, и позднеклассические, и буржуазно–натуралистические и т. д. А актер? Конечно, великолепно, что наш актер получает все более и более достаточно полнокровных, достаточно живых типов для своего воплощения, но он бы несомненно сузился, он потерял бы свое сценическое обаяние, если бы вместе с тем он не проделывал постоянных и широких этюдов, направленных на усвоение многоохватывающих типов символического значения. Пока еще наша сцена нам таких типов не показывает. А что объединенный пролетариат в наступающую для него органическую эпоху будет, разумеется, создавать грандиозные символические образы, что он вырвется из рамок не только натурализма, но и сколько–нибудь узкого реализма и найдет образы объединяющие, заряженные сверхчеловеческой энергией, потому что они будут воплощать собой не просто индивидуальности, а массовые силы, — в этом я не сомневаюсь и думал бы, что не следует сомневаться никому. Мы пойдем навстречу нашим собственным Прометеям и Фаустам. Но этот шаг мы никогда не сможем сделать без усвоения тех великих образов, в которых в счастливейшие свои моменты восходящая буржуазия уже достигла величайших обобщений тогдашнего своего юношеского оптимизма.

Актер, размельчивший себя до степени точного воспроизведения окружающих нас типов, отрицательных или положительных, но взятых в разрезе простоты и верности действительности, может обескрылиться, а я позволю себе утверждать, что нам очень скоро нужен будет крылатый актер. По всем этим причинам нельзя отрываться от классического театра.

Но каковы те практические требования, которые я делаю из этого? Они крайне и крайне скромны. Я отнюдь не требую, чтобы классический театр занимал половину, одну четверть или одну треть нашего репертуара. Мало того, я отнюдь не требую, чтобы всякий театр хотя бы от времени до времени включал ту или другую пьесу классического репертуара Я хотел бы только, чтобы по крайней мере в самых больших городах нашего Союза, прежде всего в Москве и Ленинграде, хотя бы один театр давал бы возможность каждый год смотреть классическую пьесу в хоро шей отчетливой постановке. Такими театрами должны, по–моему, быт наш московский Малый театр и ленинградский Театр русской драмы (бывший Александринский). Опять–таки я отнюдь не требую того, чтобы эти театры превратились в театры классического репертуара. Это было бы прямо вредно. Но для этих театров надо считать обязанностью ставить каждый год две–три, а поскольку у них могут быть филиалы, и четыре–пять классических постановок, русских и иностранных. При этом вовсе не обязательно, чтобы эти постановки были, так сказать, археологические. Усвоение классиков может идти через все стадии их модернизации. Сцена, наоборот, сделает многое, если она сумеет выдвинуть на первый план все самое живое в классических пьесах, выбирая при этом такие, в которых много живого.

Что же мы видим на деле? В прошлом году на вечере, посвященном памяти Ермоловой в Малом театре, я с особой энергией выступил с идеями, которые здесь развиваю, и с той же, по существу, крайне скромной программой, отхватывающей небольшой уголок для классиков на нашей обширной сцене, и совершенно сознательно и радостно оставляя всю остальную ее площадь для современного творчества.⁴

В ответ ли на это или по собственной инициативе Малый театр решил поставить в этом году несколько классических пьес. Критика же вместо того, чтобы вдумчиво отнестись к такому репертуарному плану, сейчас же завела дешевую волынку о том, что вот–де Малый театр вновь от «Любови Яровой» возвращается к Шиллеру и Грибоедову, о том, что это, конечно, линия наименьшего сопротивления для старого театра и тому подобные пустяки. Как только были поставлены «Разбойники» Шиллера, сейчас же началась со всех сторон атака.⁵ Я не вхожу сейчас в рассмотрение того, хороша или плоха постановка «Разбойников», хороша или плоха игра актеров. Могу только сказать, что она во всяком случае стоит на уровне удовлетворительности или, может быть, даже выше. Но главное–то заключается в том, что никакого разбора этой пьесы, никакой попытки помочь публике разобраться в этом действительно великолепном памятнике молодости немецкой буржуазии критикой сделано не было. Этой сложной и трудной задаче дать действительное разъяснение шедевра, которому скоро минет 150–летие, протянуть руку помощи нашей публике, в огромном большинстве случаев незнакомой с историей литературы, — не уделено было никакого внимания. Ограничивались рецензиями, в которых либо «пушили» театр за разные недостатки постановки и актерской игры, — в сущности это делалось испокон веков рецензентами буржуазной прессы, — либо прямо и прозрачно намекали, что постановка классических пьес вообще дело в высокой степени третьестепенное, рискованное и, пожалуй, ненужное. И театр дрогнул. Руководители театра прямо говорили: «Вот вы советуете нам ставить классиков, хотя бы в ограниченном количестве, но посмотрите, что делает с нами критика». Думаю, однако, что театр не может посетовать на неуспех постановки «Разбойников», ибо в настоящее время эта пьеса идет в филиале Малого театра три, а иногда — четыре раза в неделю с аншлагами. Другими словами, публика не только полностью оценила художественную силу этой пьесы и потянулась к ней, но и игнорировала неприязненный шум, который поднят был рецензентами.

Я надеюсь, что, по крайней мере, та программа–минимум, о которой я говорю в этой статье, будет выполнена и что Главискусство позаботится о том, чтобы поддержать дирекцию Малого театра на правильном пути, а именно на пути включения в репертуар каждого года нескольких крупных пьес мирового репертуара. Найдутся, конечно, люди (у нас работает в настоящее время подлинное марксистское театроведение), которые будут давать подлинные популярные комментарии к такого рода пьесам, будут на основе этого материала вскрывать социально–психологические процессы, вызванные к жизни движением хозяйственных основ и их политического отражения в различные яркие эпохи истории человечества, будут проводить параллели, делать выводы для нашего времени и т. д. И поверьте, эта доза классического репертуара животворно подействует и на нашу публику, и на нашего актера, и на нашего драматурга, который не потеряет, а в высокой мере подымет уровень нашего нового творчества. Нельзя, чтобы пьесы наших новых драматургов писались, исполнялись, смотрелись без всякого сравнения с достигнутыми уже вершинами театрального художества. Получится безобразное сползание вниз, не будет социалистического соревнования современных драматургов с классиками прошлого. А современный драматург не сможет сказать при этом, что его ставят в невыгодное положение, призывая его к такому соревнованию, ибо, по существу–то говоря, он находится в чрезвычайно выгодном положении по сравнению с классиками прошлого, ибо наше время выше, полнее, безмерно значительнее, чем даже самые значительные и самые революционные эпохи прошлого.

<1929>