«Возрождение православной церкви»

Возрождение православной церкви

Правительственный корабль тонет, и крысы бегут с него. Бегут даже самые жирные крысы, казавшиеся такими неповоротливыми! Но бреши слишком широки, корабль слишком заметно осел, и приходится искать иного приюта. Время бюрократической опеки прошло бесповоротно. Это сознают и сами бюрократы. Носятся весьма характерные слухи о том, что выйдет манифест, подписанный многочисленными представителями чиновничества и констатирующий, что Россия нуждается в коренной реформе на началах самого широкого самоуправления. Впрочем, и того, что проникает в печать, вполне достаточно, чтобы видеть, что отчаялась в собственных силах бюрократия, отчаялись в ее силах и представители темной реакции, так долго цеплявшиеся за нее, так долго видевшие в ней превосходный меч и щит против света и прогресса. Послушайте только, с каким тупым отчаянием перебраниваются между собою публично министры. Министр Коковцев сидел–сидел, высидел, наконец, проект реформы податного дела. И вдруг свой же брат министр Лобко его же по шапке! «В грозную, критическую минуту, — грозно заявил генерал от контролеров, — у финансового ведомства не оказалось не только широкой творческой инициативы, но даже просто какого–нибудь скромного обдуманного плана в деле предотвращения финансового кризиса».

Полюбуйтесь только на то, каким тоном заговорили Грингмуты: «Люди бумаги и 20 числа точно замерли в оцепенении перед развернувшейся у ног их бездной. Так, говорят, замирают птицы перед пастью готового проглотить их удава…» И далее: «Спихнуть с плеч войну — вот та соломинка, за которую хватается потопившая сама себя в грязи чиновничья, бездушная сила!» Сильно сказано!

Бюрократия теперь мертвец, еще держащий в своих окостеневших объятиях Россию. И убедившись в ее мертвенности, реакционные силы, все, что жило народной косностью и невежеством, на страже которых стояло самодержавие, проклиная «немецких чиновников», т. е. недавно столь возлюбленную бюрократию, крепко задумываются над планом соединения «истинно русской силы, народной консервативной партии». Это значит, что руководители реакции думают организовать народные предрассудки и суеверия, натравить жертвы «власти тьмы» на сознательные элементы русского народа; они хотят воспользоваться тою дикарской, стихийной ненавистью, той оторванностью от культуры, недоверием к человеку в «немецком платье», которые воспитало и охраняло самодержавие, которые уже дали себя знать в холерных бунтах и отчасти в подстроенных правительством ужасных взрывах Кишинева, Баку, Курска и т. д. Ведь и самодержавие хотело апеллировать к этим обманутым, отравленным невежеством «низам», но господа реакционеры надеются более умело обставить дело.

И с чего же начинает реакция? Чтобы создать средоточие будущей «истинно русской партии», она старается вырвать у государства орудие, выродившееся, ставшее негодным, гнилым в полицейских руках, — именно православную церковь. Для борьбы против свободы понадобилось освобождение церкви. В воздухе свободы, думают князья Мещерские, засохший жезл Ааронов даст цвет с одуряющим запахом. Конечно, иные реакционеры (напр., «Моск. вед.») побаиваются этого шага; они согласны, что правительственный остров нестоек, но у них не хватает смелости сразу, перекрестясь, бухнуть в воду, как делает Мещерский вслед за синодальными владыками.

Синод, этот оплот из оплотов, таинственно собирается, прячась от приставленных к нему семи нянек в лице Победоносцева, Саблера и т. д. … Синод постановляет требовать освобождения церкви, созыва духовного собора, выбора патриарха! Синод обращается со всем этим к комитету министров. Победоносцев, на старости лет видящий, как крамола дошла до самых внутренних апартаментов созданной им огромной российской канцелярии, мечется, жалуется царю, пишет Синоду доклады, над которыми владыки совместно с профессорами гомилетики и канонического права издеваются. И на другой день к восставшим святейшим старцам является лучезарный вестник Саблер и поздравляет их с их разумным решением. Седовласые митрополиты изображают на цветущих своих лицах улыбки и осведомляются у своего недавнего тюремщика, «не была ли ему видения в нощь сию».

Итак, у нас нарождается клерикализм как самостоятельная сила. Нет сомнения, что огромное большинство духовенства представит из себя агентуру консерватизма, а при случае и злой реакции; нет сомнения, однако, что, уступая веяниям времени, церковь будет выделять из себя еретические отростки с либеральными и даже расплывчато–социалистическими цветами. И появятся, может быть, и у нас буржуазные попоеды, которые станут кричать по этому поводу: клерикализм — вот враг! Мы, социал–демократы, не позволим увлечь себя на этот путь. Напротив, мы используем до конца факт самоосвобождения церкви. Вы хотите свободы, самостоятельности, господа архи– и протоиереи? Сделайте одолжение, это называется — отделение церкви от государства, в этом деле мы будем вашими союзниками. Да, свобода всем! Свобода слова, печати, собраний и союзов для всех и для вас также, черное, белое и разноцветное духовенство! Но, быть может, вы относительно охотно пойдете на это и откажетесь от поддержки урядника и от сравнительно скудного казенного жалованья, потому что накопленные вами в продолжение веков сокровища и ваши церковные и монастырские земли останутся при вас? Ведь и французские попы готовы на отделение, но они вопиют: «Отдайте нам отобранное революцией наше имущество!» Но здесь мы обманем ваши надежды, духовные пастыри! Вы заявляли неоднократно в последние дни, что «церковь — это идейная сила, идейное начало!» Мы будем настаивать на полной свободе даже для ваших «идей», но еще энергичнее — на экспроприации ваших колоссальных богатств. «Идейная церковь» не нуждается в подобном оружии, а народ, обобранный, обнищалый, вымирающий, народ нуждается, болезненно, остро нуждается в немедленной материальной помощи.

Мы, социал–демократы, будем терпимы. Свобода всякому верованию! Но из этого не следует, чтобы мы не боролись идейно самым решительным образом с христианством. «Свобода религий, — писал Энгельс, — по отношению к государству!» Но не по отношению к партии, например, и мы никогда не допустим безразличного отношения к такой бессмыслице, как ¹ социал–демократы–христиане. Мы постараемся не позволить никакой власти затыкать рот христианскому проповеднику, но не позволим затыкать его и проповеднику материалистической философии, нашего светлого миросозерцания, очищенного от тысячелетнего бреда.

Христианство во всех его видах, даже самых чистых и самых прогрессивных, есть идеология классов угнетенных, безнадежно–неподвижных, не ожидающих уже доброго на земле, не верящих в свои силы; христианство — это, с другой стороны, орудие эксплуатации. Говорят, что вампир, прежде чем сосать кровь из животного, веет над ним крыльями, гипнотизируя его прохладным дуновением и делая его сон более глубоким, — таким гипнотизирующим средством для человеческих вампиров служит религия, которой они углубляют сон своего «человеческого скота».

Мы же, пролетарии, класс, полный силы и полный надежды, мы, которые уверены, что освобождение человечества и всеобщее счастье должно быть и может быть делом наших рабочих рук, мы не нуждаемся в бабушкиных сказках о рае и аде и о попечительном провидении; и когда поп подносит к губам страдальца–крестьянина чашу сладкого дурмана, мы будем громко разоблачать его, вскрывать ядовитые свойства мнимого лекарства и звать к нашей борьбе за действительное счастье на земле.

Итак, свобода возрождающейся церкви, свобода ей от мертвых клещей господ Победоносцевых! Война ей, война равным оружием, война свободным словом! Свобода церкви от гнета канцелярской опеки, но также свобода ей от груза золотых миллионов и громадных имений: ведь царство ее не от мира сего, не правда ли, товарищи?