Нет ничего скучнее сибирского пейзажа от самого Урала до Красноярска. Это бескрайная и плоская степь. Но чем ближе подъезжаете вы к Красноярску, тем больше степь эта начинает волноваться и приобретать развлекающее разнообразие, а под самым Красноярском раскрывается уже настоящая Швейцария. В особенности немножко дальше, минут 5–10 за Красноярском, горы становятся настолько высоки, что, засыпанные по зимнему снегом, они совсем кажутся альпийскими вершинами.
Здания самого Красноярска, села вокруг него, довольно порядочное количество растительности и могучий, буйный Енисей — все это создает редкий по красоте пейзаж. Что Енисей буен — это видно даже теперь, когда зиме, наконец, удалось сковать его. Он наломал льда по своим краям и боролся с окостенением до конца, так что вся его сине–бурая поверхность динамична, как бы напряжена жилами, мускулами, и показывает токи и водовороты его течения. Енисей река капризная и даже страшная. Каждый год своевольничает он разбивая баржи, унося насыпи и топя иной раз и все живое, попадающее в область его влияния. Сам город Красноярск представляет собой соединение, с одной стороны, большого количества заурядных провинциальных домишек, а с другой стороны известную сумму неплохих зданий старого типа с известной претензией то на готику, то на «модерн». Странно высится в этом городе новое здание музея, весьма элегантно построенное в египетском стиле и украшенное египетским фигурным орнаментом. Некоторые жители Красноярска диву даются и руками разводят, почему на берегу Енисея построено здание, перенесенное с берегов Нила, и почему краевые коллекции обширного красноярского округа должны помещаться в египетских стенах. Однако, большой беды в этом нет. Правда, кажется, что этот музей–храм немножко зябнет у сварливых льдов седого Енисея, но в общем он все–таки красив, а главное здание будет обширно и в нем разместятся великолепные коллекции, которые никак нельзя развернуть в старом здании.
Когда мы ехали смотреть этот музей, солнце устроило фейерверк над Енисеем. Оно окружило себя в слегка туманном воздухе великолепным кругом, опаловым с чуть заметными нюансами радуги, а вокруг первой окружности описана была еще и другая дуга, значительно более бледная. Солнце сияло в этой двойной короне, устроенной ему мельчайшими частицами льда, и в благодарность весело выделяло все рельефы раскинувшегося по холмам и оврагам Красноярска.
Позднее мне пришлось проехать верст семь за городскую черту в военный городок, на большой митинг, который мы устроили для гарнизона. Оттуда очень красив Красноярск, весь как на ладони, — правда на очень мозолистой ладони, — и весь дымящийся, словно каждый дом возносит курения солнцу в его двойной тиаре.
Что касается красноярского населения, то оно несколько особенное. Красноярск — старый город ссылки. Здесь побывало много знаменитых и незнаменитых революционеров, которые оставили после себя следы своей пропаганды, своих дискуссий. Рабочие Красноярска справедливо рассматривают себя как старую гвардию революции. Здешний интеллигент, даже попросту здешний обыватель, в известной степени насыщен или по крайней мере наслышан насчет революции. Это сказалось, например, и в активном обсуждении отчета правительства. Это был не тот сплоченный пролетарский, хозяйский и серьезный тон, каким угостили нас горняки, а скорей тон несколько оппозиционный, несколько бузотерский, очень независимый, скептический и прибеднивающийся, при чем красноярские товарищи–железнодорожники прибедниваются то иронически, пуская небольшую демагогию насчет того, что рабочим всегда достаются крохи, а администрация всегда свое возьмет, и насчет того, что «как и в мастерской молотом буцал так и сына приведу, скажу: буцай», то сентиментально, с дрожью в голосе рассказывая про то, сколько еще сирот и вдов не согрето не одето, не накормлено, хотя уже двенадцатый год революции, и т. д.
Между тем, никак нельзя сказать, чтобы революция ничего не дала красноярским железнодорожникам. Заработная плата у них крепкая. Их средняя зарплата даже выше общесоюзной средней. Большинство рабочих имеет домики, у кого корова, у кого две. Есть, конечно, и безусловно обидные веши, скажем, сибирская железная дорога допускает, чтобы у нее, в таком большом, сознательном рабочем центре, школа девятилетка превратилась в зловонную конюшню, готовую расползтись по швам и отравляющую детей.
Надо сказать, однако, что довольно пикантное к красноречивое бузотерство устных и, в особенности, письменных высказываний рабочих в Красноярске относится к весьма небольшой их части, хранящей на себе следы каких–то эсэровских и меньшевистких воспоминаний. Громадная же масса рабочих очень хорошо понимает что к чему, и когда председатель Окрисполкома тов. Полюдов произнес горячую речь благодарности революции и революционному правительству, рабочие разразились громким ура и стройно спели «Интернационал». Было их в огромном железнодорожном цехе около 5.000 человек, и когда вся эта громада пела пролетарский гимн, впечатление получалось глубокое и многозначительное.
В Красноярске я прочел еще лекцию (не говоря о небольших выступлениях перед комсомолом, в клубе железнодорожников и т д.). Лекция эта была делом довольно мудреным. Половина публики в цирке, вмещающем более 2.000 народа, состояла из рабочих, остальная — из местных партийцев, комсомольцев, просвещенцев, служащих и вообще красноярской интеллигенции. Я выбрал тему «В борьбе за социализм» и старался рассказать о самых общих принципах нашей борьбы и немного заглянуть в будущее, на те этапы, которые приведут нас к законченному социалистическому строительству. Я нашел в публике удивительное понимание. Как раз в самых серьезных местах аудитория прерывала меня аплодисментами, и не часто приходилось мне чувствовать свою мысль до такой степени ясно понимаемой и симпатично принимаемой. Тут сказывается прошлое Красноярска, вот эта его насыщенность и наслышанность большими политическими вопросами.
Мне жаль, что я не сумел посмотреть какой–нибудь спектакль в Красноярском театре. Здесь город разрешает проблему театра совершенно иначе, чем, напр., Иркутск или Новосибирск.
В Иркутске имеется превосходная драма, дающая смешанный репертуар, как бы составленный из лучших вещей всех московских театров. Идут споры, то ли это, что нужно рабочему, достаточно ли обслуживается рабочий. Однако Иркутская публика несомненно любит свой театр.
Новосибирск имеет театр оперный. Конечно, по оркестру хору, в особенности же самой сцене (в неудобном, переделанном из «купеческого собрания» здании) театр миниатюрный. Надо, однако, сказать, что эта миниатюрная опера не только вполне удовлетворительно проводит некоторые оперные спектакли, но даже с несомненным вкусом и хорошей артистичностью, чему я сам был свидетелем, воспроизводит такую сложную постановочную вещь, как балет «Красный мак». Однако, большие и заслуживающие похвалы усилия дирекции и артистов не находят милости в глазах новосибирской прессы, которая, исходя может быть, из правильной предпосылки (надо бы спросить публику, а в особенности рабочих), что в Новосибирске лучше иметь драму, чем оперу, довела свои раздраженные нападки на оперный театр (правда, дающий 100.000 дефицита) до непозволительных пределов. Как иначе назвать появление статьи под названием «Классовый враг окопался в оперном театре»? В самом деле, кто дал, в конце концов, право журналистам Новосибирска (особенно, если они коммунисты) называть усердных тружеников, верящих в свое дело и добросовестно его исполняющих, «классовым врагом»? Надо помнить, какое это страшное название, с какой обидой и как жутко воспринимает его всякий мало–мальски добросовестный интеллигент.
Красноярск поступил совсем по–другому. Он не только устроил у себя драматический театр, но еще и набрал почти всю труппу из рабочих. Повторяю, жалею, что не видел этого рабочего театра, таких ведь у нас не очень много.
Расставаясь с красноярскими товарищами я говорил с ними, конечно, не только об их театре, а обо всем их огромном и богатом крае с его Туруханском, с его лесами, пушниной, золотом и еще неразгаданными тайнами. А за Красноярском рисовалась передо мной и вся безграничная Сибирь, суровая, отнюдь не щедрая, но чрезвычайно богатая. Даром она ничего не дает, но за труд платит хорошо, и особенно за труд культурный, Как можно скорей и как можно больше надо дать этой стране и просвещенные головы, и ловкие руки, и великую помощницу — машину, поскорей дать ей эту связку культурных ключей для того, чтобы раскрыть кладовые и подвалы этого огромного дворца северной природы, в котором люди живут далеко не хозяевами, а словно еле терпимые гости.
Сибирь еще нужно завоевать. Завоеванная, эта строгая красавица окажется великой подругой человеческому труду.
