Местные тамбовские власти выслали за нами автомобиль и послали своего представителя к 12 часам дня.
Мы попали как раз на констуитивное заседание нового Губкома. Оказалось, что в Тамбове незадолго до нашего приезда произошел целый ряд событий. Уже раньше здесь велась борьба, основанная скорей на личных недоразумениях. Ко времени конференции она приобрела принципиальный характер. Товарищи Немцов, Пинцон и отчасти Васильев повели деятельную агитацию, основанную якобы на рабочем демократизме, против присланных из Центра в данном случае более или менее выдающихся работников — председателя Губисполкома тов. Шлихтера и бывшего председателя Губкома тов. Мещерякова. Их агитация увенчалась успехом, половину Губкома переменили, и хотя Мещеряков из Губкома не выбыл, а Пинцон выбыл, но тем не менее при новом Губкоме большинство оказалось за так называемыми «демократами» с Немцовым во главе. Демократы эти вместе с тем и троцкисты, так что, заслушав доклад Бухарина, Губком высказался 6 голосами против 5 за линию Троцкого и дал Бухарину доклад, а вместе с тем и последнее слово. Выступивший против него председатель местного Совета профессиональных союзов, конечно, не мог противостоять Бухарину, однако правильный инстинкт работников с мест не дал победы троцкистам, а лишь относительно удачную для них пропорцию, именно: конференция 47 голосами присоединилась к нашей позиции и 29 к позиции Троцкого. В результате на съезд было выбрано 4 демократа–троцкиста и 3 сторонника ЦК.
В это–то время я и приехал. Большинство Губкома приняло меня не особенно дружелюбно, хотя с внешней стороны, конечно, вежливо. В день моего приезда мне ничего не удалось бы делать, если бы не приглашение железнодорожников на митинг, куда я отправился и где сделал перед 7 или 8–стами рабочих обстоятельный доклад о текущем моменте, который был потом дополнен о задачах профсоюзов т. Саморуковым. Рабочие отнеслись к нам очень радушно, но, как нам показалось, настроение среди них не особенно приподнятое.
Позднее, вечером, меня пригласили на фракцию губернского советского съезда, долженствовавшего состояться на другой день, для доклада о слиянии партийных отделов агитпропаганды и Главполитпросветов. Здесь у меня произошло формальное столкновение с «демократами». Товарищи Немцов, Пинцон, несколько менее решительно Васильев и ряд других сторонников этого направления высказали совершенно недопустимые еретические мысли о необходимости для партии сохранить свою чистоту от «бюрократических», государственных советских форм и т. д.
Здесь в необычайно грубом виде сказалось то, что таится в разных углах нашей партии: именно пренебрежительное отношение к советской работе, как во всяком случае морально и политически низшей, чем «чистая» партийная работа.
Для меня даже вопрос о влиянии агитпропработы в Политпросветы отодвинулся на задний план, и я больше всего накинулся на этот партийный пуританизм, конечно, чрезвычайно опасный, ибо препятствующий партии овладеть целиком и подчинить себе громадный советский аппарат.
Две речи, которые я произнес, имели успех. Недавно выбранные «демократы» оказались разбиты наголову. По вопросу, дебатировавшемуся в данном случае, колоссальное большинство, не менее 9/10 всех присутствовавших (присутствовало около 200 человек коммунистов), высказались за мое предложение. На этом же собрании для меня выяснилось с совершенной ясностью, что новый руководитель Губкомпартии Немцов никуда не годится не только как совершенно неумелый и страстно пристрастный председатель, но и как путаная и темная голова.
На другой день я сделал доклад о 8–м съезде, весьма обстоятельный и принятый съездом очень хорошо, но меня поразили некоторые обстоятельства, например, тов. Шлихтер, председатель Губисполкома, не был даже избран в президиум съезда. Президиум целиком оказался в руках «демократов». Я остался также на доклад Обиндера, заведующего Губотнаробром, и выступил сам по этому поводу. Правда, доклад заведующего был несколько сух, но в последовавших затем дебатах рядом с верными замечаниями и правильной оценкой замечалась та же тенденциозная линия против «бюрократа» Обиндера. Мне неловко было вмешиваться непосредственно в борьбу. Я говорил больше (и с успехом) об общем положении Наркомпроса и о принятых мерах к улучшению этого положения. Но резолюция, предложенная Обиндером, в которой не было ничего плохого, была принята как материал по предложению Немцова, ни за что не хотевшего принять ее за основу. Мне объяснили потом, что «демократы» ведут линию на полный разгром старого Губисполкома и на устранение всех его сколько–нибудь влиятельных работников.
Поехав в штаб командующего для переговоров с т. Сталиным о дальнейшем маршруте, я познакомился там с командармом Павловым. Командарм дал мне подробную картину развития Антонова, о которой я здесь не распространяюсь, так как все подробности этого дела, конечно, и без того известны лицам, руководящим политической жизнью страны, но я не могу не отметить двух обстоятельств. Тов. Павлов, который произвел на меня впечатление чрезвычайно умного человека, не без грусти заявил, что, совершенно уверенный в возможности сравнительно скоро справиться в военном отношении с бандами Антонова, он отнюдь не думает, чтобы так же легко было справиться с источником подобных явлений, т. е. глубоким недовольством тамбовского более или менее зажиточного и энергичного крестьянства.
«И до сих пор, — сказал т. Павлов, — здесь дело шло неважно, и у власти стояли люди, не умевшие полностью справиться со своей задачей, а теперь, боюсь, у власти окажутся люди еще гораздо мельче, между тем губерния страшно трудная и несметно богатая».
Вместе с тем Павлов указал мне на тот факт, что в Тамбове рабочие Рассказовского района не получают, например, ровно никакого пайка, между тем как хлеба ссыпано достаточно, и, по–видимому, ввиду трудности транспорта хлеб этот, овес и прочее лежат тут же на переполненных элеваторах и вызывают, конечно, огромное недовольство.
Отмечаю, что в других городах, в которых я был недавно, в Ярославле, Костроме, Рязани, дело обстоит несравненно лучше. Так, в Ярославле и Костроме по фунту хлеба получают все жители города, в Рязани, правда, обыватели не получают ничего, но рабочие получают по фунту, и только в одном Тамбове, имеющем несравненно большие хлебные запасы, рабочие оставлены без пайка.
Ввиду явной несуразности подобного явления я послал срочную телеграмму в Президиум ВЦИК и товарищам Цюрупе и Ленину.
Позднее, вечером, после съезда, я имел беседу с т. Шлихтером, который рассказал мне, что в течение своей годовой работы он пользовался известной популярностью в губернии, что на двух уездных съездах он выбран был почетным председателем, но что в последнее время травля со стороны Немцова, Пинцона и Васильева привела к этому ужасно обидному для него провалу, т. е. невыбору его даже в президиум съезда и к ясно предстоящему отводу его из председателей Губисполкома.
Обращал вместе с тем мое внимание (в чем я с ним согласен) на очень большую слабость работников, желающих заменить его и Мещерякова (тов. Мещеряков заявил мне, что добьется во что бы то ни стало ухода из Тамбова). Тов. Шлихтер предлагал мне переговорить в ЦК относительно учреждения в Тамбовской губ. Ревкома ввиду чрезвычайно тяжелого положения с расширяющимся восстанием.
Конечно, к тому времени, как этот отчет достигнет до Центра, вероятно, сам вопрос будет уже в достаточной степени выяснен.
Я своего мнения по этому поводу не имею, так как не знаю достаточно всех обстоятельств, но констатирую одно: «демократическая» смена, как бы ни была плоха прежняя губернская власть (а относительно т. Шлихтера, зная его достаточно хорошо, я допускаю, что он мог делать ошибки), все же является определенным ухудшением. Если Шлихтер и Мещеряков уедут из Тамбовской губ., то, несмотря на в общем довольно большое количество работников и довольно высокий их уровень, как я убедился из дискуссии, ввиду крайней слабости новой головки губерния остается с плохими администраторами.
Из Тамбова мы выехали 2 февраля в 7 час. утра и доехали благополучно до ст. Вертуновка, где нас ждала телеграмма со следующей станции о том, что одна из банд Антонова сделала нападение на ст. Ртищево и учинила там некоторый разгром, занявший путь. Ввиду этого поезд вернулся на ст. Тамала, где я и пишу мой отчет, не зная еще точно, сможем ли двинуться дальше на Саратов, или вынуждены будем вернуться в Тамбов.
Нарком по просвещению
А. Луначарский
2/II — 21 г.
