Иркутский университет расположился в целом ряде зданий, им занят бывший институт, генерал–губернаторский дворец и еще какие–то строения, — и все ему мало. Библиотека распирает у него отведенное ей помещение, кафедры жмутся и теснят друг друга, студенты бегают по морозу из одного конца города в другой. Можно было бы, правда, подарить университету великолепный, недостроенный военный городок, но этот подарок обошелся бы ему в 8 млн. рублей. Все–таки университету необходимо притти на помощь. При теперешней «чресполосице и дальноземельи» он представляет собою весьма несовершенное хозяйство. Страдает он также некоторым отсутствием профессоров. Правда, главнейшие кафедры заняты, но все же зияет порядочная пустота. Заменить профессора в Иркутске трудно, выманить его из Иркутска легко. Поездки Иркутску не то что заграницу, но даже и в центр, дают гораздо скупее чем следовало бы. Между тем, лучшей приманкой для сибирской профессуры была бы не та небольшая прибавка к жалованью, которую мы сейчас ей даем, а как раз обязательство правительства ежегодно давать возможность глотнуть воздуха в научных центрах. Из двух таких командировок одну можно было бы давать за границу. Я совершенно убежден, что если бы такая привилегия была бы признана, как правило, за сибирскими профессорами, их стало бы больше, да и квалификация их значительно поднялась бы.
Некоторые кафедры иркутского университета интересны. Кафедра фармакологии проявляет очень большую активность, исследует дубильные вещества, залежи охры, растительные краски и т. д., словом, стремится реально помогать развитию государственной индустрии. Живая работа происходит и на других кафедрах; так, например, кафедра физики, оборудованная благодаря карской экспедиции, ведет любопытные исследования по теплопроводности и т. п. Сравнительно недурно живется кафедре судебной медицины, гистологии, но есть и задушенные помещением и отсутствием оборудования кафедры. Отмечу, между прочим, очень интересный кабинет НОТ. Здесь имеются совсем новые аппараты по психометрике, большая интересная коллекция фотографий с рационализованных заводов и цехов в Германии, привезенных руководителем кафедры. Вообще в университете бьет ключом живая мысль и студенчество его интересно своей сибирской крепостью и большим количеством нацменов. Особенно трудно, по–видимому, развертывается бурятское отделение. Зато превосходно развернулся рабфак.
Рабфак занимает превосходное помещение, имеет большие, светлые, весьма недурно оборудованные кабинеты, а общежития его хороши на редкость. Только просторная генерал–губернаторская шуба, в которой живет Иркутск, могла позволить такую роскошь. За исключением небольшой сырости в нижнем этаже одного из зданий, все остальное почти идеально и тесноты особой нет. И еще, к чести иркутских рабфаковцев, надо сказать, что чистота у них поразительная. Много я на своем веке видел разных общежитий и должен сказать, что у девушек они еще туда–сюда, а у молодых людей они не поднимаются даже до такого официального, казенного порядка, который можно видеть в самой захудалой казарме, Здесь не то: здесь чистота доведена до уюта, даже до своеобразного кокетства: всюду картинки на стенах, чисто прибранные постели, все выметено, вымыто и сами рабфаковцы не имеют вида бурсаков Помяловского. Не знаю, чем объяснить поразительную опрятность иркутских рабфаковцев, — может быть, тем, что помещение им отведено хорошее, а в иных из скученных рабфаков самой Москвы отпадает, должно быть, самая охота вести какой–нибудь порядок. Может быть, сказывается сибирский темперамент или наличие значительного количества инородцев. Широкие бурято–монгольские лица юношей и девушек с глазами, которые смотрят умно, пытливо, любопытно, встречаются на каждом шагу. Начинают рабфаковцы с жалоб, но потом сами же над ними подсмеиваются. По–видимому, они знают, что, по сравнению с большинством других рабфаков, они — баловни судьбы. Занятия у них ведутся по полной программе успешно. Справедливой мне показалась одна их жалоба: они дают студентов в Иркутский университет, немного в Томский, немного в Дальневосточный, а в Москву и Ленинград их принимают что–то, кажется, по одному в каждый город. Это уже, пожалуй, обидно мало.
Характерен для Иркутска весь процесс отчета правительства, который я сделал в так называемом КОР‘е (Клуб Октябрьской Революции), очень большом и благоустроенном зале. Народу собралось видимо–невидимо, что называется, яблоку негде упасть. Слушали мой трехчасовой доклад с чрезвычайным вниманием и полным одобрением, но едва я окончил последнее слово и президиум объявил о перерыве, как 3/4 моих слушателей схлынули. Что же, посмотрели наркома, послушали наркома и по домам, за чаек. Ведь теперь пойдет свое, слышанное–переслышанное и всякие там резолюции и другой обычный церемониал. Я вспомнил, как мы сидели в Шипунове до часу ночи с крестьянами и ни один из них не подумал пошевельнуться со скамьи; как 6 с половиной часов страстно обсуждали мы вопросы угольной промышленности Сибири в Ленинске и как железнодорожники на станции Тайга, просидевшие 5 часов в ожидании, сидели еще 5 часов за делом. Конечно, оставшаяся четвертая часть проявила достаточную активность и я, шутливо указав на такое обывательски–зрительское отношение иркутян к отчету правительства, сделал им весело принятый ими комплимент — «по крайней мере, оставшиеся являются, разумеется, самыми лучшими иркутянами».
Иначе проходило дело у рабочих и красноармейцев. Мне пришлось выступить два раза в двух ж.–д. центрах: Свердловском и Иннокентьевском. И там было по тысяче, а, может быть, и больше железнодорожников. Внимание напряженное. Правда, часто бывает, что у железнодорожников в дебатах очень большое место занимают местные мелочи, личные жалобы и досадно примешиваются демагогическое уравнительство и спецеедство. Один рабочий выставил, например, такой тезис, правда, приписывая его крестьянам: «Вот что нам говорят крестьяне: «Да мы у себя кулаков даже совсем истребить согласны, только сделайте то же и вы с вашими кулаками». «А кто же у нас кулаки?» — «Вся ваша служащая администрация и специалисты, которые получают по 200, по 300 р.». Однако разъяснение, почему специалиста приравнять к кулаку нельзя и почему рабочий проявляет высшую степень бесхозяйственности, когда спецеедствует, выслушано было с полным сочувствием и пониманием. Основная масса рабочих у нас всегда на высоте и внешний характер собраний зависит только от того, насколько велика и насколько развязна бузотерская примесь, а также от того, насколько в данном месте крепко основное ядро и насколько оно умеет само, еще до ответа докладчика, дать некоторую трепку тем формам бузотерства, где слышны отклики лево–эсеровщины, оппозиции и т. д.
После осмотра небольшого, но интересного кожевенного завода «Сиб–Монгол», где я опять полюбовался превосходной хозяйской тревогой красного директора–выдвиженца и сообразительного председателя фабзавкома по поводу всяких недостатков «нашего предприятия» мы попали еще и на местное отчетное заседание. Правда, по недостатку времени на отчете я не смог присутствовать, но я видел, как рабочие разных мелких предприятий, так называемого Маратовского пригорода, сходились со всех сторон с музыкой в свой обширный клуб и как они озабоченно и весело готовились «протереть с песочком» свой муниципалитет. Я все же успел обратиться к ним с довольно обстоятельной речью об особом значении предстоящих выборов. При выходе, большое количество ребятишек с шутками, гоготом и щебетанием высыпали провожать меня к автомобилю.
Крепко и с подъемом прошел доклад в гарнизоне. Записки, которые в изобилии были мне поданы, показали, как чутко и точно разбираются красноармейцы как в вопросах внешней политики, нашей обороны, так и в вопросах нашего сельскохозяйственного курса. Здесь я имел удовольствие познакомиться с корпусным командиром, тов. Л. Товарищу этому всего 26 лет. Для придания себе большей солидности он запустил вокруг своего юношеского лица непроходимую сибирскую бороду, для солидности внутренней он не нуждается ни в каких прикрасах. Его молодая жизнь полна кипучей деятельности и крупных подвигов, в результате которых грудь его украшена целой серией орденов Красного знамени. С большим авторитетом и самой симпатичной простотой провел тов Л. наш митинг.
На фоне моего светлого воспоминания об этом молодом революционном воине проходит, однако, траурный силуэт. Жалею, что лишь позднее узнал о недавней гибели во время полета его младшего брата, летчика и тоже одной из надежд нашей армии. Жалею потому, что не смог по–братски пожать ему руку и выразить ему мое соболезнование.
Я прочел в Иркутске большую лекцию об основах нашей культурной революции.
Лекция, быть может, несколько теоретическая, но охватившая все важнейшие просвещенские, воспитательно–этические и художественно–бытовые задания, была выслушана иркутской интеллигенцией (преобладали, конечно, просвещенцы, профессора, студенты, партийные пропагандисты, артисты) с большим вниманием и интересом. Отвечала мне одна учительница, которая жалела, что я не остановился больше на нуждах школы, на недостатках, которые со всех сторон нас окружают. Я со своей стороны ответил этой учительнице, что часто, может быть, даже слишком часто приходится мне самому говорить об этих недостатках, но от их перечисления и от проливания слез по поводу нашей бедности школы вряд ли улучшатся. Тут должна нестись другого рода борьба — борьба за общее расширение центрального и местного бюджетов путем нашего хозяйственного роста, борьба за признание более широких прав на долю в этих бюджетах за просвещением. «Нам же между собою важнее пожалуй подумать о том, как улучшить нашу работу. Не напрасно тов Рыков указывает на то, что не от одной бедности, но и от собственной косолапости происходит у нас много недоброго. При таких же средствах можно дать и некоторый минимум эффекта, и некоторый максимум. Я боюсь, что мы еще очень далеки от этого максимума при данных материальных условиях. Вот почему полезно от времени до времени подняться несколько выше над непосредственными нуждами сегодняшнего дня, проникнуть несколько выше, проникнуть несколько глубже, оглянуть наши культурно–революционные задачи во всем их объеме, прощупать классовый скелет, который всегда должен служить опорой любой нашей культурной работы». Не знаю, насколько согласилась со мною та лучшая часть иркутской интеллигенции, которая меня слушала, но думаю, что свою долю пользы моя «проповедь» все–таки кое–кому принесла.
