«Парламент и его значение»

Парламент и его значение

«Парламента у нас еще нет, но парламентского кретинизма сколько угодно», — эта фраза, если и не полно, то во всяком случае довольно метко характеризует современное положение дел в России. Между тем и Западная Европа серьезнейшим образом пересматривает установившееся несколько поверхностное отношение к парламентаризму. В номере 51 журнала «Neue Zeit» Рудольф Гильфердинг высказывает несколько чрезвычайно интересных мыслей о борьбе парламентской и борьбе реальной. Поводом для Гильфердинга послужили непрекращающиеся споры на поднятую Жоресом тему: «Почему столь сильная германская соц. — демократия имеет так мало влияния на государственную жизнь Германии?»¹

«Число голосов слишком часто принимают за точное выражение политической силы партии», — говорит Гильфердинг. — «Между тем число, как и название партии, меняют свое значение в зависимости от взаимоотношений различных партий. Парламентаризм считают обыкновенно предохранительным клапаном; достаточно развитый парламентаризм приводит в ясность имеющиеся в обществе противоречия, выражая их в определенных числах и давая таким образом возможность точно вычислять силы отдельных борющихся направлений. Ясное представление о взаимных силах приводит к соглашениям без бесконечной борьбы. На место насильственного развития становится развитие мирное».

«Но такое рассмотрение парламентской системы оставляет без внимания то обстоятельство, что эта система действует и должна действовать различно при различных обстоятельствах и смотря по характеру тех противоречий, которые она призвана примирить. Упускается из виду, что парламентаризм может осилить лишь незначительные противоречия между партиями, в противном случае они почти всегда решатся померяться силами в непосредственной реальной борьбе. И это потому, что парламентская система вовсе не точно отражает силы партий. Выборы выражают лишь число сторонников партии, да и то приблизительно. Между тем избиратели могут представить из себя весьма различные величины. Прежде всего прочность и широта организации играют большую роль…» Гильфердинг перечисляет и другие причины, делающие возможным несоответствие между реальными силами партий и количеством голосов, подаваемых за них, а тем более принадлежащих им в парламенте.

Далее наш автор переходит к рассмотрению тех путей, какими большинство, вообще правящая партия, может бороться с меньшинством ² Большинство обыкновенно пытается сначала выполнить самостоятельно те требования оппозиции, которые наиболее популярны среди избирателей; таким образом надеются направить ветер на свои паруса. Эта тактика удается наиболее легко тогда, когда требования обеих партий не заключают в себе слишком резких противоречий. Но если противоречия между меньшинством и большинством принципиальны, тогда подобная политика приобретает иной характер. Она становится демагогической. Уступки делаются в ничтожных пунктах, и этим стараются примирить с собою сторонников большинства, удержать под своим знаменем индифферентную публику и лишить таким образом меньшинство возможности провести свою гибельную для правящего класса программу».

При политическом положении, наблюдаемом теперь в России, либералы, конечно, постараются — и уже стараются — вести именно такую политику.³

В случае уступчивой политики противника, как указывает и Гильфердинг, со стороны, а может быть, и самим наивным представителям меньшинства кажется, будто бы они играют значительную роль, ведут реальную политику, ставят свои условия правящим партиям и т. д.

«Но совершенно иначе обстоит дело в случае резко противоположных принципиальных позиций. Тут, — говорит Гильфердинг, — большинство быстро приходит к концу своих уступок; тактика его меняется, оно становится непримиримым и старается дискредитировать оппозицию в глазах избирателей в качестве нереальных, утопических политиков, делающих–де невозможными всякие уступки со стороны большинства. В первом случае меньшинство кажется влиятельным, во втором — нет. Но так как рост партии в значительной мере независим от непосредственных успехов, то партия оппозиции может в то же время сильно расти, внешним образом не приобретая соответственно большего влияния».

Гильфердинг хочет сказать, что при условии непримиримости борьбы пролетарская оппозиция может очень близко подойти к власти, которой, однако, она не овладевает постепенно и легально, а которой готовится овладеть путем революционного кризиса. Политика соглашений отдаляет революцию и в революционном смысле развращает пролетариат, политика непримиримая кажется нереальной, утопической, но она ведет прямо к цели. Впрочем, соглашение соглашению рознь. Например, соглашение с революционными же партиями для полного ниспровержения монархии и завоевания полной демократии — отнюдь не подобно тем соглашениям с консервативно–буржуазными силами, которые осуждает в общей форме Гильфердинг и которые стараются теперь навязать русской социал–демократии.

В № 109 «Искры» Мартов пытается защитить свой «скромный» план. При этом он «осмеливается думать» (Мартов, как известно, одновременно и очень скромный, и очень смелый человек), что, призывая к соглашению с либералами, он все же активен, социал–демократы же, призывающие деятельно готовиться к восстанию, зовут к пассивности! Это очень смело даже для скромного Мартова. Но в чем дело? Готовясь к восстанию, мы скрыто приближаемся к полной победе, к кризису; но такая политика совершенно непонятна оппортунисту: он хочет сейчас же учесть наличные, хотя бы плохо организованные, силы, продав за сходную цену наличный политический вес партии. Если бы мы были бунтарями, Мартов понимал бы нас, но проповедь восстания рядом с сдержанностью по отношению к анархическим, беспорядочным вспышкам не умещается в его голове; он считает, что это значит призывать ждать всеобщего восстания. Подготовлять всеобщее восстание, по Мартову, — бланкизм. Так думают все оппортунисты.⁴

Отношение оппозиционной партии к уступчивой политике правящей партии может быть двояко: оппортунистично и революционно. Когда объективные условия позволяют правящей партии делать уступки сколько–нибудь широкие, оппортунизм в оппозиции начинает расти. «Когда же эти уступки являются недостаточными, — говорит Гильфердинг, — когда политика мнимых уступок разгадана оппозицией, тогда мирные компромиссы становятся невозможными, тактические разногласия внутри оппозиционной партии оканчиваются поражением оппортунистов, принципиальное направление берет верх и физиономии обеих фракций выясняются вполне».

«Пока пролетариат слаб и недостаточно сознает свои цели, он служит буржуазным парламентским партиям тараном для достижения их целей. Он становится орудием в руках других партий или демагогствующего правительства. Пролетариат покупает уступки ценой своего послушания». Между прочим это как раз то положение, которое готовит русскому пролетариату новоискровское, теперь уже явно оппортунистическое направление.

«От высоты экономического и политического развития страны и самого пролетариата зависит длительность периода его несамостоятельности. Отсутствие принципиальных противоречий в парламенте позволяет буржуазии возвеличить его и поставить в зависимость от него правительство. Политическая слабость пролетариата есть сила буржуазного парламента».

«Совсем иное дело, когда пролетариат занимает вполне независимое положение. Резкое противоречие по отношению ко всем буржуазным партиям чувствуется ярко. Партия формулирует свои принципы с полной ясностью, стараясь освободить рабочих от всякого буржуазного влияния». Буржуазные партии в этом случае ополчаются на соц. — демократию с теми же гонениями, какие пускают в ход самые варварские правительства. Партия кажется лишенной всякого политического влияния.

Сравнивая положение Германской соц. — дем, с положением социалистических партий Франции и Австрии, Гильфердинг приходит к тому выводу, что именно угрожающая сила германской социал–демократии, именно возможность в Германии социальной революции сковывает буржуазные партии в один реакционный ⁵ блок и делает их неуступчивыми к требованиям социал–демократии. Гильфердинг полагает, что «только в той стадии, когда соц. — демократия развита еще посредственно, но уже пережила период первоначальных трудностей, в партии могут начаться разногласия, могущие довести ее до раскола. Только в этот период чисто реформистское движение в партии может иметь шансы на успех, так как оно может выдавать за плод своей примирительной тактики уступчивость противников. Ведь отличительным признаком реформистской тактики является готовность пожертвовать существенными и длительными классовыми интересами пролетариата ради мимолетных и менее важных».

Гильфердинг заканчивает свою интересную статью доказательствами, что в то время, как в Австрии, напр., при относительно слабой социал–демократии, при бессильном правительстве и раздробленной буржуазии массовая политическая стачка может иметь характер демонстрации и вынудить довольно быстро уступки, — в Германии такая стачка неминуемо должна разгореться в борьбу решительную и окончательную. Но парламентски «слабая» германская социал–демократия, по мнению Гильфердинга, более всех других подготовлена к такой борьбе.

В России массовые стачки и вооруженные восстания пролетариата в настоящий момент не направлены прямо против буржуазии: их цель — создать лишь наиболее удовлетворительные предварительные условия для дальнейшей борьбы за социализм, но в борьбе за эти удовлетворительные условия пролетариат встречает буржуазию уже теперь как врага, старающегося при помощи союза с монархией остановить развитие демократической революции, а не как союзника в борьбе с самодержавием. Буржуазные либералы в бесконечно большей степени враги наши, чем невольные союзники, и это уже теперь, когда пролетариат стремится осуществить лишь свою демократическую программу. Но этого не хотят понять наши оппортунисты, которые «клюнули» на обещание «Нашей жизни» дать социал–демократии за хорошее поведение кусочек медвежьего ушка — пару кресел в Государственной думе. От одного запаха парламентаризма, даже самого булыгински недоброкачественного, долго скрываемый парламентский кретинизм Мартова с братией проявился во всей своей патологической красоте. Мы могли бы сказать, что раскол в русской социал–демократии проявился теперь окончательно, как раскол между революционерами и оппортунистами, если бы мы не надеялись, и притом имея на то достаточные основания, что так называемые «меньшевики» в России не пойдут за своими окончательно созревшими вождями и что вместо раскола мы будем иметь просто выделение небольшой заграничной группы оппортунистов.