В Саратов приехал 3 февраля в 4 часа. Отправились в Губком, установили дни. Вечером было заседание Губкома.
На другой день утром, в 11 часов, мною принят был отчет по народному образованию, из которого выяснилась следующая довольно любопытная ситуация в Саратове.
Решением Губкома заведующим отделом назначен беспартийный (бывший сионист) т. Ребельский, который заявил мне, что он глубоко сочувствует коммунизму и только потому не входит в партию, что сейчас считает такой шаг запоздалым и явится упреком в небескорыстности его. Другие, однако, говорили, что у Ребельского имеются сильные толстовские и сионистские тенденции, которые мешают ему вступить в партию. Как бы то ни было, из всего моего пребывания в Саратове, как и из отчета, я убедился, что Ребельский в высшей степени старательный человек, чрезвычайно преданный делу и рационально к нему относящийся. Между прочим сотрудники–коммунисты отдела настроены по отношению к Ребельскому, безусловно, враждебно. Вмешиваться в это дело за короткий приезд я, конечно, не захотел, но высказал мнение, что было бы правильнее назначить заведующим кого–либо из подходящих для этого коммунистов. Правда, вполне подходящего лица нет, но я и думал скомбинировать дело таким образом, чтобы во главе стоял политически ответственный коммунист, дело же делалось главным образом Ребельским в качестве специалиста и в должности заместителя. Однако такая комбинация, как оказывается, уже была испробована, но коммунисты не давали т. Ребельскому достаточной самостоятельности, так что пока дело осталось в том же положении.
Вообще состояние народного образования в Саратове несколько выше, чем в средних губерниях, так, например, Саратовская губерния идет впереди всех в смысле ликвидации безграмотности. Состояние школ и детских домов, хотя и оставляет желать лучшего, но все же, в особенности в самом городе Саратове, живет более интенсивной жизнью и пользуется более сносными условиями, чем в большинстве других посещенных мною городов.
В 4 часа мы были на митинге железнодорожников, он происходил при неблагоприятных условиях в огромном и холодном депо, под крышей которого немилосердно кричали галки, что сделало для моего спутника т. Саморукова почти невозможным говорить, а меня под конец моей часовой речи до крайности утомило.
Но, конечно, не этим объясняется некоторая угрюмость и сдержанность, с которой рабочие отнеслись к нашим речам; выслушаны они были очень внимательно, но аплодисменты были сухие и редкие. Представитель местного Губкома предложил принять резолюцию в коммунистическом духе и голосовал, кто «против»; «против» не оказалось никого, но какое–то лицо явно интеллигентского пошиба потребовало голосования «за», и, к сожалению, «за» поднялось не более 60 или 70 при собрании более чем в 1000 человек. Я, конечно, заинтересовался причинами такого необычного для меня настроения рабочих.
Вообще настроение рабочих в провинции неважное, но тем не менее и в эту мою поездку, например, в железнодорожных мастерских в Тамбове, было все же несравненно более дружелюбное отношение. Несмотря на хороший состав Саратовского губкома, по–видимому, на работу среди рабочих не обращается достаточного внимания. Материальное положение железнодорожников, конечно, неважное, но и не слишком плохое, пайки они получают. Очень сильно были настроены рабочие против цектранизма, но он уже устранен. Приходится принять гипотезу, что настроение железнодорожников столь сдержанно и угрюмо именно вследствие отсутствия должной партийной работы и, может быть, вследствие накопившегося раздражения против злоупотребления разных комиссаров.
В 7 часов состоялось партийное собрание в театре Карла Маркса. Собралось не менее 1½ тысяч человек. С докладом по вопросу о роли и значении профессиональных организаций выступил я. Доклад сделал чрезвычайно серьезный, так как и состав публики здесь более ответственный. Говорил о взаимоотношении партийно–организованного пролетариата к беспартийному, профессионально–организованному и всего пролетарского класса к крестьянству, строил широкую картину всей системы диктатуры пролетариата через профессиональный аппарат над и в известных рамках вместе с крестьянством.
Вместе с тем рассказал подробно все последовательные этапы позиции Троцкого и подчеркнул переход Троцкого от совершенно откровенного главполитпутизма чуть–чуть не к замаскированному синдикализму. Подчеркнул также и то, что последняя позиция Троцкого, не будучи четкой и ясной, вместе с тем весьма близка к нашей позиции и равносильна капитуляции перед ней на 3/4, но капитуляции неуклюжей и дающей одновременно разные авансы, прежде допущенные Бухариным, по отношению к ошибочным требованиям рабочей оппозиции.
В прениях участвовали главным образом местные работники, из которых двое, оба цектраниста, выступали за резолюцию Троцкого, двое за нашу позицию (удачно), тов. Флеровский неясно, в общем как будто бы склонялся к позиции Шляпникова. Выступал также с дополнительной речью представитель ВЦСПС т. Саморуков. После моего краткого заключительного слова произведено было голосование, которое дало в результате за позицию Троцкого 13, Шляпникова 0, все остальные, при отсутствии воздержавшихся, голосовали за нашу позицию.
Утром 5 числа я посетил военный городок, куда сведен был гарнизон Саратова, Городок очень не благоустроен, в бараках давным–давно не топят, часто не на чем печь хлеб. Ввиду отсутствия ассенизационного обоза городок страшно загрязнен и весною буквально чуть не потонет в нечистотах. Все это происходит отнюдь не от недостаточной заботливости Губисполкома или от непосредственного военного начальства, а от страшно тяжелого кризиса транспорта. С дровами худо потому, что железные дороги забирают буквально все дрова, какие кто–либо куда–либо ни вез. Несмотря на это, настроение красноармейцев хорошее, об этом говорили мне и непосредственные начальники городка, и такое же впечатление вынес я от большого митинга, который мы собрали. Я произнес на нем речь об общем положении республики, указал на переход на мирный фронт и вместе с темна необходимость крайней военной бдительности, на заслуги Красной Армии в прошлом и на предстоящие ей трудности, особенное внимание обратил на бандитизм, подробно выяснил причины его появления, его характер и призывал красноармейцев энергичным ударом задушить его. Речь не только была выслушана с большим вниманием, но и покрыта шумными аплодисментами, после которой все присутствующие очень стройно и с подъемом пропели Интернационал. Мне хотелось остаться в городке для того, чтобы поговорить с красноармейцами и ближе присмотреться к его организации, но, к сожалению, для этого не оказалось времени. Затем я лично побывал в двух детских домах, причем о первом меня предупредили, что это наилучший детский дом. Он действительно произвел на меня весьма благоприятное впечатление как педагогическим составом, интеллигентским и ласковым к детям, так и большою непринужденностью и веселостью детей. Помещение они занимают превосходное с роскошным видом на Волгу, дом какого–то миллионера. Пища удовлетворительная, и единственным недостатком является холод. Однако, как выяснилось из расспросов, случился временный перерыв в доставке топлива, и дрова должны быть доставлены на другой же день.
В другой дом я поехал по своему собственному выбору и вполне внезапно. Этот дом оказался в несколько худших условиях: главным образом дошкольники, однако и тут дети оказались достаточно сытыми, здоровыми и веселыми, и ласковыми. Чистота оставляет желать лучшего — мною были замечены грязные наволочки на подушках и т. п., но заведующая объяснила мне, что в течение уже большого количества времени она не может добиться выдачи мыла. С такими затруднениями приходится постоянно считаться.
В 4 часа мною прочтена была публичная лекция на тему «Религия и коммунизм». Народу собралось очень много, было послано приглашение местному духовенству, которое, однако, не явилось. Несмотря на совершенно открытый характер собрания, критика всякой религии вообще и в частности христианской и противопоставление им коммунистического идеала была принята публикой чрезвычайно дружелюбно. Подано было очень много записок, на которые я, однако, не смог ответить и на которые постараюсь ответить в печати.
К 7 часам вечера я переехал через Волгу на лошади в г. Покровск, который в отношении продовольственном считается губернским, объединяя своим Губпродкомом несколько богатейших уездов. На собрании коммунистов присутствовало около 500 человек. После доклада моего приблизительно такого же содержания, как в Саратове, только в более сокращенном виде и несколько более популярного, несколькими присутствующими внесено было предложение не производить голосование ввиду отсутствия защитников других точек зрения. Между прочим местный Губком оказался в большинстве на точке зрения… Сапронова. Я со своей стороны предложил не разобравшимся воздержаться от голосования, но вообще голосование все же произвести. На эту точку зрения стало огромное большинство собрания, и резолюция дала: за нашу позицию 285, за Троцкого 13, Сапронова 6, Шляпникова 0, воздержавшихся 44.
За ужином после моего доклада я имел случай поговорить со многими покровскими деятелями, причем для меня выяснился разрыв между посевкомами и Продкомом. Товарищи из Посевкома жаловались, что Продком своим, как они выразились, бесчеловеческим выжиманием хлеба из крестьян создает абсолютную невозможность какого–нибудь мирного сотрудничества с крестьянами, на что Продком, т. Третьяков, один из самых выдающихся работников Наркомпрода, ответил, что считает для себя обязательными требования Центра и что ни на одну минуту не отступит от своей политики, хотя и сознает, что выполнить разверстку до 100% значит почти наверное довести край до восстания. К счастью, после этого вскоре прибыл из Москвы председатель Саратовского губисполкома т. Иванов с счастливым известием, что для Саратовской губ. разверстка понижена до 75% и для Покровской до 60%, что не только дало возможность Покровску вздохнуть свободно, но и оставляет в era распоряжении 1 200 000 пудов как посевной фонд.
На другой день у меня было совещание с Губкомом и Губисполкомом. Я отвечал на целый ряд вопросов, между прочим и на вопрос о слиянии партийно–агитационно–пропагандистской работы с Главполитпросветом. Саратовский губком, не ожидая решения съезда, целиком слил эту работу и очень держится за такое слияние. Я советовал покровским товарищам подождать до решения съезда, носам высказался, как всегда, за полное слияние. Были разрешены и некоторые другие вопросы. Я лишь позднее прочел одобренные ЦК тезисы Преображенского. В общем согласившись с тенденцией этих тезисов, я нахожу, что они оставляют тем не менее за агитационно–пропагандистским отделом функции излишние, о чем, конечно, не место говорить здесь в отчете, но о чем я буду настаивать и на X съезде.
В Покровске я также посетил один детский дом, который оказался в очень скверном положении, дети спят по четверо на одной постели, в доме грязно, душно, питаются дети, несмотря на то, что «Покровская губерния» — житница, скверно. На мой вопрос, чем можно объяснить такое отвратительное питание детей в детских домах, последовал ответ: Наркомпрод, считая Саратовскую и Покровскую губернии за производительные, ничего не отпускает на питание детей, даже находящихся в детских домах. Г. Саратов недавно настоял на включении себя в число непроизводящих центров, а уезды так и теперь остаются морилками для людей на том основании, что там–де хлеба много. Нет никакого сомнения, что придется по соглашению с т. Дзержинским, поставленным ВЦИК теперь во главе Особой Комиссии, войти с предложением немедленно (отменить) это жизнью опровергнутое постановление. Никаких дополнительных ресурсов у местной власти производящих губерний, кроме государственной разверстки, нет. Если из нее не будет выделяться известный фонд для питания детей, то мы будем иметь еще один парадокс, и рядом с тем фактом, что рабочие голодают у нас как раз в хлебных губерниях, будем еще видеть, как в голодной Костромской губ. детская смертность приблизится к норме, а в богатейших уездах Покровской продовольственной губернии детская смертность будет ужасающей. Я говорю, конечно, о детях, находящихся в детских домах и живущих в городах. Дети крестьян в этих губерниях ни в какой продовольственной государственной помощи, само собой разумеется, не нуждаются.
По приезде в Саратов я узнал о взятии Камышина и невозможности ехать на Астрахань и присутствовал при докладе очень молодого губвоенкома т. Маторина об общем положении в губернии, которое меня очень взволновало. Тов. Маторин много путал, создание в Саратове особого Ревсовета, конечно, мною сразу было оценено как нецелесообразное и мера начальника войск Заволжья т. Краевского уничтожить Ревсовет явно рациональной. Но вместе с тем я пришел к выводу о необходимости немедленной военной помощи Саратовской губ. для разгрома банды Вакулина, грозящей превратиться во вторую антоновщину, и об объединении командования на всем фронте Тамбовской — Воронежской — Саратовской губ.
Секретарь Губкома т. Малецкий очень просил меня прекратить мою агитационную поездку и вернуться в Москву для доклада о крайней серьезности положения.
На другой день я посетил целый ряд своих учреждений. Был в одном детском доме, который нашел вполне благополучным, за исключением опять–таки отсутствия топлива, затем в Политехническом институте, который только сейчас переезжает в новое помещение и поэтому еще очень мало оборудован и имеет достаточное количество студентов. Посетил несколько школ первой и второй ступеней, причем убедился, что занятия всюду идут прекрасно, хотя и не по требуемым методам, что было бы и трудно ввиду отсутствия мастерских и живой связи с фабриками и заводами, но, несомненно, по методам гораздо более прогрессивным, чем те, которые царили в школах царского типа. Активное ведение урока путем вопросов и ответов, разбора, детские экскурсии и лекции, зарисовывание детьми по памяти своих впечатлений, живой рассказ со стороны детей с коллективными поправками других, довольно удачный урок арифметики, произведенный на задачах с примерами из хозяйственной жизни и социалистической государственной статистики. Все это произвело на меня благоприятное впечатление.
Саратовские учителя настроены в общем удовлетворительно, дети всюду достаточно дисциплинированны, хотя держатся свободно, без страха и очень дружелюбно. К моему присутствию как наркома и представителя Советской власти дети отнеслись с самым острым любопытством и большой симпатией.
Саратовский университет принадлежит к числу наилучше оборудованных, и я с большим наслаждением обошел анатомический театр, великолепный Институт экспериментальной физики, а также учреждения всех других кафедр, на что употребил несколько часов.
Подробно о состоянии университета здесь писать не буду, но привез с собой ряд документов и просьб. Беседовал со студентами, настроение которых в общем удовлетворительное. Главные жалобы профессуры, конечно, на военкомов. Военком университетский — молодой кавказец, коммунист, чрезвычайно ретивый и доброжелательный, но явным образом совершенно не справляющийся со своей задачей, отдающий подчас нелепые и превосходящие его полномочия распоряжения. Коммунистическая ячейка студенческая довольно сильна, но с учреждением военкома получила второстепенное значение. Еще лишний раз убедился, что эти военкоматы надо уничтожить немедленно, а поставить во главе университетов серьезных людей, как задумали это тт. Покровский, Шмидт и я, т. е. либо ректоров–коммунистов, либо ректоров из доброжелательных и административно даровитых профессоров с прибавлением к ним вполне взрослого и подвижного политкома.
Отмечу еще одну характерную черту. Три профессора, в том числе ректор университета Зернов, приняли участие в вольных религиозных собеседованиях, которые устроены местным протоиереем. Каждый из этих профессоров читал там нечто вроде лекции, в которой доказывали бытие божие, исходя кто из теории Максвелла, кто из математики, кто из успехов современного витализма. Воспретить подобные выступления мы не можем, так как они делаются как свободный религиозный акт, но, конечно, такая поддержка со стороны людей науки духовенству в высшей степени вредна и нежелательна. Местный руководитель Здравотдела, коммунист, доктор Мамушин исключил всех трех профессоров из числа служащих Губздравотдела, на что они и жаловались. Жалобу их я обещал передать т. Семашко, но в то же время выразил крайнее удивление по поводу такого бестактного поведения профессоров, на что они ответили: 13 § конституции разрешает каждому гражданину Советской Республики совершенно свободно выражать свои религиозные убеждения. Конечно, об устранении этих профессоров от их кафедр не может быть речи, это серьезные ученые и в настоящий момент совершенно незаменимые.
В 4 часа состоялась лекция «Революция и искусство», которая продолжалась 2½ часа и на которой присутствовал весь художественный мир Саратова. Лекция прошла с очень большим успехом и содержала в себе главным образом развитие картины постепенного упадка содержания искусства в буржуазном обществе, революционную идею как единственное спасение искусства от окончательного падения в полную бессодержательность и декадентство, а с другой стороны, потребность революции в искусстве как в самом могучем агитационном языке.
На заседании Губкома, последовавшем после этого, я узнал, что большая часть моих беспокойств по поводу военно–политического положения в Саратовской и Тамбовской губ. отпали. Была получена телеграмма от главкома о переброске значительного количества конницы в Саратовскую губ. с Кавказского фронта, а приехавший из Москвы председатель Саратовского губисполкома т. Иванов привез утешительные известия о некотором облегчении ставшего весьма опасным нажима в смысле разверстки, тем не менее я вынужден был остаться еще на один день в Саратове, чтобы дождаться сильно запоздавшего Краевского, не переговорив с которым, я не мог составить себе сколько–нибудь полной картины происходящего, между тем как я считал невозможным вернуться в Москву, не имея во всяком случае определенных сведений и определенного мнения о состоянии посещенных мною губерний.
8 числа т. Краевский еще не приехал, и этим днем я воспользовался для того, чтобы прочесть всему местному учительству большую лекцию о задачах народного образования в Советской России, и осведомил их также в общих чертах с новой реформой Наркомпроса, решениями партийного совещания и главным образом остановился на мероприятиях по улучшению материальному всего этого дела и на выяснении столь обыкновенно неясных учительству вопросов о школе аполитической и политической (вернее классовой).
8 тот же день мною был подробно осмотрен Народный дом. Вечером я присутствовал на представлении пьесы Каменского «Паровозная обедня», возбудившей большие разногласия в партийной среде ввиду какого–то подозрения пьесы в мистицизме, потому что рабочие называют паровоз богом, и в футуризме ввиду того, что Вас. Каменский был когда–то футурист. Ни футуризма, ни мистицизма в пьесе я не нашел, нашел некоторые недостатки рядом с агитационными и поэтическими достоинствами, делающими эту пьесу хорошим началом производственно–агитационного театра. Соответственно этому я высказался в местной печати и напишу об этой в своем роде очень замечательной вещи заметку в «Известиях».
9 числа приехал т. Краевский. Произошло длинное заседание, на котором, к моему удивлению, весьма взрослые и весьма опытные работники Саратовского губкома и губисполкома подняли большую канитель с вопросом об особом Ревсовете и т. п. и т. д. Я вынужден был взять слово, чтобы пресечь эти разговоры, начавшие переходить в пикировку с начальником войск Заволжского округа, и чтобы установить чисто практическую точку зрения, причем мне удалось выяснить, что Краевский и центральное военное командование идут абсолютно на все те требования, которые за два дня назад перед тем формулировал Губком. Единственный пункт, оставшийся у меня после этого разговора не выясненным, заключается в том, что т. Краевский настаивал на отдельном командовании в Тамбовской губ. (командарм Павлов) и в Саратовской, где это командование должен был взять в свои руки он сам.
Я, конечно, нисколько не военный человек, но мне кажется, что это было бы глубокой ошибкой, что ввиду чрезвычайной подвижности банд и несомненной связи, между ними существующей, мы имеем здесь непосредственный фронт. Сравнительно плохие пути сообщения и даже сношения делают крайне желательным, чтобы связать весь этот фронт, а может быть, и борьбу против Махно, перекочевавшего в Воронежскую губ., в одно было как можно ближе.
Я уже говорил по этому поводу по приезде в Москву, где я кончаю этот отчет, с т. Сталиным, который, как я с удовольствием констатировал, совершенно разделяет мою точку зрения.
В этот же день мы посетили завод «Новая Этна». По расспросам моим и т. Саморукова выяснилось, что завод этот в материальном отношении поставлен очень благополучно, между тем среди рабочих свирепствует меньшевизм, какой–то нелепый максимализм и беспартийное молчание<…> Это уж совсем мало понятно, ибо обыкновенно на заводах, поставленных в ударно благоприятные условия, даже при сравнительно небольшой партийной работе удается добиться благоприятных результатов. Еще раз мы с т. Саморуковым пришли к выводу, что, несмотря на наличие значительного количества хороших работников, Саратовский губком обращает недостаточное внимание на работу среди пролетариата.
В этот же день мы выехали в Москву, решив, что, ввиду невозможности ехать в Астрахань, нам выгоднее вернуться в столицу, ориентироваться и в случае надобности выехать в Самару. Наши действия были одобрены т. Сталиным, посоветовавшим нам поехать в Самару с расчетом быть на губернской конференции.
Нарком по просвещению А. Луначарский
14/II–21 г.
Публикуется впервые. ЦПА ИМЛ, ф. 461, оп. 1, д. 30936.
В отчете Луначарский пишет, в частности, о своем посещении спектакля «Паровозная обедня», сообщая, что его заметка по этому поводу уже появилась в «Известиях ВЦИК» (1921, 16 февраля, № 34) и в «Известиях Саратовского Совета» (1921, 16 февраля, № 34). С тех пор заметка эта, представляющая несомненный интерес для литературоведов и историков театра, не перепечатывалась и не вошла в собрание сочинений Луначарского. Приводим ее текст полностью:
«В Саратове среди других, более важных, дел натолкнулся я и на дискуссию в. партийной среде по поводу незадолго перед тем поставленной в театре имени Карла Маркса драмы В. В. Каменского — „Паровозная обедня“.
Одни видели в ней прекрасный образчик пьес в характере производственной пропаганды, другие усматривали какую–то мистику, фетишизм, поклонение предметам и т. п.
Я был очень благодарен товарищам, что они дали мне возможность лично посмотреть эту пьесу. Ни о какой мистике, ни о каком фетишизме тут не может быть и речи. Правда, рабочие называют паровоз богом, но всякому понятно, в каком метафорическом смысле употребляется это слово, всякому понятно, что паровоз есть произведение рук человеческих. Несколько пантеистических фраз относительно того, что в человеческом труде получают живую жизнь и материал и камень и т. п., тоже лишь сквозь самые педантические очки могут рассматриваться как недопустимая вольность.
Право, некоторые товарищи начинают в этом отношении проявлять такую придирчивость, что скоро нарисовать свободу с крыльями будет уже считаться, с одной стороны, преступным позаимствованием атрибутов православных ангелов, а с другой стороны, явным нарушением законов анатомии.
Можно возразить против пьесы Каменского другое. Начинается она с довольно продолжительного митинга, на котором речи говорят все представители чуть не всех наций, населяющих земной шар. Речи эти недостаточно разнообразны и производят несколько утомительное впечатление. В начале первого акта очень много стука молотками, суетни и отдельных нечетких восклицаний, которые теряются для публики, и продолжается это добрых четверть часа. Зато к концу первого акта настроение крепнет, и радость рабочих по поводу окончания нового паровоза при прекрасной музыке, которая написана местным композитором, производит впечатление не лишенной подъема. Второй ее акт, в котором отправление паровоза в дорогу празднует строительный материал: шпалы, рельсы, заклепки, гайки, уголь и т. п. — положительно удачен. В нем есть черты и смешные, и грациозные, и даже почти грандиозные.
Весьма разочаровывает третий акт, но, вероятно, потому, что его опять–таки из каких–то непонятных для меня соображений, которых никто мне не мог объяснить как следует, сильно искалечили и дают не по автору. В том виде, в каком он, несмотря на пару прекрасных стихотворений, он кажется совсем лишним.
Резюмируя, скажу: „Паровозная обедня“ — не шедевр, но как первое произведение в явно коммунистическом, пропагандистском и производственном духе это довольно удачно.
Ставить ее можно лучше, чем в Саратове (где, за исключением 3 актеров, она идет, впрочем, недурно), и ставить ее стоит, во всяком случае безусловно стоит напечатать и предоставить в распоряжение наших Политпросветов, ибо среди того водопада художественно абсолютно неудачных попыток производственного театра пьеса Каменского далеко выдвигается вперед».
