Чтобы покончить с каменноугольной Сибирью, расскажу еще о двух других больших угольных районах — Анжерском (правда, он относится к Кузбассу, но расположен в стороне, на магистрали) и Черемховском.
Анжерские копи — старые. Они принадлежали прежде сибирской железной дороге. Но при советской власти они расцвели до неузнаваемости и сильно подняли свою выработку.
Мы нарочно поехали посмотреть на рабочее жилье в старой стройке и в новой. По правде сказать, даже и в старой стройке, в ветхих и сильно зажитых домиках, небольшие квартирки, в комнату с кухней, выглядят довольно приветливо.
В первом домике, куда мы попали, мы нашли только хозяйку и ее пятерых детей — от взрослой комсомолки до 3 недели тому назад родившегося младенца. Конечно, такой большой семье жить в квартирке этого типа тесно, но при меньшем многолюдстве она была бы неизмеримо привлекательнее, чем те поистине ужасные жилища, которые я видел на Урале, в Лысьве, — так называемые, «номера».
Но новая стройка несравненно приветливее. У одного рабочего, женатого и живущего с младшим братом, мы нашли довольно много цветов и резвого котенка, и какой–то привкус уюта, который не обманывает.
Однако, на улице нас нагнал какой–то рабочий из числа «недовольных».
«Тут, сказывают, из центра приехали нарком, это вы будете? Вот хотел поговорить насчет постройки. Стены проконапачены плохо, много угля уходит на топливо. К тому же мало сознательны мы. Нас делить нужно между собою, а тут вдруг кладовая одна на два семейства, люди поступают против совести — свара». «Ну, полно, говорит заведующий копями тов. Акулов — разве можете вы отрицать, что жилищные условия у вас очень улучшились? А если какие–нибудь мелочи не в порядке, можете заявить». «Ведь начальство–то из центра раз в год мы видим, хочется пожаловаться».
Позднее, во время моего доклада, я специально остановился на характере этой жалобы, так как узнал, что действительно у «хозяек» происходят от времени до времени мещанские схватки из–за мелочей, бытовых пустяков. Я сказал на собрании при большом сочувствии рабочих: «Как же это вы хотите проводить коллективизм в деревне, уговариваете крестьян на такое важное общее дело, как колхозы, а сами, будучи пролетариями, коренными коллективистами, не умеете дружно ужиться в двух квартирах только потому, что у них одно общее крыльцо и одна кладовая»? — Смеются.
Зашли мы в очень интересную энергетическую установку Анжерки. Интересна она тем, что почти вся обновлена. Курьезно сравнить огромные, как бегемот, старые машины, которые давали что–то около 800 киловатт, и изящную маленькую новую установку на 3.000 киловатт.
Между прочим, турбогенератор очень сложной системы, выписанный из Германии, был собран здешними рабочими самостоятельно, без участия немецкого мастера. Инженер рассказал мне, что немцы в этих случаях пускаются на кое–какие хитрости: закладывают отдельно какие–нибудь маленькие части, необходимую пластинку, так что приходится ломать голову, прежде чем догадаешься, почему как–будто совсем ладно собранная машина все–таки не идет в ход. Но эти маленькие хитрости и уловки были превосходно раскрыты рабочими и машина идет безукоризненно.
Подивились мы также котлам Вилькокса до такой степени механизированным, что к ним, можно сказать, незачем прикасаться человеческой рукой: они сами себя загружают углем в должное время и в должной мере, сами себя контролируют, сами себя очищают.
Несколько слов необходимо сказать отдельно о здешнем рабфаке. В свое время Наркомпрос, считаясь с большим количеством рабочих и рабочей молодежи в Анжерской и соседней Судженке, возбудил ходатайство о принятии этого вечернего рабфака на государственный счет. К сожалению дело не прошло в Совнаркоме, — не прошло пока, так как я надеюсь, что на перерешении этого дела, согласно усердной просьбе рабочих, можно будет настоять. Правда, из центра все–таки было дано на оборудование рабфака 20 тыс. руб., но этого недостаточно. Сибирский бюджет перенапряжен, много дать не может, и хотя он дал все, что мог, тем не менее рабфак тесноват, учебников и учебных пособий в нем мало, а он заслуживает того, чтобы быть поставленным образцово, что можно сделать лишь в том случае, если центр согласится взять его на свой счет.
Чем же замечателен этот рабфак? А вот чем: его студенчество (человек 180) — молодые горняки, которые работают под землей в течение 6 часов ежедневно, а потом, умывшись и пообедав, идут заниматься на рабфак, работают здесь до 12 часов ночи в комнатах, набитых этой учащейся молодёжью, потея схватившись от отчаяния за голову и работая, по выражению одного из рабфаковцев, «над такими науками что прежде от одного названия голова кругом шла». В 12 часов ночи такой «студент» возврашается к себе домой на койку для того, чтобы вздремнуть до 5 часов утра и потом спуститься под землю, бороться в поту и духоте с неуступчивой породой, громя ее кайлом или катя перед собою неуклюжую тележку. Это действительно какой–то юношеский героизм, стремление взять в лоб науку. И как же такой богатырской молодежи не пойти навстречу.
Судженка — бывшие частные копи, теперь объединенные под одной дирекцией с Анжерской, отстоят от нее версты на четыре. Оттуда явилась делегация, заявившая, что судженцы не могли притти в Анжерку, да если бы и пришли, не вместились бы в ее клуб, — а потому категорически просят приехать к ним и повторить, хотя бы вкратце, доклад правительства. Поехать оказалось возможным в автобусе, обычно совершающем рейсы между этими двумя поселками.
Был уже довольно поздний вечер и трудно было рассмотреть окружающее. После переезда по совершенно пустой снежной равнине Судженка кажется внушительной и людной, по крайней мере вечером. Большие здания с освещенными электричеством рядами окон, уличные фонари, довольно большое движение, — все это на минуту перенесло меня в какой–то большой город, хотя, вероятно, за пределами узкого центра это впечатление сразу исчезло бы.
Едва подошел я к концу моего сокращенного доклада перед 500 судженскими углекопами, которые, внимательно выслушав принятую в Анжерке резолюцию, тщательно пополнили ее своими замечаниями, как вновь явилась делегация, на этот раз принадлежащая шахте 5/7, в красном уголке которой собралось 300–400 шахтеров, требующих к себе представителя правительства.
Пришлось в том же автобусе переехать и в красный уголок. Он оказался, между прочим, довольно вместительным клубом. На собрании бросалось в глаза довольно значительное количество женщин. Здесь опять после доклада очень вдумчиво прослушали резолюцию и вновь ее пополнили. Горняки — народ серьезный, проехать мимо себя члену правительства не позволят, а, залучив его к себе, хотят самостоятельно обдумать резолюцию, включить в нее свои требования.
Любезный шофер в автобусе взялся отвезти нас с шахты 5/7 прямо к нашему вагону. Это было отважно. Мы не сразу поняли всю серьезность такого полного неожиданных авантюр путешествия. Дело в том что прямой дороги в таком направлении нет и автобус должен был комбинировать ее из различных кусков уже проложенных человечеством путей, пересеченных, так сказать, неисследованными промежутками.
Путешествие это доставило нам немало удовольствия. На крутых взъездах, вследствие (согласно гипотезе шофера) плохого качества бензина, мотор начинал стрелять и затем прекращал свое действие — вернее, действие это оказывалось абсолютно неэффективным. Тогда шофер взывал к своему ассистенту, который продолжительно и безрезультатно колдовал над мотором. С недовольным кряхтением слезал, наконец, «сам» и укрощал свою заупрямившуюся машину. Хуже было, когда мы въезжали в более или менее глубокий сугроб. Тут полностью сказывалась мудрость народной пословицы, конечно, в индустриализированной форме: «любишь кататься — люби и автобус возить». Публика высаживалась и с уханием двигала громоздкий экипаж. Автобус, однако, оказался машиной коварной и не сразу выдал все свои сюрпризы. Так, вытащенный из снега, он немедленно отблагодарил своих спасителей, которые, фыркая, уселись на месте, растирая озябшие носы и щеки, тем, что вдруг совершил прыжок, достойный тигра, вследствие которого в боку руководителя сибирского хозяйства оказалась порядочная пробоина. Но все препятствия были преодолены и вдали замелькали, наконец, огни вокзала. Вероломная машина выкинула тогда свою последнюю штуку: она внезапно накренилась на бок и решительно отказала в дальнейшей службе. Пришлось пройти остальное расстояние пешком. Для того, чтобы читатель мог оценить всю прелесть этой прогулки, я должен упомянуть, что было 32 градуса мороза при сильном ветре. Пришли мы в наш вагон промороженные насквозь, и только сибирские пельмени, которые в невероятном количестве сюрпризом приготовила нам добрая жена одного анжерского товарища, привели нас опять в чувство и состояние жизнерадостности.
Посещение Черемхова состоялось значительно попозднее — но уж уголь к углю.
Черембасс находится в очень сложных условиях. Его запас, по–видимому, не менее миллиарда. Уголь его довольно хороший. Последние опыты, произведенные в Москве, показывают, что здешний уголь недурно коксуется. Но Черемхово расположено недалеко от Иркутска и следовательно имеет чрезвычайно слабые экспортные возможности. Оно мечтает сомкнуться с рудами Дальнего Востока, мечтает проникнуть в Манчжурию и Китай, но все это пока только планы. А сейчас Черемхово не может развернуться, как следует не имея правильного сбыта.
Тем не менее, угольные копи Черембасса, как все у нас в стране, развиваются и рационализируются. Механизация привела к большим результатам: добыча угля здесь, пожалуй, самая дешевая, — пуд обходится в 7 к.; а в будущем цену себестоимости надеются снизить до 5 коп. Но механизация приводит к сокращению рабочих рук, а невозможность расширения производства угрожает частичной безработицей даже шахтерам, принадлежавшим к старому, основному костяку рабочего населения Черемхова. «Так что вы не удивляйтесь, дорогой товарищ, — предупреждает меня молодой директор, тов. Шестов, — если рабочие у нас не совсем довольны, если у них даже проглядывают хвостистские настроения, некоторая враждебность к машине».
Я так и приготовился встретить несколько хмурое рабочее собрание.
Ничего подобного. Мы вошли в огромное помещение механического цеха, в окна которого било яркое зимнее солнце, необыкновенно живописно заливая целое море голов и гирлянды молодежи, расположившейся, словно воробьи, на фермах, перекладинах и галлерейках. Нас встретила веселая и хорошая музыка горняцкого оркестра. Прием вообще был необычайно воодушевленный и радушный.
Еще более поразили меня самые дебаты. Рабочие поднимались легко до вопросов общегосударственных, общесибирских; нигде, кроме разве Прокопьева, они не говорили с такой заботой, с такой тревогой о самом родном — о своем производстве.
Было и несколько жалоб местного характера, притом совершенно законных. Ну, разве не безобразие, в самом деле, что рабочим из дому на производство приходится проходить через пути и раз 10 нырять под брюхо вагонов, или делать необъятный крюк? Железной дороге пустяки стоило бы сделать виадук, но зачем? — рабочие «не свои». Надеюсь, что удастся убедить железную дорогу, хоть пополам с управлением копей, соорудить этот виадук.
Очень хорошо выступали в Черемхове просвещенцы. Одна учительница в красном платочке, упомянув о некоторых чисто просвещенских нуждах, произнесла потом широкую общественную речь о привлечении женщин к советскому строительству, о той роли, которую горняки должны сыграть при выборах в окружающих деревнях, о нынешнем фазисе борьбы деревенского социализма с кулаком и т. д. Эта горячая, можно сказать, даже огненная речь была выслушана горняками с глубоким вниманием и покрыта дружными аплодисментами.
Хорошо говорил и пожилой учитель в синих очках. Особенно понравилось мне такое место в его речи:
«Тов. Луначарский, среди деревенских учителей есть немало хороших общественников, подлинных внепартийных коммунистов. Обыкновенно такие бывают как раз и хорошими педагогами. Интересов и запросов у учителя этого типа — бездна, но один страх висит над ним, как бы не отстать совсем, как бы не порасти мхом, как бы не одичать. Ведь он живет иной раз в совершенно непроходимой глуши, ведь даже поездка куда–нибудь сюда, в Черемхово, к производству, к рабочим, для него уже глоток воздуха. Я не говорю о каких–нибудь дальних экскурсиях, — они делаются в ином порядке; но средства учителя не позволяют ему даже недалеких поездок. Нельзя ли было бы установить некоторый вспомогательный фонд, который позволял бы учителю от времени до времени, в отпуск, например, поехать в какой–нибудь промышленный центр и проветрить там свои мозги и политически и педагогически? Мы имели бы таким образом лучшее количество людей, которые являются одной из главных опор советской власти в деревне».
