Май <последние числа>
Дорогие товарищи!
Последние два дня я вместе с одним из моих помощников–курсантов тов. Эпштейном посвятил много внимания условиям работы здешнего Совнархоза. Многое в работе его, по моему мнению, неудовлетворительно. Заведующий — Никифоров — человек талантливый. Очень крупные люди оба руководители лесозаготовок Анохин и Скороходов, остальные заведующие отделами гораздо слабее, при этом отделов здесь 22, служащих около 800, жалованья в месяц они поглощают семь миллионов; сказать, чтобы они делали много дела, никак нельзя, утверждать это не решаются они и сами. Жалуются на то, что функции отделов недостаточно определенно размежеваны, что производит немало внутренней путаницы.
Так как Никифоров притом же и не коммунист, то я попытался поставить во главе Совнархоза коммуниста из местных работников. Благодаря мобилизации местный Губисполком истощен до последних пределов, так что я распорядился было освободить от мобилизации бывшего председателя Губисполкома тов. Долматова с тем, чтобы перевести председателем Совнархоза нынешнего председателя Исполкома тов. Иорданского. Однако этого не удалось, т. Долматов наотрез отказался воспользоваться этим освобождением, полагая, и правильно, что на население произведет дурное впечатление этот факт.
Но если в местном Совнархозе не все благополучно, то должен сказать, что неблагополучие это усиливается во сто раз совершенно нелепыми инструкциями, которые Совнархоз получает из Центра.
Если бы какой–нибудь злой враг России (Советской) придумывал наиболее запутанный строй органа, заведующего всем российским хозяйством, для того, чтобы ввергнуть нас в возможно большее количество бедствий, то он, наверное, придумал бы тот план, по которому Совнархоз построен. В самом деле: Губсовнархоз является местным экономическим правительством, но почти все реальное производство ведется не им, а главками из Центра, причем всякие распоряжения Губсовнархоза не исполняются, ибо пресекаются главками. Но эти главки совершенно не согласованы Высовнархозом, и нет такого предприятия, которое не получило бы от этих самых главков самых разноречивых указаний, почти сплошь, как я убедился из документов, сопровождаемых угрозами, Революционным трибуналом и даже расстрелом.
Независимо от этой ужасающей, поистине невообразимой путаницы налетает от времени до времени на всякое предприятие то военное ведомство, то железнодорожное, то еще кому не лень и также дает категорические приказания. У всех голова идет кругом. Завод Пло, превосходный завод, работающий со всей энергией, не может ничего выпустить, ибо приблизительно каждую неделю получает от нового хозяина <…> приказание приостановить все, что они делали до сих пор, и делать какой–нибудь новый заказ. Завод судорожно бросается на новое дело, и через неделю опять приказ — каждый раз под страхом расстрела <…>
Я, конечно, не берусь придумывать сейчас какой–нибудь новый план, я пересылаю Вам копию того плана, который предлагает Костромской губсовнархоз. Я недостаточно специалист, чтобы сказать Вам, насколько этот план удовлетворителен. Но я думаю, что следующий съезд совнархозов и главков должен привлечь к себе самое пристальное внимание правительства и должен внести централизацию в это дело во что бы то ни стало.
Прежде всего централизацию в самом Центре, чтобы главки <…> подчинялись какому–то единому хозяйственному плану, а, во–вторых, централизацию на месте, которая давала бы возможность губсовнархозам регулировать промышленность края, не вступая в противоречие с объединенным систематическим, а не беспорядочным и фантастическим планом из всероссийского центра.
Я считаю нужным прибавить к этому для иллюстрации, а также на предмет их частного разрешения несколько фактов. Возьмите, например, лесную заготовку. К великому счастью для России, Петроградская, Череповецкая и Костромская губернии «бунтарски и анархически» отказались следовать нелепым указаниям, получавшимся из Центра, благодаря этому эти три губернии смогли выполнить 50% прошлогоднего наряда. Там же, где Центру все покорны, лесная заготовка была погублена, и выполнено всего два–три процента. Это не фантазия, а чистейший факт, и он доказывается великолепно на примере Костромской губ. На реке Костроме и на реке Ветлуге, которых бог избавил от комиссаров из Центра, заготовка прошла так: на Костроме 80%, на Ветлуге — 95. На Унжу же налетели 4 комиссара. С собой они привезли каких–то студентов и прогнали немедленно, очевидно, как контрреволюционеров тех людей, о которых т. Анохин сочно выразился: «на пне родились, на плоту умрут». Ввиду этого на Унже вся лесная заготовка погибла. Ужасно действуют на лесную заготовку предписываемые <…> Центром выделения лесосеки для отдельных заводов. На Унже лесосеку получил Сормовский завод. Конечно, он ничего не заготовил, хотя получил от местного Лескома готовые рабочие артели и т. д.
Я не знаю, каковы люди в других губерниях, но я умоляю Вас, дорогие товарищи, отнестись с полным доверием к костромским «лешим», предоставить им возможно большую широту инициативы, прислать им вовремя денег, и я Вам ручаюсь, что от этого будет только одна польза.
Верьте мне — я говорю это не наобум, не потому, что стал костромским патриотом, а потому, что у меня тысячи фактов перед глазами. Дайте известную автономию Лескому Костр<омской> губ. в деле лесных заготовок и вместе с тем не препятствуйте тому, чтобы сейчас те 20 тысяч кубов, которые необходимы здесь для спасения местной ткацкой промышленности, столь драгоценной для русского хозяйства, и о которых я телеграфировал, Костромская губерния могла удержать у себя.
Я прекрасно понимаю, что губернское имущество — есть имущество всероссийское, но нельзя же в самом деле, воспользовавшись тем, что население и деятели известной губернии с напряжением сил наработали чего–нибудь, вычерпать это что–нибудь до дна, несмотря на наличие в губернии столь же законных потребностей, как в других губерниях.
Здесь, например, удалось выработать весьма значительное количество селитры как удобрение. Потребность края в этом удобрении огромная. Ведь скот реквизирован. Навозу нет. Ведь губерния издохнет от голода. И вот какой–то Главтук распоряжается вывезти всю селитру из губернии до последнего фунта <…> Просьба Костромской губ. на этот счет самая умеренная: оставить хотя 5 тысяч пудов селитры для злополучной губернии, которая может рационально использовать эту селитру, дав взамен самый настоящий хлеб, и при этом заметьте, Алексей Иванович, что эта самая селитра, вывезенная из Костромской губ., наверное застрянет где–нибудь, никуда не доедет и пропадет.
Как, например, понравится Вам, Владимир Ильич, такая история: Калужская губ. имеет наряд на получение металла из Рыбинска, а Костромская губ. — из Тамбова. Рыбинску не удается довезти металла до Калуги, а Тамбову до Костромы, между тем как от Рыбинска до Костромы рукой подать. Для чего делается эта перетасовка — единому богу известно, но местные люди от этого плачут.
Потом надо указать еще на такую нелепость, которую я, конечно, самым энергичным образом пресек: Губсовнархозу в Костроме после слез, плача и коленопреклонения, наконец, разрешается взять сто тысяч пудов железа, скопившегося на Костромской железнодорожной станции. В наряде сказано: принять такой–то груз. Железнодорожная власть «разрешает приемку». Когда костромичи производят опись железа и хотят грузить его на телеги, то железная дорога заявляет, что разрешена только приемка, а не вывоз из железнодорожной станции, для вывоза же требуется новая бумага. На то, чтобы получить такую бумагу от соответственных центров, надо приблизительно три месяца хлопот. Здесь у всех опустились руки, а это просто какой–то железнодорожный прыщ требует такой идиотской формальности. На мой вопрос: неужели он не понимает, что когда наряд говорит: возьмите столько–то железа, то это значит, что его можно не только понюхать, но и увезти, железнодорожный прыщ отвечает: я рассуждать не смею, а выполняю то, что написано. Я бы, конечно, немедленно убрал бы этого прыща, который, будучи ответственным советским работником, не смеет рассуждать, но ввиду его многосемейности и испуга просто сделал ему отеческое внушение. Во всяком случае должен сказать, что как я ни верил в способность русского человека потонуть в бумажном море — действительность превзошла мои ожидания. Буквоедство идет поистине пошехонское. Анекдоты на каждом шагу.
Если мы не предпримем каких–то революционных мер, то мы погибнем, конечно, из–за нашей канцелярской волокиты. Эта волокита связывает местных работников буквально по рукам и по ногам (…)
Что сказать, например, о таком факте: для одной фабрики необходимы два вершка кожи (читай два вершка!), что же оказывается, что кожевенный завод, у которого как–никак имеется в распоряжении двадцать тысяч кож, не вправе отпустить два вершка, не сносясь с Центром. Сносился с Центром он два месяца, за это время весьма важная машина стала и остановилась половина завода.
Когда для заготовки для красноармейских сапогов (Владимир Ильич, заметьте — по 250 пар в сутки!) понадобился запас в три тысячи аршин холста, каковой холст лежал на складе без особенной пользы, то оказалось, что без разрешения Центра этого сделать нельзя, в силу чего все производство приостановилось надолго и потеряны много тысяч сапог для нашей босой армии.
Относительно кожи кстати: скоро обессапожим все: во–первых, благодаря всем известному канцелярскому недоразумению Наркомпрода скот почти всюду вырезали, во–вторых, его реквизируют без всякой пощады, а, в–третьих, крестьяне, если и колют скот, то кожи не дают, а занимаются кадушничеством, ибо цена на кожу установлена еще в 1917 году! и до сих пор твердые цены пересмотреть не удосужились; так что крестьяне должны продать кожу по цене 17 г. и купить ситцу по цене 19 г. Носовой платок „-окажется дороже целой кожи.
Тут необходима немедленная помощь, и я надеюсь, что Алексей Иванович сделает соответственное распоряжение.
Потом: отчего это Главкожа постоянно требует кожи из Костромской губернии, ведь в Костромской губ. имеется превосходно поставленная обувная промышленность: в Костроме и Галиче. Общего количества кож, которое здесь имеется, хватит всего на два месяца, для чего же тащить эту кожу отсюда куда–то? Решительно не понимаю и прошу обратить на это внимание.
Ко всем другим стихийным бедствиям в Костроме, как и всюду, присоединяется еще одна язва — контроль. Но с этой ужасающей болезнью, вероятно, удастся справиться.
Товарищи рабочие, между ними т. Бойцов, сейчас мобилизованный и которого я в особом письме рекомендовал т. Сталину в качестве подходящего человека для Военконтроля, начинают понемногу приводить в коммунистическую веру (не по духу, конечно, но по крайней мере по деятельности) господ чиновников. Делается это поразительно медленно, сопротивляемость огромная, контролеры по–прежнему стараются выполнить все предписания. Как известно, в рабочей практике это выполнение всех предписаний называется итальянской забастовкой. Надобно дать руководителям контроля экстренное предписание, ломать ради существа дела, которое можно понять в 24 минуты, всякую формалистику. На мой взгляд, пагубен закон, в котором говорится, что каждый контрольный человек, пропустивший формальную придирку, при помощи которой можно остановить бумагу, а вместе с тем и <остановить> одно из колес государственного механизма, подлежит ответственности. Нельзя ли дать противоядия, нельзя ли заявить, что подлежит ответственности всякий контрольный чиновник, который заставляет свой собственный здравый смысл умолкнуть перед для него самого очевидно нелепой формальностью?
Такие случаи нередки. Тов. Каганович, здешний чудесный продовольственный диктатор, чуть не со слезами говорил мне: толкуешь с контролем, докажешь ему как дважды два четыре, что он не прав, он отвечает: действительно, вы совершенно правы, но я рассуждать не должен, я должен слушаться закона.
Мне удалось здесь поставить во главе контроля одного из лучших местных работников, латыша тов. Кульпе — секретаря Губисполкома, и я думаю, что революционизирование контроля в духе его превращения в социалистический контроль будет здесь выполняться недурно.
К организации бюро жалоб я приступил, но временно прервал мое участие в этой работе, так как выехал в Буй и Галич, и это письмо пишу с парохода.
Я прошу Вас, Владимир Ильич, показать тов. Сталину ту страницу этого письма, которая касается контроля.
Пока больше ничего не напишу. О ходе нашего большого предприятия (облавы дезертиров из трех губерний) сообщу своевременно.
Между прочим был в ультракулацком селе Самети — впечатления интересные, я изложу их в «Письме из провинции». Не знаю, печатает ли Роста мои письма из провинции? Мне кажется, что они свою долю пользы могли бы принести даже в «Известиях»; пока не видел напечатанным ни одного, впрочем, я и послал–то их всего три, так как в последнее время трудно найти было минуту свободы.
Крепко жму Ваши руки и надеюсь на Вашу помощь.
Ваш Луначарский
Письмо еще не отослано, так как я писал его на пароходе, и поэтому <спешу> Вам приписать первые и сравнительно очень важные умозаключения, к которым я пришел, побывавши в уездах.
Во–первых, я сделал одно распоряжение, за которое всепокорнейше прошу предать меня суду Революционного трибунала, если оно действительно превышает мои полномочия.
Дело в следующем: в Галичский уезд, абсолютно голодающий, где большинство крестьян чистые полупролетарии и отходники и где около 25% населения питается неизвестно чем, т. е. попросту довольно быстро умирает с голоду, прибыли для распределения среди населения один вагон рафинаду и несколько вагонов сахарного песку. Это, конечно, великолепно. Но теперь: Главпродукт сообщает одновременно, что сахар должен распределиться так: рабочим — 2 ф., их семьям — 1¼ ф., всем горожанам Галича по 1 ф., а крестьянам по 30 золотн<иков>.
Трудно представить себе более неудачный акт и с политической и с экономической точки зрения. Сами горожане умоляют о том, чтобы сахар разделен был между ними и крестьянами уравнительно, не касаясь рабочих, занятых в исключительно трудных производствах. Они, конечно, предпочитают получить наполовину меньше сахара, чем видеть вокруг себя страшную ненависть людей, которые уж из Центра признаются людьми третьего сорта, несмотря на то, что это настоящие беднейшие крестьяне.
Я решительно не понимаю, как решаются центровики на такие демонстрации презрения к крестьянству в то время, как VIII съезд требует дать крестьянам все, что мы только можем! Но это еще не все <…> Главпродукт воспрещает давать крестьянам хотя бы золотник сахара иначе, как за товар.
Я, конечно, признал бы эту меру вполне мудрой, если бы дело шло о каком–нибудь хлебном уезде, но Галичский уезд — уезд голодный, давать здесь сахар только за товар — значит дать его рыбакам, кулакам и может быть 1–2 мужикам на деревню, у которых еще что–нибудь сохранилось, а остальные должны будут мирно облизываться на сахар.
Крестьяне завопили и заявили со слезами (в буквальном смысле), что Уисполком знает же, что у них ровно ничего нет, никакого товара. Уисполком это действительно знает и ходатайствовал о разрешении распределить сахар между всеми нуждающимися жителями уравнительно и одинаково по твердой цене.
Как бы Вы думали, какой он получил ответ? — извещение о предании их революционному суду за неповиновение Центру! С каким удовольствием я сам бы выступил обвинителем на революционном суде против тех почтенных товарищей, которые подписали этот ответ!
Надо видеть, как здесь, в этой голодной окраине, с напряжением сил и трогательной преданностью борются наши товарищи, и потом перенестись в московский кабинет Главка <…>
Взяв на себя вполне ответственность, я распорядился сахар уравнительно и по твердой цене распределить. Ответственность я беру на себя не на шутку и готов устроить самый широкий процесс по этому поводу, если Главпродукту угодно будет принять его.
Между прочим, я понимаю, что, может быть, при скудости нашей было бы правильней послать эти несколько тысяч пудов сахару в хлебную губернию, выгодно выменять на хлеб, а хлеб прислать сюда или в другое какое–нибудь голодное место, но ведь этого не сделано, сахар прислан в голодающие деревни, и верхом издевательства было бы теперь, если бы сахар этот торжественно уехал, на том основании, что крестьяне сами слишком голодны и поэтому никакой пищи на этот сахар дать не могут.
Теперь второе, не менее важное дело. По волостям здесь прокатилась мобилизация коммунистов, которая выстригла все, как хорошая жатвенная машина, и теперь, когда после ухода довольно значительного числа добровольцев требуется с волостей еще добровольная мобилизация десятков, — таковых не оказывается. Набрать десять добровольцев на каждую волость нам не удастся — это ясно, стало быть придется добирать принудительно, т. е. по назначению волости. Нет ничего несправедливей такого набора. Крестьяне совершенно правильно говорят: берите возраст, берите тех, кто числился на учете во время империалистической войны, но не заставляйте нас выделять по случайным признакам этот десяток, ибо тогда мобилизованные таким образом, фактически принудительно и фактически по шатким соображениям волости, отказываются идти, убегают в леса и т. д. Хороших же и надежных добровольцев получим мы!
К этому прилагаю пояснительную записку, которую прошу передать в Военком.1
Я поэтому и прошу Вас дать мне телеграфно полномочие распорядиться по уездам, чтобы не нажимали слишком и чтобы там, где волость не может дать десяти человек, ограничивались и меньшим, только чтобы это были люди, хоть сколько–нибудь смахивающие на добровольцев. Я между прочим разъяснил здесь всем, что волости, которые дадут десять и больше, будут зачислены в дружественные и что к ним будут относиться особо внимательно во всех их нуждах; волости же, отказывающиеся дать людей, будут зачислены в черные, и им нечего рассчитывать на поддержку центрального правительства. Я уверен, что это будет довольно сильным средством. Равным образом мы рассылаем агитаторов по всем волостям. <…>
Около самого Галича расположен колоссальный склад пироксилина, гремучего студня и динамита. Склад такой, что если бы он взорвался, то уничтожен был бы абсолютно весь Галич. На Галичском озере все лето происходят грозы. При каждой грозе все жители города находятся в смертельной опасности. Разумеется, ходатайствовали сделать громоотводы. Разумеется, Центр «распорядился» и даже «отпустил кредиты», но громоотводы целый год не поставлены. Обыватели безнадежно машут рукой и говорят: «Где уж, тут уж воля божья — вдарит, так взлетим». Нельзя ли попросить какое–нибудь военное ведомство немножко лучше беречь государственное имущество, которого здесь имеется на десятки миллионов, и жизнь пятнадцати тысяч людей, которые могут быть обращены в ничто одним скромным ударом молнии во время первой майской грозы? На этом пока остановлюсь.
На мой вопрос относительно волостной мобилизации прошу ответить по телеграфу.
Одновременно даю телеграмму в военный центр.
Ваш Луначарский 2
