«Как петербургские рабочие к царю ходили»

Как петербургские рабочие к царю ходили

В начале января этого года все рабочие побросали работу. Что случилось? Почему стоят фабрики и заводы? Почему 250 000 человек вдруг бросили труд, который дает им кусок хлеба?

Надо рассказать об этом с самого начала.

С год тому назад полиция разрешила петербургским рабочим устроить свое общество: «Собрание русских фабрично–заводских рабочих», позволила им собираться в особых помещениях, где священники должны были поучать их. Известно, чему учат попы народ: «бедны вы? — сами виноваты! Не пейте вина, не ходите в трактиры, сберегайте по грошику на черный день. Курить тоже не следует. Работайте прилежно, всякое начальство чтите, на бога не ропщите, а побольше молитесь — вот и ладно будет». Но рабочие–то знают хорошо, что все эти слова — одна сплошная ложь! Не от пьянства беден рабочий, а от нищеты беспросветной пьет он. Надо же человеку после каторжного труда хоть немножко повеселиться, а где же веселие для рабочего? Сам управляющий Путиловского завода в Питере говорит: «Не надо рабочему уменьшать рабочий день, а то он все равно все свободное время пить будет: дома у него жить нельзя: тесно, грязно, духота… Ни читален, ни клубов, ни театров для него не припасено — в кабак одна дорога».

Не правда ли, как ловко рассуждают господа фабриканты и управляющие? Почему нет у рабочего ни читален, ни театров, ни курсов, ни клубов?

«Некогда ему, — говорят, — где уж! Пойдет усталый с работы, рад до постели добраться».

— Ну, так дайте ему свободного времени побольше! — «На что ему? — отвечают, — все равно ему деваться некуда». Так и не вырвешься из этого круга. Знают рабочие хорошо, что проповеди попов против пьянства одни слова пустые: платили бы рабочему больше, поменьше изнуряли бы на работе, позаботились бы о том, чтобы образование и хорошие развлечения были ему доступнее, тогда и пьянство сразу бы уменьшилось.

«Слушайтесь всякого начальства, не будьте строптивы», — учили попы на рабочих собраниях. — «Врут батьки! — думают рабочие, — только тогда мы для себя чего–нибудь и добивались, когда скопом не слушались и бунтовали. Где рабочий молчит и терпит, там его и так, и сяк честят, жилы из него тянут, да еще и в зубы норовят… Повиновение и терпение рабочему — гибель!» И насчет бога и молитвы — все пустое. Хорошо говорится в пословице: на бога надейся, а сам не плошай. Господа фабриканты не от молитвы наживаются, а всячески прижимая рабочий люд; коли будешь на их подвохи одному богу жаловаться — живьем съедят!

Но вот начались на рабочем собрании совсем новые речи.

Не все полицейские ставленники, попы, шли на собрания только затем, чтобы рабочих морочить. Был между ними один молодой священник — Георгий Гапон, сын полтавского крестьянина, человек правдивый, который хотел и в самом деле помочь рабочему люду. Жил он просто и бедно, вместе с рабочими, как свой человек; толковал с ними откровенно и увидел он, что рабочие правы, что одно спасение рабочему человеку от кровопийства хозяев — друг за друга стоять, вместе свое рабочее дело отстаивать. А тут как раз к январю прогнали управляющие путиловским заводом четырех рабочих, членов общества, не за провинность какую–нибудь, а так, больно умны показались. Остальные путиловские рабочие вступились, послали к начальству выборных похлопотать; пошел с выборными и священник Гапон. Начальство рассердилось, раскричалось, об уступке и говорить не пожелало.

А нужда Нужда ¹ и невзгоды давно уже сделали рабочим жизнь горше смерти. Труд страшный, все тело разломает, силы подкашивает, болеют рабочие, рано мрут, а семью прокормить все нечем. А уж если заболеет отец семейства, тогда голодают ребятишки, гибель, как черная туча, над семьею нависнет. Стар станет рабочий, а старость у рабочего от непосильного труда ранняя, гонят его вон, пропадай, как знаешь. Фабриканты и в ус не дуют: только еще потуже затягивают петлю, штрафами донимают, за каждое смелое слово на улицу выбрасывают, мастера издеваются, за человека не считают, драться лезут, к девушкам–работницам пристают… Управы нигде не найдешь. Фабричные инспектора и другие власти — те же бары, хозяйскую руку тянут. У них еще рабочий и виноват остается: одна издевка. Много горечи, много гнева накопили рабочие… ну, и разразилась гроза.

Забастовали путиловцы, и словно зараза охватила все заводы. В немного дней стал весь рабочий Петербург. Замер весь огромный город, потому что двигателем его служит рабочая рука, замер и ждет: что–то будет. Гул стоит в залах рабочих собраний. Одни тысячи приходят, другие уходят. Рабочие обсуждают свое рабочее дело. Выступают перед ними разные люди, и свои рабочие, и друзья рабочих. Говорил всюду и священник Гапон.

Гапон говорил, что пришел предел всякому терпению, что нужно всем вместе стоять дружно и добиваться разных улучшений. Да не для себя только, а и для всего рабочего люда и для всей России. Стонет повсюду рабочий человек под тяжким игом богача, стонет и многомиллионный деревенский люд: голод то там, то здесь свирепствует, не переводится голодуха на Руси, болезни страшные, всюду голь и нищета, а чиновники за недоимки последнее хозяйство разоряют. А тут еще война: давай последнюю лошадь, давай и кровь родную — сына, мужа, давай на погибель в далекой стороне работника, опору семьи, оставайся без поддержки на погибель. Вот встали теперь все рабочие Петербурга, чуют они свою огромную силу: пусть же они постоят за всю бедную Россию.

Так говорили и многие рабочие, и свящ. Гапон. Но кому же жаловаться на свою беду, у кого просить защиты? Не у правительства ли? Не у чиновников ли, не у полиции ли? — Ну, нет! Их хорошо знал рабочий люд Петербурга! Разве не избивала полиция рабочих за их недовольство, разве не арестовывали, не сажали в тюрьмы, не ссылали всякого рабочего посмелее? Чем помогли они когда рабочему человеку, и даже когда–нибудь рабочему человеку! Даже ² теперь, во время январской стачки, когда испуганные хозяева соглашались было на уступки, полиция нахально запретила им уступать законным требованиям рабочих, а то они–де зазнаются. Нет уж к ним рабочие жаловаться на свою участь не пойдут. Но тут Гапон и иные рабочие стали говорить: министры и чиновники, полиция и заводское начальство — все одна шайка, все грабят рабочего, все пьют кровь из русского народа. А вот царь? Царь, защитник народа, он–то что смотрит? Он любит народ, говорил Гапон и его единомышленники: только ничего–то он не знает: до бога высоко, до царя далеко! Стали чиновники и богачи стеною между царем и народом, оттерли его от нас! Рабочие! Прорвем, проломим эту стену, понесем грамоту–петицию к царю, выложим в ней свое горе и все, чего мы просим. просим, скажем в ней, что хотим Скажем в ней, чего мы ³ хотим, чтобы царь народом правил не через подлых, корыстолюбивых чиновников, а вместе с самим народом, совещаясь постоянно с его выборными. Вот что предложил рабочим священник Георгий Гапон. Рабочим эта мысль очень понравилась; всюду на это предложение большая часть рабочих кричала: «да, да! Пойдем к царю, пусть сам к нам выйдет, нашу петицию возьмет, пусть заступится за свой народ».

Но были на собраниях и такие, что не соглашались с предложением Гапона. То были социал–демократы. Социал–демократы в ответ на речи Гапона рассказывали рабочим, как они понимают дело, и вот что говорили социал–демократы:

«Не верьте, товарищи рабочие, что царь друг народу, рабочему, крестьянскому люду. Не верьте, что царь ничего не знает про то, как горько живется бедным людям в России. Много можно было бы порассказать, чтобы вы видели, какой царь друг вам: напомним вам хоть то, как он благодарил Фанагорийский полк и называл солдат молодца и за то, что они безжалостно расстреляли рабочих и работниц Ярославля; напомним вам, как по царскому приказу до смерти пороли полтавских крестьян за то, что они хотели отстоять себя от вымогательства помещиков. И Да ⁴ мало ли за ним таких дел! Да и не удивительно это: сам он богач, сам богатейший помещик и заводчик. Не русскому народу он глава, он глава шайке чиновных грабителей, потакающей во всем дворянам и богатым купцам. Берет он у народа последние гроши, берет сыновей народа и на народные деньги из сынов и братьев ваших делает солдат, вымуштрованных для того, чтобы защищать его шайку, чтобы пулями и штыками расправляться с вами, если вам невтерпеж станет, если со стоном забьется рабочий народ под бременем своих мрачных вампиров! Не выйдет к вам царь, товарищи рабочие, говорили социал–демократы, он вышлет против вас солдат, велит вас расстреливать, как бешеных собак, не посмотрит, что вы пойдете с женами и маленькими детьми, захочет он кровью вашею залить ваше недовольство, чтобы вам впредь не повадно было, чтобы вы безропотно впряглись в телегу и везли бы на себе богатых и знатных и самого царя с его семьею, а они бы, господа ваши, только бы гикали да кнутами помахивали. Попомните наше слово: захочет царь показать вам, что вы не люди, а рабочий скот, что ваше дело молчать и работать, работать голодными и холодными, барам на пользу, пока не изработаетесь вконец и не свалитесь отдохнуть в холодную могилу».

Так говорили социал–демократы; рабочие слушали этих своих товарищей (потому что социал–демократы тоже рабочие) внимательно, но сразу не соглашались, крепко все еще ⁵ сидела в них вера в царя. А иные спрашивали: «что же, по–вашему, нам делать?»

На такие вопросы рабочие социал–демократы отвечали так:

«Прежде всего должны вы знать, братцы, что самый первый ваш враг — царь и есть. Он со своей полицией и солдатчиной оберегает богачей и не дает вам бороться с ними за ваши интересы. Долгий путь предстоит нам с вами, товарищи, пока мы совсем одолеем богачей, пока народ рабочий, объединенный, образованный, умелый, сам возьмет в свои руки фабрики и заводы, копи и железные дороги и земли, и станет трудиться общим трудом для счастья и блага всех, а не для наживы горсти тунеядцев. Когда–то настанет такое время, рабочий люд Когда настанет такое время, тогда рабочий люд ⁶ — городской и деревенский — станет хозяином и своего труда и всех орудий труда: такой строй называется социалистическим. За него борются рабочие всех стран, слившись в один большой братский союз — международную социал–демократическую рабочую партию ⁷.

У наших соседей, у немцев, французов и других народов Западной Европы, рабочим можно широко бороться за свои цели, за то, чтобы настало новое рабочее устройство жизни, настоящее братское устройство, в котором уже не будет один человек выжимать соки из другого, а все будут радостно трудиться на общей земле, общими машинами — всем на благо. Европейские рабочие в соседних с нами странах могут свободно говорить о таком устройстве жизни, о социализме и о борьбе за него, они могут распространять свое учение и живым словом, и в книгах, и в газетах. Там существует свобода слова и печати. Тамошние рабочие могут устраивать стачки, устраивать союзы для этого, сговариваться с хозяевами не по одиночке, а все разом: «хочешь принять наши условия — будем работать, а не хочешь — не будет тебе ни единого рабочего». И благодаря крепким союзам и собственным кассам рабочие могут надолго лишить хозяина рабочих рук: никто к нему не идет, а участвующих в стачке поддерживают другие рабочие, имеющие заработок. Могут рабочие заключать союзы и для других целей, например, чтобы общими силами стремиться к образованию. Там существует свобода стачек и союзов.

Мало того: у наших соседей в Европе правительство не имеет права налагать налоги, тратить народные деньги и издавать законы без воли народа. Там существует парламент. Парламент — это собрание доверенных, выборных всем народом для надзора за правительством и для того, чтобы передавать правительству о нуждах народа. А во многих странах, например во Франции, Швейцарии, народ выбирает и правительство. Такое народное правление называется республикой. Во всех странах, где существуют парламенты, рабочие тоже выбирают туда своих представителей — социалистов. Эти представители рабочих громко, перед лицом всего мира, говорят о нуждах рабочих и о их великой цели — социализме. Им зачастую удается вырвать у богатых законы, улучшающие быт рабочих, законы о защите женщин, детей от чрезмерного труда, о сокращении рабочего дня, о страховании жизни и здоровья рабочих. А чем лучше живется рабочему, тем больше сил остается у него для борьбы за социализм, для распространения этого учения, для сплочения сил всего великого всемирного рабочего братства.

И у нас, в России, городские рабочие стали понимать свое положение. Образовалась рабочая партия социал–демократов, то есть социалистов — защитников прав народа, и члены этой партии стали распространять среди рабочих истинное учение о причинах их горькой нужды и о том, как исцелить устранить ⁸ ее. Но у русского рабочего люда, как городского, так и деревенского, нет тех оружий, которыми борются его братья в других свободных странах. У нас нет парламента, а правит нами самодержец–царь, который тянет руку богачей; если и издает он какие законы для рабочих, то только для отвода глаз, потому что остаются эти законы на бумаге. У нас нет свободы слова: за всякое свободное слово жандармы ⁹ и полиция у нас у нас хватает и без суда сажает хватают и без суда сажают ¹⁰ в тюрьмы или засылают в трущобу Сибирь ¹¹ ; и тихонько–то нельзя у нас безопасно высказать свои мысли: всюду сторожат шпионы, готовые донести. Нет у нас свободы печати: чуть напишет истинную правду какой–нибудь писатель, горькую правду, которую хотят скрыть наши правители, — уж прихлопнули газету, сожгли книжку, а пожалуй, посадили в тюрьму и самого писателя. Нет у нас свободы союзов и стачек: устраивать стачки и союзы в России — преступление, а на зачинщиков обрушиваются всякие кары; если же полиция и устраивает сама рабочие союзы, то только чтобы вылавливать рабочих поумнее, посмелее и хватать их. Вот потому, что нет у нас всех этих прав, русскому рабочему непомерно трудно бороться за улучшение своего быта и за рабочее дело — за социализм. Поперек дороги ему стоит русское рабство. Только выпрямится рабочий, только захочет поднять свой голос, как натыкается на самого страшного врага — на царское правительство: уже шлет оно полицию и войско, свищет нагайка, трещат залпы, льется рабочая кровь,

И все–таки рабочие в целом ряде городов устраивали громадные стачки, выходили на улицу со своим рабочим красным знаменем, бесстрашно заявляли свои требования, требования всего рабочего люда, всех батраков, всех, из кого пьют кровь имущие господа как в городе, так и в деревне. Не боятся рабочие царских опричников. Но не смахнув с Родины самодержавного ига, не установив и в России народного правления, не сможет рабочий человек расправить могучие плечи и вести светлую и победоносную борьбу, которую ведут его братья в свободных странах, борьбу за равенство и братство, за социализм. А в борьбе с царем, в борьбе за народное правление городские рабочие могут ждать помощи и поддержки не только от своего брата, деревенского батрака и бедняка; и у зажиточного мужика царская власть висит на шее тяжким бременем и ему бременем. И ¹² ему, и ремесленнику, и мелкому торговцу не сладко платить тяжкие поборы, отдавать детей в солдаты, кровью и достоянием жертвовать на безумные царские затеи, вроде глупой и позорной войны с Японией, и в обмен получать одно самоуправление чиновников. Да и никто не доволен царским управлением. Разорен народ дотла, страдает от этого даже крупный купец и фабрикант: некому покопать покупать ¹³ товары. Дела своего делать правительство не умеет: повело армию и флот против японцев и на весь свет осрамилось, ничего у него не было готово, на бойню повели наших сыновей и братьев. Этого срама не простят правительству и богатые».

«Вот каковы дела, — говорили рабочим социал–демократы, — и вам надо твердо знать, где ваши враги, где друзья, а где временные союзники. Теперь, когда война всех научила понимать, как неумело правит Россией царское правительство, когда все классы населения против него, вам, товарищи рабочие, нужно ковать горячее железо. Соединяйтесь в крепкие союзы, примыкая к социал–демократической рабочей партии, распространяйте повсюду, что такое социализм и почему надо бороться с царским правительством, вооружайтесь и деятельно готовьтесь к борьбе. Встанет скоро с вами весь русский рабочий люд, словно паралич хватит всю страну, станут паровозы и всякие машины повсюду, погаснет газ и электричество, весь труд замрет, а без него никому жить нельзя. Встанет и деревня, а вы выйдете на улицы и площади столиц и больших городов, вооружившись для борьбы и громовым голосом потребуйте: долой самодержавие! Вся Россия будет тогда с вами. Войско, может быть, и попытается вам противиться, да скоро поймет и солдат, что на вашей стороне правда, ведь и солдат — угнетенный человек, и ему нужна свобода, как и вам. И вы сбросите царское иго, товарищи, вы назначите временно свое правительство, а оно кликнет клич по всей стране, чтобы выбирали выборных людей всякого звания, выбирали бы все, кому минуло 20 лет, сами бы выбирали, без посредников, на равных правах, а голоса бы подавали тайно, чтобы никто никого не мог принудить выбирать не по своему желанию, а по чужому. Так выберет народ на основании всеобщего, прямого, равного и тайного избирательного права всеобщим, прямым, и равным и тайным голосованием ¹⁴ великое всенародное Учредительное собрание, оно и решит, каким законам вперед быть и как русскому народу собою править».

Вот чему учили социал–демократы своих товарищей рабочих, когда те собрались обсудить свое горькое положение. Но большинство петербургских рабочих не могло сразу понять, какую правду говорят социал–демократы, а согласились все–таки с предложением священника Гапона нести всем миром царю грамоту–петицию. Все–таки хоть и не послушали рабочие своих самых умных и передовых товарищей, а сильно призадумались над тем, что они им говорили, и многие из их предложений внесли в свою петицию.

Стал после этого Георгий Гапон с выборными рабочими писать петицию, и написал так:

«Государь!

Мы, рабочие г. Петербурга, наши жены, дети и беспомощные старцы–родители пришли к тебе, государь, искать правды и защиты.

Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся, как к врагам.

Мы и терпели, но нас толкают все дальше и дальше в омут нищеты, бесправия и невежества; нас душат деспотизм и произвол, и мы задыхаемся. Нет больше сил, государь. Настал предел терпению.

Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук.

И вот мы бросили работу и заявили нашим хозяевам, что не начнем работать, пока они не исполнят наших требований. Мы немного просили. Мы желаем того, без чего не жизнь, а каторга, вечная мука.

Первая наша просьба была, чтобы хозяева вместе с нами обсудили наши нужды, но и в этом нам отказали — в праве говорить о наших нуждах, находя, что за нами не признает закон такого права. Незаконны оказались также наши просьбы уменьшить число рабочих часов до 8 в день и устанавливать цены на наши работы вместе с нами и с нашего согласия, рассматривать наши недоразумения с нашей администрацией завода. Увеличить чернорабочим и женщинам плату за их труд до 1 рубля в день, отменить сверхурочные работы, лечить нас внимательно и без оскорбления, устроить мастерские так, чтобы в них можно было бы работать, а не находить там смерть от страшных сквозняков, дождя и снега.

Все оказалось, по мнению наших хозяев, противозаконно. Всякие наши просьбы — преступление, а наше желание улучшить наше положение — дерзость, оскорбительная для наших хозяев. Государь, нас здесь больше 300 000 — и все это люди только по виду, только по наружности, в действительности же за нами не признают ни одного человеческого права, даже говорить, думать, собираться, обсуждать наши нужды, принимать меры к улучшению нашего положения.

Всякого из нас, кто осмелится поднять голос в защиту интересов рабочего класса, бросают в тюрьму, отправляют в ссылку, карают, как за преступление, за доброе сердце, за отзывчивую душу. Пожалеть рабочего, бесправного, измученного человека — значит совершить тяжелое преступление. Государь, разве это согласно с божескими законами, милостью которых ты царствуешь? Не лучше ли умереть, умереть всем нам — трудящимся людям всей России? Пусть живут и наслаждаются капиталисты и чиновники. Вот что стоит перед нами, государь!

И это–то нас и собрало к стенам твоего дворца. Тут мы ищем последнего спасения. Не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников, разруши стену между тобой и твоим народом, и пусть он правит страной вместе с тобой. Ведь ты поставлен на счастье народу, а это счастье чиновники вырывают у нас из рук, к нам оно не доходит, мы получаем только горе и унижение.

Взгляни без гнева внимательно на наши просьбы, они направлены не ко злу, а к добру, как для нас, так и для тебя, государь. Не дерзость в нас говорит, а сознание необходимости выхода из невыносимого для всех положения. Россия слишком велика, нужды слишком многообразны и многочисленны, чтобы одни чиновники могли управлять ею. Необходимо, чтобы сам народ помогал себе, ведь ему только известны его нужды. Не отталкивай же его помощи, прими ее, повели немедленно, сейчас же призвать представителей земли русской от всех классов, от сословий. Пусть тут будет и капиталист, и рабочий, и священник, и доктор, и учитель; пусть все, кто бы они ни были, избирут своих представителей, пусть каждый будет равен и свободен в праве избрания, а для этого повели, чтобы выборы в Учредительное собрание происходили при условии всеобщей, тайной и равной подачи голосов. Эта самая главная наша просьба; в ней и на ней зиждется все, это главный и единственный пластырь для наших ран, без которого наши раны вечно будут сочиться и поведут нас быстро к смерти.

Но одна мера все же не может залечить всех наших ран; необходимы еще и другие, и мы крепко и открыто, как отцу, говорим тебе, государь, о них.

Необходимы:

I. Меры против невежества и бесправия русского народа:

1) Свобода и неприкосновенность личности, свобода слова, печати, собраний, совести в деле религии.

2) Общее и обязательное народное образование на государственный счет.

3) Ответственность министров перед народом и гарантии законности управления.

4) Равенство перед законом всех без исключения.

5) Немедленное возвращение всех пострадавших за убеждения.

II. Меры против нищеты народа:

1) Отмена косвенных налогов и замена их прямым прогрессивным подоходным налогом.

2) Отмена выкупных платежей; дешевый кредит и постепенная передача земли народу.

III. Меры против гнета капитала над трудом:

1) Охрана труда законом.

2) Свобода потребительно–производительных профессиональных союзов.

3) 8–часовой рабочий день и нормировка сверхурочных работ.

4) Свобода борьбы труда с капиталом.

5) Участие рабочих в выработке законопроекта о государственном страховании рабочих.

6) Минимальная заработная плата.

Вот, государь, наши главные нужды, с которыми мы и пришли к тебе. Повели и поклянись исполнить их, и ты сделаешь Россию и счастливой и славной, а имя твое запечатлеем в сердцах наших и наших потомков на вечные времена, а не повелишь — мы умрем здесь на этой площади перед твоим дворцом. Нам некуда дальше идти и незачем. У нас только два пути: или к свободе и счастью, или в могилу. Укажи, государь, любой из них — мы пойдем по нему беспрекословно, хотя бы это и был путь смерти. Пусть наша жизнь будет жертвой для исстрадавшейся России. Нам не жалко этой жертвы, мы охотно приносим ее» ¹⁵.

Требование, выраженное в этой петиции, верно отвечает нуждам рабочих, только не могли социал–демократы согласиться поверить, чтобы царь для народа хоть палец о палец ударил. Гапон же очень заботился, чтобы министры не налгали царю, не стали бы снова между ним и народом, а потому написал он царю письмо, и так написал ему:

«Государь, не думай, что твои министры сказали тебе всю правду о современном положении. Народ весь верит в тебя; он реши л явиться завтра в два часа пополудни к Зимнему дворцу, чтобы представить тебе свои нужды.

Если в нерешимости ты не покажешься народу, ты порвешь нравственную связь, существующую между тобой и твоим народом. Доверие, которое он питает к тебе, исчезнет. И на этом месте между тобой и народом прольется невинная кровь. Явись завтра перед твоим народом и прими с открытой душой нашу смиренную петицию. Я, представитель рабочих, и мои мужественные товарищи, — мы гарантируем неприкосновенность твоей личности» ¹⁶.

Социал–демократы всюду свое повторяли: «не выйдет к вам царь, будут в вас стрелять; если уж идти, пойдем с оружием!»

Но Гапон не хотел этого и уговорился с социал–демократами так: пусть они берут свои красные знамена и какое у них есть оружие, но пусть прячут их, если же и вправду станут избивать народ, тогда вольны они распустить знамена и вольны пустить в ход оружие. II сказал священник Гапон: «Тогда я сам скажу — долой царя! Сам буду драться вместе с вами».

И вот утром 9–го числа января, в воскресенье пошли рабочие с четырех концов города к Зимнему дворцу. Денек выдался веселый, солнечный с морозцем; купола церквей сияли. А на сердце у петербургских обывателей было невесело. С мрачными лицами шли да шли маленькими группами петербуржцы к Зимнему дворцу посмотреть, как царь примет дорогих гостей — рабочих.

А рабочие приближались. Путиловцы шли торжественно и стройно, пели церковные песни, впереди несли хоругви и иконы и царский портрет. Священник Гапон шел в облачении впереди всех. Ни дать, ни взять крестный ход. Подошли к Нарвским воротам, а там уже и казаки и пехота. Что такое? Царь и дядя его Владимир отдали приказ генералу князю Васильчикову защищать Петербург от рабочих, словно неприятель наступает.

«Народ недоволен! Народ страдает? — спросил дядя царский, великий князь Владимир, я знаю хорошее лекарство от народных бедствий: стоит повесить сотню зачинщиков перед глазами остальных, и все как рукой снимет!» «Устройте им хорошенькое кровопусканьице, дорогой князь, — говорил он Васильчикову, — чтобы надолго запомнили».

И вот откуда ни шли рабочие — всюду встретили их штыки. Подходят путиловцы к казакам. Вышли вперед старики и говорят им: «Бога вы не боитесь! Грех вам, братья–казаки, мы идем к царю с челобитной, по–божьему, честь–честью, а вы нас не пускаете!» Один ответ: «Не велено!»

А толпа сзади напирает: «Чего там! — кричат рабочие, — не будут стрелять! ужели во святые иконы, в хоругви, христианское войско, палить будете!» Напирают. Вдруг на рожке что–то проиграли. Бац! «Шутят, холостыми палят!» — кричат рабочие. Да нет, вон шатаются люди, воя падают, стоны слышны, кровь заалелась по снегу.

Взревела толпа в гневе, в отчаянии, а оружия нет! Нет оружия! А храброе царское войско знай палит: десятки, сотни лежат уже на покрасневшем от крови снегу, женщины, ребятишки… Пробили пулями иконы, пробили и царский портрет, и хоругвеносцев поубивали! То же было и в других местах. Страшно рассказывать, да всего и не перескажешь.

На Васильевском острове пытались от солдат защищаться, построили загородь–баррикаду из телеграфных столбов и из проволоки. Да чего! Оружия настоящего нет. Надо было сразу послушать социал. дем. социал–демократов ¹⁷ дружно приняться за то, чтобы всеми мерами вооружиться. Другое было бы дело. Достаточно есть солдат, которым тяжко стрелять в свой народ, да боятся начальства, расстрела; а как увидели бы, что и народ с ружьями да бомбами, как увидели бы, что и против народа идти тоже смерть и что народ сумеет солдата от начальства защитить, тогда и стали бы переходить к народу: ведь солдат тот же мужик, свой брат простонародье.

А безоружных всюду расстреливал царь на славу. Больше же всего у самого дворца. Сюда разными путями собралось множество рабочих. Сошлось видимо–невидимо и публики — посмотреть. По всем без разбору и палили. Тысячи народу убили. В Александровском саду всю публику заперли и расстреливали. Детвора там в мяч играла — и тех перебил новый ирод — Николай II.

Кровь, кровь повсюду. Проклятья слышны, стоны, рыдания. А бессилен народ!

Господа офицеры, те прямо охотились за публикой. Один рассказывал после: «вижу, говорит, бежит рабочий: я за ним, посмотрим, у кого ноги быстрее; он от меня в парадное крыльцо дома, я за ним — да в спину его шашкой, так насквозь и прошла: смотрю — так мальчишка, лет 14».

Или другой случай: влез мальчишка, несмышленыш еще, лет может, восьми, на дерево, не то любопытно показалось, не то со страху: увидел его солдат и говорит офицеру: «ваше благородие, ссадить воробушка?» — «Ссади!» Бац! — и полетел бедный воробушек с дерева.

4000 человек убил и искалечил батюшка–царь в кровавое воскресенье. Набил кровавым мясом все госпитали. Долго после возили по ночам целые вагоны трупов тайком на кладбище.

«Ну, думает царь, теперь будут спокойны!» Да ошибся он, ошибся и старый царский дядя — изверг Владимир: не испугали они рабочих! ¹⁸ Уже подрал мороз по коже Страх обуял ¹⁹ царскую семью, когда узнали они, что Гапон спасся от бойни, и прочли его новое воззвание к рабочим. Другим языком заговорил теперь смелый священник, вот что писал он рабочим сейчас же после бойни:

«Родные, кровью спаянные товарищи рабочие!

Мы мирно пришли 9 января к царю за правдой. Мы предупредили об этом его опричников–министров, просили убрать войска, не мешать идти к нашему царю. Самому царю я послал письмо в Царское Село, просил его выйти к своему народу с благородным сердцем, с мужественной душой. Ценой собственной жизни мы гарантировали неприкосновенность его личности. И что же, невинная кровь уже пролилась. Зверь–царь, его чиновники — казнокрады и грабители народа сознательно захотели быть и сделались убийцами безоружных наших братьев, жен и детей. Пули царских солдат, убивших зараз 300 рабочих, несших царские портреты, прострелили эти портреты и убили этим нашу веру в царя. Так отмстим же, братья, проклятому народом царю и всему змеиному царскому отродью, его министрам и всем грабителям несчастной русской земли. Смерть им всем. Кто, чем и как может, я призываю всех, кто искренне хочет помочь трудовому русскому народу жить и свободно дышать, на помощь: всех интеллигентов, всех студентов, все революционные организации. Кто не с народом — тот против него. Братья, товарищи–рабочие всей России, вы не станете на работу, покуда не добьетесь свободы. Пищу, чтобы прокормить себя, жен и детей, разрешаю брать везде, где можете: бомбы, динамит, все разрешаю. Не грабьте только частных жилищ и лавок, где нет ни еды, ни оружия. Не грабьте только бедняков, избегайте насилия над невинными: лучше оставить 9 сомнительных негодяев, чем уничтожить одного невинного. Стройте баррикады, громите царские дворцы и палаты, уничтожайте невыносимую народом полицию. Солдатам и офицерам, избивающим своих братьев невинных, их жен и детей, всем угнетателям народа — мое пастырское проклятие. Солдатам, которые будут помогать народу добиваться свободы, — благословение. Их солдатскую клятву изменнику–царю, сознательно пролившему невинную народную кровь, не пожелавшему даже выслушать свой народ, их солдатскую клятву разрешаю.

Дорогие товарищи–герои, не падайте духом, верьте, что скоро добьемся свободы и правды, неповинно пролитая кровь тому нам порукой. Переписывайте, перепечатывайте все, кто может, и распространяйте по всей России это послание, зовущее всех угнетенных, униженных и обездоленных восстать на защиту своих прав. Если меня возьмут, расстреляют, продолжайте эту борьбу. Помните всегда данную мне вами, сотнями тысяч клятву. Боритесь, покуда не будет созвано Учредительное собрание на основании всеобщего, прямого, равного и тайного голосования, где будут избранные вами самими защитники ваших интересов, выставленных в вашей петиции изменнику–царю.

Да здравствует грядущая свобода русского народа!

9 января 12 часов ночи».

И кипит теперь рабочий Петербург, кипит вся рабочая Россия. То там, то здесь вспыхивает стачка, то там, то здесь кипит уличный бой: началась великая война народа с угнетавшим его целые века правительством. Всюду вооружается рабочий народ, готовясь к мести и к борьбе за свободу.

Рабочие всего мира с замиранием сердца следят за тем, как готовятся к страшной схватке с правительством их русские братья. Надвигается гроза, рокочет гром.

А деревня русская? А крестьяне? — Уже идут со всех концов России: из Киевской, Харьковской, Черниговской, Екатеринославской губерний вести о том, что крестьяне разнесли те сахарные заводы, которые выжимали не только сок из свекловицы, а кровь и горькие слезы из всего окрестного населения. Поднялись крестьяне и в Пензенской губ., и в Курской, где они забрали хлеб из экономии начальника царской гвардии — графа Мейендорфа. Да и как может быть иначе? Мало что ли на крестьянах ездили? Мало из них жилы тянули? Кто только на них не наживается, кто только ими не помыкает! И чиновники, и помещик, и кулак…

Хотите ли вы, русские крестьяне, оставаться навеки рабами, или хотите стать свободными людьми, полноправными гражданами? Если хотите свободы — долой царские подати: ни гроша убийце–царю! Ни одного человека в солдатчину, в палачи! Если хотите свободы, устраивайте в каждой волости, а то и в каждом селе свою крестьянскую власть — революционный комитет. Пусть он распоряжается на месте всех властей. Долой царских чиновников! Если подымется за городскими рабочими весь крестьянский народ за свободу — никто не устоит! Хотите ли вы и впредь платить непомерные подати? Хотите ли вы, чтобы вас разоряли в уплату недоимок? Или хотите, чтобы скощены были сразу все недоимки, а налоги перенесены бы на богатых, так чтобы чем кто богаче, тем большую часть дохода отдавал на общие нужды (это называется прогрессивный подоходный налог)? Если хотите сразу сбросить с себя гнет губительных платежей — и прямых, и косвенных, налагаемых и на чай, и на сахар, и на вино, и на керосин, и на плуги и на все товары и инструменты, — если хотите, чтобы не грабили вас всякими способами, а блюли бы ваши интересы, подымайтесь все за народное правление, за республику: пусть правят Россией выборные от народа, народу подотчетные.

Хотите ли вы доплачивать выкупные платежи, или желаете, чтобы дворяне вернули вам то, что содрали с вас за вашу же землю, и эти возвращенные деньги пошли бы на нужды народные? Если хотите последнего, боритесь за республику. Своя, народная, республиканская власть отнимет у царя и великих князей их имения, а у монахов их несметные богатства, вовсе неприличные святым людям, за каких они себя выдают, и все эти средства обратит ваше народное ²⁰ правительство вам на пользу ²¹. Боритесь же за народную власть, за республику.

Вставайте, русские крестьяне, на ваших душегубов! Долго они над вами глумились и ломались, пора и вам потянуться к теплу и свету, и для вас солнышко светит, а не для одних богатых. Крестьянские революционные комитеты всюду должны сбросить все, что осталось от крепостной кабалы. Накипело на сердце у крестьян, а главное — всюду нищета давит, животы подвело: кто будет виноват, если крестьяне что и возьмут у помещиков? У них всего слишком много, а у крестьян чересчур уж мало: небольшой будет грех, коли и поделятся мужик с барином своею бедой, а барин с мужиком своею казной. Только не надо никого убивать по возможности: не стоит трудовому люду пачкать свое дело кровью. Пусть крестьянские комитеты спокойно постановят: взять у такого–то помещика то и то, что ему, пожалуй, и лишне, а крестьянину до зарезу нужно. Пошли и взяли по постановлению крестьянского комитета. Ну, уж конечно, коли станут стрелять, кровь мужицкую лить, пусть на себя пеняют: они начнут — их и грех.

Самая важная для крестьянского народа — земля! Как быть с землей? Кому и на каких началах ею владеть — это обсудят народные выборные, когда завоюем мы республику. Только соц. — демократы не станут тут отстаивать весь деревенский народ, они станут отстаивать деревенского безземельного батрака. И в деревне сильны те, кто побогаче: если и отымут землю у помещиков, перейдет она к тем, у кого деньги есть, скот, а безземельный да безлошадный опять будут в батраках у своего же брата богатого мужика. Знают это хорошо рабочие соц. — демократы, а потому их цель: завоевать свободную республику для того, чтобы бороться потом за социализм, за то, чтобы вся земля и все орудия производства принадлежали бы не отдельным лицам, а всему обществу, чтобы не было больше ни хозяев, ни батраков, а устроились бы все как одна большая братская семья. Сразу этого не устроишь. Нужно для этого, чтобы все городские и деревенские рабочие — пролетарии, т. е. те, у кого ничего нет, кроме рабочих рук, между собой бы сговорились и сплотились, и образование бы получили, а это все возможно только при свободе. Так оно и выходит: должны городские и деревенские рабочие бороться за свободу вместе с зажиточным крестьянством, вместе с торговцами, с хозяевами–ремесленниками, с разным людом, хоть и имущим, а нуждающимся в свободе, а потом за социализм, за общее имущество и братский строй, придется бороться городским и деревенским рабочим одним. Только ведь богатые богатеют, а бедные — беднеют, чем дальше — тем все меньше будет богачей, все больше бедняков, потому что разоряет богатый менее богатого, сам карабкается вверх, а того вниз, в нищету толкает. При свободе легко и быстро сплотят бедняки–рабочие свои силы, тогда придет и наш великий светлый праздник, придет победа труда, и завоюем мы уже не свободу только, не права только, не оружие только — а полное счастье.

Петербургская бойня научила многому городских рабочих, пусть научит она и деревенских. Нужен нам, рабочим, и в городах и в деревнях — социализм, а для этого свобода и республика — первым делом. А свобода нужна и всему русскому народу: станем же мы, рабочие, впереди всех, свергнем царя и устроим такую республику, в которой было бы побольше простора для нашей рабочей борьбы за социализм.

Долой самодержавие! Да здравствует республика — путь к социализму!