<29 января 1921 г.>
Выехали из Москвы в четверг, 26 января и прибыли в Рязань к ночи того же дня. 27 числа утром, в 10 часов, поехали в город вместе с представителем местной власти и распределили время для двухдневного пребывания.
Утром я заслушал отчеты от заведующих подотделами народного образования и посетил художественную выставку и Рязанский музей. В 2 часа состоялось соединенное собрание Губкомитета партии и Губисполкома, на котором я сделал доклад по основным точкам зрения на роль и задачи профсоюзов. После доклада выяснилось, что среди местных руководителей партии никаких разногласий нет. Правда, незадолго председатель Губсовета профсоюзов т. Колесников издал свои собственные тезисы, несколько расходящиеся с тезисами «десяти», но по получении их он примкнул к этим тезисам с оговоркой, что внесет пару сравнительно незначительных поправок на самом съезде. Решено было между прочим на собрании беспартийных членов профсоюзов говорить также и о существующих разногласиях, так как они уже были вынесены в широкую публику напечатанием тезисов и полемических статей в газетах.
После обеда я посетил Педагогический институт, где заслушал доклад председателя педагогического совета и обратился к присутствовавшим руководителям и студентам с речью о задачах учительства в нашем коммунистическом понимании, а также о некоторых специальных вопросах начатой реформы и связанных с местными нуждами.
В 6 часов состоялось партийное собрание в переполненном зале театра, где собралось более тысячи человек членов партии. Присутствовали почти все наличные коммунисты города, а также коммунистическая фракция с губернского съезда водников. На собрании мною сделан был обширный доклад, который поддержал также т. Колесников и представитель ВЦСПС, приехавший со мной, т. Саморуков. Возражений не было. Были только некоторые записки, свидетельствовавшие о существовании несомненно ясной оппозиции. Голосование дало 1100 голосов за тезисы «десяти», 10 голосов за тезисы Троцкого, 5 за тезисы Шляпникова и 4 воздержавшихся. 28 числа с утра я заслушал доклад председателя Исполкома т. Елисеева и взял от него дополнительно значительное количество материалов по губернии. Из доклада выяснилось для меня чрезвычайно катастрофическое положение с фуражем. Несмотря на полное желание крестьян выполнять трудовую повинность, отсутствие фуража, объясняющееся неурожаем и чрезвычайно крутой выкачкой его Наркомпродом, делает невозможным подвоз топлива к станциям железных дорог. Обе железные дороги: Московско–Казанская и Ряз. — Уральская грозят со дня на день остановиться и при этом нисколько не согласуют своих действий, а перебивают друг у друга дрова и терроризуют каждая в свою очередь местную власть, заявляя, что если она будет доставлять дрова по другой дороге, то демонстративно станет и та, которая, в сущности, могла бы продолжать дело. Это, конечно, явное безобразие. Все обстоятельства дела заставили меня послать особую телеграмму об этом в Президиум ВЦИК и председателю Совнаркома.
Затем я ознакомился с несколькими учреждениями, выбрав их более или менее наудачу. Я посетил так называемый Первый дом для детей, который помещается в доме прежнего губернатора. Дом этот представляет из себя чрезвычайно запущенное здание, полное небольших комнат и коридоров, размещенных причудливо между этажами и полуэтажами, настоящий пыльный деревянный лабиринт, отапливаемый чугунками и грозящий превратиться в костер, в котором все 80 детей неминуемо должны погибнуть.
Воздух повсюду спертый, дети бледные, плохо одеты. Персонал показался мне убогим, типа обычного персонала прежних детских домов призрения. Впечатление вообще удручающее. Местные власти заявили мне, что это наихудший дом и что улучшить его невозможно за отсутствием другого помещения. Я во всяком случае поставил им на вид необходимость принять все возможные меры к улучшению постановки дела. Между прочим оказывается, что питание детей до самого последнего времени обстояло в Рязанской губернии ужасающе и только после губернской конференции, которая поставила во главе губернии новых людей (в том числе председателя Исполкома Елисеева), была назначена особая чрезвычайная тройка для поднятия питания детей. Каковы будут результаты ее действия, еще не совсем ясно.
Оттуда я поехал по моему выбору в 6–й дом для детей. Этот дом помещается в здании, построенном именно для этой цели прежним попечительством о бедных. Здание простое, деревянное, но достаточно просторное и чистое. Воздух гораздо лучше, чем в первом доме, температура ровная. Дети веселые, лучше одеты. Обед, к моему удивлению, оказался превосходным: мясной суп из круп, очень вкусный. Дети получают чай утром и вечером, обед и ужин и к каждому питанию около ¼ ф. хлеба. Вид у детей веселый, бойкий и дружелюбный. Обе заведующие и постоянно живущий здесь учитель произвели на меня впечатление людей, любящих детей и умелых педагогов. Показаны были мне также детские рукоделия. Работа усердная и четкая, одна из девочек, Тоня, поднесла мне собственноручно сделанный носовой платок. Таким образом, ясно, что плохое состояние домов далеко не зависит только от общего положения губернии, а также от умения и заинтересованности непосредственных руководителей дома. В то время, как в Москве вряд ли можно найти столь плохо поставленный дом, как первый, 6–й дом мог бы занять далеко не последнее место и в Москве.
До обеда я успел еще познакомиться бегло с Рабоче–крестьянским университетом. Он помещается в здании одной из бывших гимназий. К сожалению, значительной помехой к правильному распределению его жизни в этом помещении является необходимость устроить тут же большее общежитие на 200 с лишком человек. Дортуары тесноваты и не совсем чисты. Вообще университет не блещет опрятностью. Заведующий говорил мне о большой жадности молодых крестьян и рабочих–студентов к знанию, но жаловался на недостаточное питание их и на большую нужду в одежде и в особенности в обуви. Количество и качество лекций удовлетворительны. Так, лекционная обязанность возложена на весь руководящий персонал Губкома и Исполкома, и никто не манкирует. Зато дело обстоит гораздо хуже с постоянными руководителями групп. Студенты разделены только на три группы, по 50–60 человек в каждой, что, разумеется, абсолютно недопустимо. Группами руководят молодые девушки, из которых одна кончила Свердловский университет (полугодовой курс), другая побывала на внешкольных курсах, но их не кончила, а третья — не знаю, не успел с ней познакомиться. Обе девушки–коммунистки производят, однако, впечатление очень смышленых и старательных и, по–видимому, ведут занятия недурно. <…>
В 2 часа состоялось в городском театре собрание представителей фабрично–заводских комитетов. На собрании участвовало до 800 человек. Я сделал доклад о роли и задачах профсоюзов, коснувшись отчасти и наших разногласий, но главным образом выяснил общепартийную точку зрения на профсоюзы в ее бесспорных элементах и затем разъяснил значение тех нововведений, которые предполагаются проектом десяти.
Кроме меня, произнесли речи председатель Губпрофсоюзов т. Колесников и представитель ВЦСПС т. Саморуков. Возражений не последовало, но было много записок, из которых некоторые полемического характера, а одна в духе контрреволюционной позиции, которую, к сожалению, еще и сейчас занимают иные сырые рабочие. Эта записка была написана к тому же полуграмотно. На все записки мною был дан обстоятельный ответ, вызвавший несколько раз дружный смех и рукоплескания. Хотя никакой резолюции мы не принимали, но настроение было приподнятое и сочувственное, и собрание окончилось пением Интернационала.
В обеденное время я познакомился с местным Домом крестьян. Он оборудован собственными усилиями местной власти и из запущенного трактира превращен в очень хорошее учреждение со столовой, читальней и театрально–концертным залом, и уютной гостиной. Крестьяне, приезжая по повинности, прямо направляются в свой Дом, которым очень дорожат и который очень любят. При Доме ведется постоянная работа агитационная путем спектаклей и бесед, для чего Губком поставил туда своего постоянного агента. Функционирование Дома чрезвычайно благоприятно отразилось на отношении крестьян к Советской власти. Крестьяне часто не в очередь приезжают выполнять трудовую повинность, чтобы побывать в Доме, рекомендуют его дальним крестьянам и т. д. С уничтожением Отдела по работе в деревне при ЦК Дом повис в воздухе: конечно, он должен быть передан в Политпросвет, но он не имеет средств, чтобы поддержать его в смысле продовольственном, между тем выдача чая и скромной закуски крестьянам бесплатно является новым условием дальнейшего успеха. Я послал по этому поводу в Москву доклад члену ЦК и Главполитпросвета т. Преображенскому, прося его, с одной стороны, поторопиться с передачей Домов крестьян Политпросвету, а с другой стороны, распорядиться по губерниям, чтобы они позаботились о поддержке всем необходимым в первую очередь этих полезных учреждений.
В 6 часов устроено было собрание в так называемом Красном зале с моим докладом на тему «Религия и коммунизм». На дискуссию был приглашен местный архиерей, который отказался. Народу было очень много, зал был битком набит, а, по мнению местных жителей, в нем помещается не менее 2 тысяч человек.
Эта публика, в огромном большинстве беспартийная, встретила меня дружными аплодисментами, аплодируя несколько раз в течение доклада и после него. С возражением выступил только один евангелист, развивавший толстовскую точку зрения, но было подано до ста записк. Тов. Саморуков любезно выбрал из этих записок наиболее типичные и серьезные, до 20 штук, на которые я дал ответ, вместе с тем разобравшись и в возражениях евангелиста.
Ответ был выслушан с особым вниманием, и по окончании его все присутствовавшие, по–видимому, без сколько–нибудь заметного исключения устроили мне весьма дружественную овацию.
Из Рязани я выехал в ночь на 30 в Тамбов.
Нарком по просвещению А. Луначарский
29/I–21 г.
