Цветы либеральных словопрений
Читатели «Пролетария», быть может, помнят, как «либерал–прогрессист» пр<офессор> Ковалевский победоносно сокрушал Шиповско–Булыгинскую совещательную палату и как при этой операции он обнаружил все лицемерие, все мнимо научное своекорыстие истинного либерала? Но лавры, пожатые именитым профессором на страницах национал–либеральной «Руси», не давали спать другому «либералу–прогрессисту» и тоже профессору — Кузьмину–Караваеву. Последний в свою очередь опоясался мечом науки и отправился в бой против Шипова, Хомякова и прочих «боляр». Комические позы, которые принимает в этом бою высокопочтенный ученый, затмевают собою «позитуру» Ковалевского. Кузьмин–Караваев поистине «поучает развлекая», — он смешон и значителен.
Основной аргумент Кузьмин–Караваев позаимствовал у своего предшественника Ковалевского. «Вы хотите совещательной палаты?» — спрашивает он. «Вы думаете, что так безопаснее? Ан нет! Если бы депутаты должны были решать, они семь раз отмерили бы, да один раз отрезали, а советы давать легко; они так насоветуют, что беды не оберешься!» Основа аргументации та же, но примеры иные и… чудесные! Послушайте:
«Блестящую иллюстрацию безудержности коллективной мысли в области пожеланий и советов дает развернувшаяся ныне грандиозная картина образования во всех слоях русского общества политических идеалов и начертания программ.
Все резолюции, адресы, петиции, в сущности, не что иное, как указания или советы, обращенные или к власти, или к народу. Съезды, союзы и собрания, формулирующие их, совершенно аналогичны палате представителей с совещательным голосом. Они столь же безответственны, и если их постановления еще более далеки от авторитетного решения, зато их состав обыкновенно гораздо однороднее.
Каких–нибудь пять–шесть месяцев назад впервые в одной из резолюций нашло место требование политической равноправности женщин. А теперь оно уже стало общим. И характерно не столько само требование, сколько его обоснование, поражающее односторонностью и, да позволено будет сказать, легкомыслием».
Итак, стоило бы только даровать «всем слоям русского общества» право решающего голоса — и «безудержность политической мысли» была бы тотчас же парализована! «Идеалы и программы» приобрели бы кузьминско–караваевскую прочность.
В частности, легкомысленные люди требуют политических прав для женщин. По мнению нашего ученого автора, аргументы «легкомысленных» сводятся к трем: 1) где–то на островах Тихого океана женщины равноправны мужчинам, 2) деревенские бабы принимают участие на сходах и 3) лишать женщину прав было бы несправедливо.
Победоносно разрушает эти аргументы профессор. Острова Тихого океана слишком далеко, поэтому профессор их просто отводит. Бабы участвуют на сходах, но это не право их, а тяжелая обязанность. А насчет несправедливости наш правовед негодующе возражает:
«Несправедливость! А как быть, когда сама природа к женщине несправедлива? Мужчина не знает тягости долгой беременности, мук родов, не кормит грудью детей. Он всегда способен к общественной деятельности, его болезнь — состояние исключительное. А женщина?..»
Однако какие ученые бывают эти профессора! Женщины не должны иметь прав, потому что во время беременности и родов не смогут ими пользоваться! Как это легкомысленные радикалы прозевали такое профессорски–глубокомысленное возражение! Правда, «тягости беременности и муки родов» не препятствуют участию женщин, в особенности той крестьянки, за освобождение которой от прав ратует наша гуманность, в самых тяжелых, самых вредных работах, особенно в мастерских, фабриках и заводах. Но ведь мы уже видели, что наложение обязанностей на «бабу» вообще оправдывается профессором даже тогда, когда ведет за собой мнимое равноправие ее с мужиком на сходе. Что тягостная обязанность возлагается на обиженную природой бабу — это дело понятное в самых тяжелых работах. Но права, настоящие права непосильно обременили бы нежные плечи слабых женщин! И профессор с меланхолической улыбкой рисует такую картину:
«Мужик настоящий в сермяге и лаптях, привыкший недоедать, работать на наделе, никого не удивит, если придет в Государственную думу. Он в ней нужен. Необходимо так делать, чтобы именно он вошел в нее, а не мужик по паспорту в поддевке тонкого сукна и лакированных сапогах. Образ бабы, забитой мужем, свекром и нуждой, бросившей корову, кур и все домообзаводство и приехавшей для занятий в Думе, — неужели он не вызывает горькой улыбки?..»
Что ни слово — то перл. Ах, какие, однако, у нас профессора! Где таких–то в Европе сыскать! Ну–ка, немцы, выдумайте этакую картинку!
Во–первых, Кузьмину–Караваеву не хочется, чтобы мужик в лакированных сапогах вошел в Думу. Нет! ему нужен такой, чтобы привык недоедать! Такой обыкновенно привык и к мордобою и к тому, чтобы на вопрос председателя: «Ваше мнение, депутат Голодаев Иван?» отвечать: «Мы люди темные, вашество, мы, значит, согласны… вопче!» Мужик в лаптях удобен в Думе, мужик в сапогах будет покруче! Но напрасны мечты Кузьмина! Как раз недоедающий мужик и не попадет в Думу, попадет в нее мужик в сапогах, деревенский заправило, просвещенный крестьянин. Конечно, это жаль. Мы, социал–демократы, приложим все усилия, чтобы мужик в лаптях занял, наконец, подобающее место, но и к тому также, чтобы он сбросил с себя темноту и забитость и надел поскорее сапоги. Именно из страха перед возможностью такого превращения правительство и предпочитает сознательных покладистых 1 но и более обеспеченных.
Кузьмин–Караваев допускает, что «хозяин» может оставить лошадь и овец и приехать в Петербург, но чтобы корова и куры остались без призору — это ужасно!.. И в самом деле: вдруг от кур… хи–хи–хи!.. в Думу! И притом — как же ребенок?
Можно, конечно, успокоить Караваева в этом отношении: 1) почему бы выбрали именно бабу с младенцем? Если же уж она такая умница, что ее и с ребенком выбрали, то, во–вторых, еще один глубокомысленный аргумент, настолько, как нам кажется, доступный Кузьмину, что и он призадумается: ведь депутаты будут получать даровой проезд и по 10 руб. суточных, — отчего же бабе за 1 рубль в день (этого достаточно) не нанять мамку и не «отдаться целиком общественному делу»? Я думаю, что корова и куры при отсутствии гроша медного мешают младенцу больше, нежели «государственные занятия» «бабы» при депутатском содержании, «Мысли» профессора действительно вызывают горькую улыбку. А ведь он, наверно, думает, что он нужнее «бабы» в Думе. Мы же предложили бы откомандировать профессора взамен бабы депутатки ходить за курами. Там он будет «курам на смех» характеризовать «односторонность» идеи женской эмансипации.
Но другой пример профессора наводит на иные мысли. Он пишет:
«Друзья, еще более смелая мысль — требование „обобществить орудия производства“ — пока стоит в немногих платформах. Если бы она стояла в платформах узко партийных, ничего странного в том бы не было. Но нет. Первоначально ее включил в свою программу съезд профессиональный, состоявший из представителей разных политических и социальных оттенков. И принята она была в две–три минуты чуть не сотней голосов против ничтожных единиц, как будто ею выражалась бесспорная азбучная истина. В две–три минуты люди образованные, привыкшие много вдумываться, в форме совета разрешили „мировую проблему“».
Тут профессор прав. Приглашаем тов. Старовера и тех, кто выступает вместе с ним под развернутым им знаменем из лакмусовой бумаги, задуматься над следующим явлением. Сойдутся радикалы погуторить. Являются лакмусовые социалисты: «Господа радикалы, как вы насчет обобществления производства мыслите?» — «Помилуйте, что за вопрос! Да мы все социалисты! вы не знали? — Как же! Обобществить, непременно обобществить! Мы идем с вами вплоть до социализма». — «Отрадно слышать», — говорят лакмусовые социал–демократы. «А насчет борьбы за республику и в связи с этим, насчет немедленного вооружения народа — вы как?» Но тут лакмусовым социал–демократам приходится густо покраснеть: происходит кислая реакция, т. е. красные радикалы превращаются в кислое молоко: «Вооружение… гм!.. гм!.. Видите ли, по статье такой–то за это по шее полагается!.. Официально мы никак не можем… А впрочем, если вы полезете со мною под стол, я… три рубля… могу». Но и этого мало. Не только не слышно о серьезной помощи нам деньгами и оружием со стороны радикалов, но то и дело на «трибуну» на разных сходках и вечеринках выскакивает какой–нибудь радикальный Петрушка, «наш известный писатель», или «наш даровитый адвокат» и в истерике вопит: «Социал–демократы увлекают рабочих на бойню! Не хотим кровопролития!»
Или такие сценки: к «радикалу» приходит социал–демократический сборщик: «Взнос в пользу рабочих пожалуйте». — «Нет, знаете, мы желаем сами с рабочими в сношения вступить, а то вы, социал–демократы, в них классовый эгоизм возбуждаете». — «Да ведь вы же вотировали „обобществление“?» — «Обобществление вотировал, но имел в виду при этом — с общего согласия, а никак не по требованию эгоистически воспитанных вами рабочих».
Да, тут профессор прав. Пока можно болтать, — широковещательны господа радикалы; но если дойдет до дела, то их идеалы и программы действительно поджимают хвост. Но что верно для трусливых представителей промежуточных классов, то ложь, прямой самообман либерала относительно пролетариата: его программа не изменится от того, что он приобретет силу проводить ее в жизнь.
Когда какой–нибудь прогрессист, вроде нашего Караваева, полемизирует, ежеминутно ждите, что он сам покажет себя таким «либералом», что почти сольется с сокрушаемыми им «умеренными». Наш вояка в конце своего фельетона, в виде заключительного фейерверка «испускает» такую фразу:
«Принцип полноты власти монарха и при представительстве с решающим голосом сохраняет свою силу. За монархом остается абсолютное право veto. Ни одно решение не вступает в действие без санкции монарха».
Да! Этот и Ковалевского перещеголял. Тот — либерал английского, а этот — доморощенного образца.
Но где же логика, однако? Ведь решающее значение за мнениями депутатов мы признали для парализования «разнузданности их коллективной мысли»? И вдруг — без «монаршей воли» ничего решить нельзя! Ведь и «коллективная мысль» опять, пожалуй, разнуздается, и опять начнутся ужасные проекты, а там монарх умерщвляй их при помощи veto! Навлекай на себя народное недовольство, от которого так заботливо старается охранить Максим Ковалевский!
Но что за дело логике до Кузьмина и Кузьмину до логики! Он просто предлагает компромиссик на полвершка левее Булыгина, на полвершка правее Ковалевского. И все это одинаково далеко от того, что нужно народу и что он завоюет под руководством сознательного пролетариата.
- Было: сознательных ↩
