Не надо затемнять

Невозможно отрицать, что большевизм — основное и сильнейшее течение в российской социал–демократии — переживает в настоящее время серьезный кризис. Существо кризиса заключается в том, что имеются налицо в высшей степени важные тактические и организационные вопросы, которые требуют немедленного, определенного решения, и которые различными оттенками большевизма решаются неодинаково. Что же касается до формы, в которой кризис протекает, — мелкая организационная борьба, бешеная полемика в официальных статьях и резолюциях, оскорбительные характеристики и т. под., — то она обусловливается не столько существом дела, которое она, напротив, значительно затемняет, сколько подпольностью жизни организаций и загранично–эмигрантским характером официальной большевистской прессы. Мы не считаем форму раскола и общественного скандала обязательной для подобных кризисов, и протестовали против неё в своем первом обращении к товарищам большевикам по поводу положения фракции.¹ Для всякого должно быть ясно, что ответственность за такую «форму» разрешения очередных вопросов, — или, если эта форма, во[пр]еки нашему мнению, есть наилучшая, то заслуга её проведения [в] жизнь — должна быть всецело отнесена на долю тех, кто по своему официальному положению имел возможность руководить [ход]ом кризиса, — на долю нынешнего состава большевистского [центр]а. Мы же теперь постараемся, отвлекшись на время от …..(?) стороны дела, рассмотреть его сущность.

Вопросы, разделяющие в данный момент большевистскую фракцию, имеются двух родов: во–1–х), вопросы действительно спорные; и во–2–х), вопросы бесспорные, т. е. такие, которые сде[лались] спорными только по недоразумению, или благодаря разгоря[ченн]ой атмосфере борьбы внутри фракции, когда самые несомнен[ные] вещи отвергаются иной раз только потому, что их утверждают «враги», т. е. товарищи другого оттенка.

1. Вопросы спорные

Основной из них есть именно тот, о котором умалчивают недоговаривают, которого стараются даже не называть: во[про]с — куда мы идем? какова историческая судьба нашего [по]коления, — новая революционная волна или органическое раз[ви]тие?

Стоит прямо и ясно поставить этот вопрос, чтобы увидеть, [чт]о, при одних и тех же основных посылках революционного [ма]рксизма, два разные его решения дают две разные политиче[ск]ия линии.

Тут становятся спорными следующие важные вопросы: отно[ш]ение к Гос. Думе и другим «легальным возможностям» — [пр]офессиональным союзам, кооперативам и пр.; отношение к [ре]волюционно–боевой традиции большевизма; отношение к неле[гал]ьной организации.

a) Отношение к Г. Думе и легальным возможностям

Предположим, что нашему поколению не видать новой революционной волны, что столыпинские планы умиротворения выполняются более или менее удачно, и нынешнее правительство с 3–ьей и последующими Думами твердою рукою ведет Россию по пути буржуазного развития так, как это всею удобнее для помещиков и крупной буржуазии, вместе взятых. Тогда всё развитие России должно идти «органическим путем»: в деревне в[од]водряется понемногу прусско–юнкерская система, в городе рабочий класс понемногу организуется на каждодневной экономической борьбе, а также на тех формах политической деятельности, которые допускает правящий союз аграриев и капиталистов с бюрократией; либеральные реформы мало–помалу вынуждаются самим экономическим развитием и мирным, [не]прерывным давлением снизу при посредстве общественного [мн]ения; думские большинства постепенно левеют, и в ряду ….летий(?), неохотно и упираясь, проводят эти самые реформы.

[Где] тогда центр тяжести партийной работы? Дело совершенно [яс]ное: в Гос. Думе и других «легальных возможностях», какие еще находятся в наличности. Именно там, потому что больше и негде, так что и рассуждать не приходится: надо идти, куда пускают.

Тогда всякому, кто сказал бы, что нельзя делать парламентскую работу в таком учреждении, как 3–ья Дума, центральным, пунктом партийной жизни, можно с полным основанием ответить, например, так:

«Когда имеются налицо действительно условия острой и усиливающейся реакции, когда механическая сила этой реакции действительно разрывает связь с массами, затрудняет достаточно широкую работу и ослабляет партию, именно тогда специфической задачею партии становится овладение парламентским оружием борьбы… Чем сильнее механическая сила реакции, чем более ослаблена связь с массами, тем больше выдвигается на очередь… использование созданных старой властью путей пропаганды и агитации…» («Прол.», 47–8, прил.).

Но предположим, что исторические перспективы не те. Пуст нынешний момент есть межреволюционный, — не в том смысле, что завтра будет новая революция, но и не в том, что наши потомки когда–нибудь переживут революцию, а в том, что еще наше политическое поколение должно будет участвовать в новой революционной волне и, значит, обязано будет руководить ею. Тут весь способ рассуждении неизменно меняется.

С одной стороны, перед нами важнейшая и по существу центральная задача: подготовить партию и пролетариат к прямой революционной борьбе. Для всякого ясно, что избирательная и думская работа непосредственно такой подготовки не дает, а может лишь косвенно служить ей. С другой стороны, самая думская арена, как и прочие «легальные возможности», становится тогда величиной колеблющейся и политически–ненадежной. В стране, идущей к революционному кризису, и находящейся в то же время под властью реакции, всякие «думы» и «легальные возможности» даются и отнимаются, расширяются и урезываются сообразно неустойчивым расчетам судорожно–мечущейся в стремлении отвратить неотвратимое бюрократии с её союзниками. По обеим этим причинам несомненно, что думскую работу нельзя сделать центральным пунктом, которому подчиняются и к которому приспособляются все остальные партийные задачи и функции; нельзя сделать таким центральным пунктом и прочие «легальные возможности».

Разумеется, и тогда для партии необходимо без упущения использовать всё, что возможно и выгодно. Но тогда надо тщательно взвешивать, а не брать без разбора всё, что создано «старой властью». Так, работа в профессиональных союзах, клубах, кооперативах может быть только полезною для партии, если при этом значение их не искажается, и они не противопоставляются нелегальной работе, как нечто конкурирующее с нею или даже ее исключающее. Но уже вопрос об участии в заведомо реакционной Думе становится очень и очень спорным. Использовать ее извне — безусловно возможно и обязательно; её критика, анализ её группировок, её обличение и т. д. — превосходное орудие пропаганды и агитации. Но использование изнутри представляет уже не только выгоды, которые, конечно, очевидны всякому — возможность пропаганды и агитации с открытой общероссийской трибуны, — но также известные неудобства и опасности. Тут не приходится тогда игнорировать даже того, что самым участием до некоторой степени санкционируется, по крайней мере, в глазах широкой массы, заведомо вредное учреждение. Затем, при скверном избирательном законе, состав фракции не может вполне соответствовать политическому уровню партии, а если реакции удастся изолировать фракцию от масс, то состав её может понизиться еще более, и её выступления могут без нужды компрометировать партию. На почве её ошибок, и различной оценки её значения в связи с этими ошибками, могут обостриться разногласия внутри партии, а в душной атмосфере подполья они могут развиться до степени расколов, глубоко дезорганизующих партию, и т. д. Всё это должно быть принято во внимание, как при решении самого вопроса об участии в Думе или её бойкоте, так и позже, при всякой проверке и всяком подведении итогов партийной работе. Оценка может быть неодинаковой, потому что учет выгод и невыгод очень сложен и труден, данные, на которых он основывается, лишь приблизительны и неточны. Вопрос должны решать организации, по возможности — демократическим путем; и было бы нелепо, если бы из–за чисто практической оценки они при этом раскалывались на новые фракции. При решении вопроса о 3–ьей Думе, у большевиков в их исполнительной коллегии — большевистском центре — значительное большинство было за участие; наоборот, на конференции из 10 представителей от б–ских организаций 9 было за бойкот, один Ленин — против него; но делегаты не–большевистские были за участие, и таково оказалось партийное решение. Большевики подчинились и пошли в избирательную кампанию; но от права критики сделанного партией шага, от права проверки и [от]чета его [посл]едствий они, конечно, не отказывались.

Если затем, на почве этого учета, возникают новые практические предложения, в роде отозвания фракции, то решать вопрос о них надо опять–таки организационным путем. Устройство раскола ничего не выясняет; напротив, оно устраняет на будущее возможность партийного выяснения дела, устраняя возможность совместного обсуждения и голосования, которое закрепило бы позицию большинства данной фракции и партии.

Но опять–таки, участие или неучастие, отозвание или неотозвание, ультимативное требование от депутатов подчинения партии, или отказ от такого требования — всё это тогда лишь подчиненные, а не центральные вопросы партийной жизни.

b) Отношение к револ.–боевым задачам и традиции

Здесь две политические линии еще проще и очевиднее. Если мы держим курс на «органическое развитие», то для нашего поколения революционно–боевые вопросы и задачи просто не существуют, а связанная с ними традиция — вредный пережиток прошлого, пережиток, от которого необходимо как можно скорее отделаться. Тогда всякому, кто будет говорить нам об этих задачах и вопросах, об их теоретической разработке на основе опыта нашей и других новейших революций, и о практической подготовке их разрешения к тому времени, когда оно потребуется на деле, мы в праве сказать, что он повторяет, вовсе не к месту, заученными революционные фразы, что необходимо порвать с боевизмом, который «при острой и усиливающейся реакции свелся, неизбежно свелся к авантюризму», и т. п.² Всё это было бы тогда и уместно, и понятно, и благородно.

Но предположим, что долгое «органическое развитие» России есть только октябристская мечта, не более. Пусть реакция в силах ещё долго держаться — целые годы, — но еще нам придется сводить с ней революционные счеты. В таком случае перед нами неотвратимо встает вопрос об их подготовке, теоретической и практической: о серьезном и систематическом изучении всего, что дала в этом отношении первая революционная волна, о выяснении ошибок, недочетов и пробелов, которые тогда обнаружились в данной области, о распространении соответственных знаний среди партии и среди пролетарской массы, о поддержании уцелевших боевистских элементов в партийности и дисциплине, и о соответственном воспитании той рабочей молодежи, которая проявляет тяготение в эту сторону; об усилении пропаганды в войсках и, если возможно, о воссоздании распавшихся военных организаций и т. д. Пусть всякие непосредственные выступления ненужны и вредны в годы наибольшего торжества реакции, сводясь тогда к бесплодной растрате крови и сил; но чтобы удержать от них пылкие, страстные головы, надо дать им нечто взамен: серьезное и внимательное отношение к вопросу, деловое его изучение, организационную и пропагандистскую работу, подготовляющую разрешение его в будущем.

Очень возможно, что при нынешней слабости организации вся работа в этом направлении сведется на ближайшее время к теоретическому и литературно–пропагандистскому выяснению вопроса Только сами организации, сообразуюсь со всеми условиями своей работы в её целом, должны, в рамках общей партийной тактики решать, что здесь возможно, и что в данный момент удобно. Но голое игнорирование революционно–боевой традиции, — тем более, грубый разрыв с нею могут только оказать услугу анархистам и максималистам в деле отвлечения мало сознательной, но по чувству глубоко–революционной части пролетариата от правильного, партийного пути.

Правда, тут кажется возможной еще иная тактическая позиция. Можно, по–видимому, рассуждать и так: реакция еще не пошла на убыль, и значит, протянется долго, наверное, еще целые годы; поэтому теперь выгоднее совсем отбросить вопросы революционно–боевого дела и военной пропаганды, — останется больше сил на другие, напр., думские задачи; а когда мы увидим, что революция близко, тогда и вернемся к тем вопросам. И можно сослаться на прошлое: ведь «большевизм умел выдвинуть и боевую деятельность, и пропаганду в войсках особенно сильно в период острого и усиливающегося революционного подъема»;³ а теперь очередные интересы не те… Но — чтобы рассуждать так, надо закрыть глаза на свое прошлое, забыть самые тяжелые, самые кровавые уроки.

Большевики, в самом деле, «умели выдвинуть» боевые и военные задачи во время острого подъема… Ну, а сумели ли они сколько–нибудь удовлетворительно их разрешит? Кто посмеет сказать, что сумели? Винить нельзя: не могли, не успели. С начала «острого подъема», и до момента, когда разразилось восстание, прошло всего 11 месяцев (январь — декабрь 1905 г.). Где же тут было решить труднейшие задачи о высших революционных формах борьбы? Где было подготовиться на деле к восстанию неизбежность которого была, однако, всем ясна. За то же время, сколько еще надо было решить других важнейших политических вопросов, которые всегда ведь толпой теснятся в эпохи острых кризисов.

И в результате неподготовленности, какое бессилие, какая бесплодная растрата человеческих жизней, какие унижения! Пусть поражение было неизбежно при тогдашнем соотношении общественных сил, но насколько оно оказалось тяжелее от сознания того, как дешево досталась врагам победа, как слабы и неловки были наши удары! Пусть геройски бились и честно умирали товарищи; но насколько мучительнее воспоминание о погибших, когда мы знаем, что будь у нас побольше уменья — и многие из них остались бы с нами, как полезные работники общего дела, а многие из нагло торжествующих врагов лежали бы теперь на их месте. И вот нам говорят: повторим всё это заново; забросим вопросы жизни и смерти мы «сумеем выдвинуть их», когда они сами вплотную над[ви]нутся на нас. Неправда ли, как это благоразумно?

И надо еще иметь в виду, что, в случае нового подъема, движение революционной волны, раз уже пройденной страною, неизбежно окажется еще более стремительным, и еще быстрее придет к высшим формам борьбы. Чего же хотят те, кто находит достаточным тогда «выдвинуть задачи», а теперь публично открещиваются от них и стараются скомпрометировать даже тех, кто об них напоминает? Хотят ли они кровью тысяч товарищей дать новую иллюстрацию к старой, всем известной истине ?

Конечно, нет. Они просто неискренни, и в этом их единственное оправдание. В душе они совершенно уверены, что подготовляться–то нам совершенно не к чему, — что для нашего поколения нет и не будет революционно–боевых задач, и только для того, чтобы не обескураживать партию, считают нужным повторять: «мы идем к новому подъему, и тогда «сумеем выдвинуть боевую деятельность и пропаганду в войсках», Но партия не ребенок, которого надо убаюкивать, и она не будет благодарна политическим нянюшкам за обман…

Надо сказать прямо и честно: держим курс на органическое развитие, а потому отвергнем, как утопию и революционную фразу, вопросы о восстании, о вооруженной борьбе.

c) Отношение к нелегальной организации

Необходимость сохранения и развития нелегальной организации не оспаривается и теми, кто стоит на точке зрения «органичского развития». Это вполне естественно: в числе «легальных возможностей», «созданных старой властью», использование которых ставится как центральная задача партии, нет одной, довольно важной, — возможности легального существования партии. Но очевидно, что отношение к нелегальной организации, при различной оценке исторического момента, окажется различное в одном случае нелегальную организацию надо приспособлять к думской работе прежде всего, а затем к другим «легальным» задачам, подчинять её строение и внутреннюю жи[знь] этим функциям; в другом случае ее надо приспособ[ить] прежде всего к нелегальным её функциям и задачам, дум[скую] же работу и вообще работу на легальной почве подчинять [по]требностям нелегальной организации.

В первом случае преобладающее значение в партии до; получать группы и организации, руководящие деятельностью [дум]ской фракции, а сам Ц. К. превращается в главную из так[их] комиссий, — с течением же времени, когда фракция укрепи[т] и получит некоторое политическое воспитание, неизбежен пер[е]ход к ней действительного главенства в партии — верне[й] над партией, ибо легальная фракция при наших условиях не может сливаться с нелегальной партией. Во втором случае главная роль принадлежит местным организациям, наибольш[ие] силы сосредоточиваются на их непосредственной пропагандистской, агитационной и т. д. работе, думская фракция «ултиматив[но]» подчиняется партийным центрам, основная задача которых объединение и поддержка местной работы.

Соответственно различным должно оказаться и устройств[о] местных организаций, и характер их работ, и всё распре[де]ление их сил. Но это само по себе настолько ясно, что не[т] надобности здесь исследовать это подробнее.

Таким образом и вопрос о значении нелегальной партийной организации по существу даже не есть один и тот же вопрос при том и при другом понимании исторического момента.

2. Как мы, старые большевики, решали спорные вопросы?

Формально, у нас существует обще–партийная оценка положения нашей страны, исторических перспектив, из него вытекающих. Она гласит: общественные силы не пришли к равновесию, нам предстоит пережить новый революционный кризис, на органическое развитие рассчитывать нельзя.

Нам всего важнее, конечно, не то, что эта точка зрения установлена на последней, январской конференции нынешнего года, и официально обязательна для нас в пропаганде и агитации. Этим вовсе не исключается возможность иметь свое мнение, и отстаивать его в политическом анализе. Но мы согласны с официальным взглядом партии, признаем его вполне обоснованным самой действительностью.

Учение исторического материализма говорит, что революционный кризис не может завершиться, пока производительные силы общества не будут в достаточной мере освобождены для дальнейшего развития от стесняющих это развитие имущественных отношений и политических форм, или не будут в достаточной мере разрушены, чтобы вновь уложиться без глубокого противоречия в те же старые имущественные и политические рамки. Последний случай означает, конечно, и безысходное поражение революции, неспособность данного общества к развитию, — предположение, для которого история русского народа не дала до сих пор никаких оснований, и из которого к тому же никакой политической линии вывести нельзя. Поэтому мы и не станем его вовсе рассматривать.

Итак, произошло ли в нашей стране такое освобождение производительных сил, которое гарантирует нормальный ход их дальнейшего развития? На это в высокой степени ясный и вполне отрицательный ответ дает состояние российской промышленности, крестьянского хозяйства и государственных финансов, а также международное положение государства,

О том, как обстоит дело с российской промышленностью, наш пролетарий слишком хорошо знает по невиданной, беспримерной безработице, породившей даже в статистике ежедневных самоубийств обширную новую рубрику — самоубийства безработных от голода…

Насколько удалось крестьянству за эти годы избавиться от невыносимой земельной тесноты, о том свидетельствуют официальные государственные отчеты, по которым крестьянский банк с 1905 г. по 15 ноября 1908 г. продал крестьянам около 673 тысяч десятин, тогда как естественный прирост крестьянского населения в такой промежуток времени не меньше 2½ миллионов человек.

Государственная роспись? Последняя роспись имеет дефицит в 481 милл. рублей. Государственный долг дошел до 11.800 милл. рублей. Проценты по нём уплачиваются новыми займами.

А международное положение? Дело дошло до того, что французские и английские финансисты открыто обсуждают проект о том, чтобы дать новый огромный заем русскому правительству, но при этом поставить его финансы под контроль международного комитета банкиров…

Обостряющаяся мировая конкуренция повелительно требует не только того, чтобы производительные силы данного общества вообще развивались, но еще и того, чтобы прогресс их шел ускоренным темпом, как в других, свободных странах, и чтобы также ускоренно возрастало могущество ограждающей их военной организации. Иначе страна превращается в поле экономического, а затем, при случае, и политического завоевания для капитала других стран. Первые фазы этого процесса уже наблюдаются в России: либерально–патриотическая пресса не даром всё время бьет тревогу по поводу происходящей «распродажи России по частям» иностранным капиталистам, и по поводу неслыханных унижений русской дипломатии на Балканском полуострове и в Персии. Свободное развитие собственного русского капитализма при таких условиях невозможно, и кризис неизбежен.

О современном положении России Карл Каутский пишет:⁴

«Нового революционного толчка я жду только от международной политики.»

«Царская власть обанкротилась в финансовом и военном отношении. Несмотря на это, или скорее именно поэтому, она старается отвести глаза от внутренней нищеты к внешнему «величию». К этому приводит ее общее положение Европы: растущее обострение вражды между державами и приближение мировой воины. Россия оказывается между двумя вражескими лагерями: с одной стороны Германия с Австрией, с другой — Англия с Францией. Россия стоит у стрелки весов, и это придает ей значение, не соответствующее её бессилию. Прибавьте к этому зависимость России от французского финансового капитала, вынуждающую ее фактически вести его политику. Эта политика поставила Россию временно в благоприятное положение, но она же грозит втянуть ее в такие пробы сил, которые окажутся для неё роковыми. Весною Россия попала уже в такое положение, из которого смогла выйти только ценою унижения. Скоро она может попасть в подобное положение снова, и подвергнуться уже не унижению, а полному разгрому.»

«К этому нужно быть готовым».

Очевидно, не о «думской» готовности идет здесь речь, — не о готовности внести запрос или выпустить оратора, но о совершенно иной. И тот, кто в такую эпоху предлагает держать курс на органическое развитие, сделать центральными задачами думские, порвать с революционно–боевой традицией, тот есть слепой вождь — не более, какое бы имя он ни носил.

Большие сомнения относительно будущего революции вызвали среди некоторых товарищей аграрные мероприятия Столыпинского правительства и специально закон 9 ноября. Высказываются опасения, что если мероприятия эти увенчаются успехом, то правительство получит прочную опору среди крестьянства, у революции будет отнята её главная массовая сила, и единственно возможным останется путь органического развития. Мы полагаем, что эти опасения неосновательны.

Аграрная политика правительства направлена к укреплению верхних, наиболее хозяйственных слоев крестьянства: только они фактически в состоянии воспользоваться весьма не дешевой распродажей земель через Крестьянский банк и землеустроительные комиссии, для них всего выгоднее разрушение общины и семейных форм собственности. Но на эту–то часть крестьянства мы и не могли, не должны были рассчитывать, как на активно–революционную. Конечно, привлекая ее на свою сторону, правительство усиливает свою позицию; но, как это часто бывает в истории, организуя реакционную силу, оно тем самым организует и революционную. Граница между сельской буржуазией и несравненно более, чем она, многочисленной деревенской беднотой, становится резче и глубже; полупролетарские и пролетарские слои крестьянства теснее сплачиваются благодаря этому, и яснее сознают безысходность своего положения при нынешнем строе. Разрушение же общинных и семейно–имущественных связей им также во многом развязывает руки, увеличивает неустойчивость их существования, и вместе с тем их социальную подвижность, что может только облегчать их революционное воспитание. Наконец, грубый и часто насильственный характер предпринимаемой ломки старых форм деревенской жизни является могучим революционизирующим средством по отношению к тем, кто на себе испытывает эту ломку. Тут накопление революционных сил для кризиса выигрывает больше чем теряет.

В очень своеобразной форме дает оценку нынешнего исторического момента, как момента межреволюционного, сама старая бюрократия. Эпидемия чиновьего воровства и грабительства приобрела невиданную напряженность, при чём крайняя спешность в деле хищения не оставляет места самой элементарной осторожности. И в то же время растет эпидемия саморазоблачений бюрократии: то и дело ей изменяют самые близкие к её тайнам, самые осведомленные агенты, изменяют скрыто или явно, давая всяческое оружие врагам существующего строя, не боясь, как боялись прежде, её грозной мести. Можно ли нагляднее выразить убеждение в исторической близости конца старой системы, в её коренной неспособности к органическому развитию?

Крайняя правая и крайняя левая сходятся в понимании эпохи.

А средние элементы? Они колеблются и недоумевают, как это им всегда свойственно. Но не у них же нам спрашивать о том, как решать спорные вопросы. А тем вождям, которые заблуждаются, мы сами объясним, в чём дело.

3. Каким способом затемняются спорные вопросы?

Спорные вопросы затемняются в наибольшей мере не тогда, когда дается неверное, но определенное и последовательное их решение, а тогда, когда дается решение непоследовательное и неискреннее.

Если бы нам сказали:

России простоит долгий путь органического развития через октябристскую конституцию; поэтому главной и центральной задачей мы должны сделать использование органов, созданных старой властью, к думской работе приспособлять всю нашу нелегальную организацию, и безусловно порвать с революционно–боевыми традициями, — то всё было бы тут просто и ясно.

Вместо того нам говорят:

Россия идет к новому революционному кризису; чтобы его приблизить и достойно к нему подготовиться, нам надо сделать центром и основою своей работы Думу, созданную старой властью, к думской работе приспособить всю нелегальную организацию, и радикально порвать с революционно–боевыми вопросами и задачами.

Так учит нас редакция «Пролетария». Её посылки бьют в лицо её выводам.

Основную фальшь позиции приходится всячески скрывать. Для этого надо завернуть ее в возможно большее количество частных соображений, и даже просто слов, — в массу полемических приемов, искажающих точку зрения противников, в усиленное разрисовывание их врагами парламентаризма, «оголтелыми боевиками», «богостроителями», устроителями новых фракций, и т. п., и т. п.

Следовать за всей этой механикой здесь для нас нет возможности: у нас, верных знамени большевиков, не имеется органа, где мы могли бы детально разоблачать тактику официальных лидеров, изменивших этому знамени. Да и не так уже это важно. Во всяком случае, утаить в мешке шило редакции «Пролетария» не удается, она то и дело разоблачает свою основную неискренность.

Так, она с выражением горячего сочувствия и полной солидарности перепечатала из «Рабочего Знамени» статью, где доказывается, что у нас есть конституция, а именно вполне определенная, октябристская.⁵ Что означает: «у нас есть конституция»? Что в нашей стране имеется установившееся и оформленное соотношение общественных сил, из которого должны органически исходить дальнейшие фазы политического развития. Не мудрено, что Милюков мог в Англии вообразить себя лидером всей русской оппозиции, когда его знаменитое заявление: «у нас, слава Богу, есть конституция» нашло себе сочувственный отклик на столбцах «Пролетария».

Или вот другой пример. Вспоминая сделанное Максимовым и другими бойкотистами в июле 1907 года на конференции предсказание, что при законе 3–го июня и усиливающейся реакции не удастся создать достойное партии парламентское представительство, Ленин пишет:

«Рекомендовать «инструкторские школы» и «усиление пропаганды в войсках» при «острой и усиливающейся реакции» — и в то же время отрицать возможность для партии иметь достойное парламентское представительство, это значит говорить наглядные несообразности, достойные для помещения в сборник логических нелепостей для учеников низших классов гимназии».⁶ Совершенно очевидно, что тут для затемненения вопроса смешаны воедино несоизмеримые вещи: нелегальная и конспиративная работа, например, военной пропаганды, которая ни от каких избирательных законов не зависит, и парламентское представительство, которое прежде, всего определяется характером избирательного закона. Почему у нас проходят в Думу Чиликин, Кузьмо и Гайдаров, в лучшем случае политически–неопытный и неустойчивый Покровский, а не тов. Ленин, тогда как у немцев в эпоху исключительных законов проходил Бебель? Прежде всего потому, что у нас архи–цензовый закон 3–го июня, а там было всеобщее избирательное право. А если совсем отнимут рабочую курию, неужели и тогда будет «логической нелепостью» отрицать «возможность достойного представительства»? И значит ли это, что тогда пропаганду в войсках надо прекратить окончательно и безусловно? Кто же тут говорит «наглядные несообразности»?

Но всё это становится гораздо менее нелепым, если мы поймем скрытую предпосылку рассуждения. Посылка же эта гласит: конституция у нас, слава Богу, есть, и, следовательно, права посылать Чиликина и Гайдарова у нас ни в каком случае не отнимут, — октябристы не позволят, ибо конституция то ихняя; скорее даже напротив, путем органического развития мы достигнем права посылать еще кого–нибудь, если не Ленина, то Соколова, и т. д.

«…Напрягая все силы, — говорит там же Ленин, — мы решим (и мы уже начинаем решать) задачу революционно–соц.–дем. использования 3–ьей Думы…»

Вот вы и сообразите, читатель: 3–ья Дума работает два года, и мы «уже начинаем решать» задачу её использования. Когда же это примерно мы на деле решим задачу, и «начнем» настоящее использование? Не ясно ли, что Ленин рассчитывает на весьма длительные периоды, если не геологические, то выходящие из рамок деятельности нынешнего политического поколения? Но это и надо сказать прямо, а не смутными намеками. Тогда постановка спорных вопросов была бы открытая, и прямая, их обсуждение и решение — несравненно легче и проще, чем теперь.

Из приведенного сейчас примера видно, что Ленин под «использованием» 3–ьей Думы подразумевает не то, что делалось и делается — хотя, конечно, очень плохо, — до сих пор, а нечто особенное и грандиозное, к чему мы еще только «начинаем», или даже еще не начали приступать, о чём еще только «начинаем решать вопрос». Ясно, какие преувеличенные ожидания кроются в этом настроении; с уверенностью можно сказать, что третье–думская работа ни в каком случае их не оправдает. Хорошо, если удастся сколько–нибудь значительно ее улучшить; но даже при самом серьезном успехе в этом смысле, она всё равно останется лишь одною — и не главною — из частей обще–партийной работы.

Во всяком случае, пока думская работа существует, и партия находит ее нужной, партийные организации должны ей оказывать реальную и энергичную поддержку. Единство партийного действия важнее всяких частных разногласий. В момент действия и особенно в самом действии не время и не место заниматься критикою партийных решений, которая вполне уместна и законна во всяких других случаях. Мы всегда стояли на этой точке зрения. Когда партия решила принимать участие в 3–ьей Думе, то большевики–бойкотисты самым активным образом вступили в избирательную кампанию; а популярная рабочая газета «Вперед», которая редактировалась бойкотистом Максимовым под контролем комиссии из рабочих — также в большинстве бойкотистов, призывала к участию в выборах. Не может и не должно быть иной точки зрения нынешних «ультиматистов», которые настаивают на строгом подчинении думской фракции партийным решениям, — ибо партийная дисциплина, конечно, одна для всех.

Мы говорим это по поводу той крайне ошибочной резолюции, которая, по словам «Пролетария» (№ 49) была принята в Петербурге перед последними выборами Исполнительной Комиссией и которая приблизительно гласила: подчиняясь партии, мы в выборах участвуем, но считая думскую работу вещью второстепенной, особенно тратить энергию на это дело не намерены. С такими резолюциями не приступают к партийному делу, хотя бы самому второстепенному. Но надо прибавить, что те три товарища, которые — очевидно, в силу некоторой политической неопытности, — приняли эту резолюцию, сами, по словам того же «Пролетария», поняли свою ошибку, и от резолюции отказались. Ясное дело, что «ультиматизм» сам по себе в этой ошибке не при чём, напротив, она есть уклонение именно от его точки зрения — строгой дисциплины и единства действия.

Это, однако, не помешало редакции «Пролет.» воспользоваться данным фактом опять–таки для затемнения дела. Она говорит: вот видите, куда ведет ультиматизм, — когда надо идти на выборы, эти люди заявляют, что особенно стараться не стоит, так как Дума дело второстепенное. Прием, примененный здесь редакцией, уже не ошибка, а нечто иное. Пользуясь тем, что неопытные люди в момент действия занялись критикой и оценкой партийной тактики, редакция требует, чтобы товарищи вообще отказались от этой критики и оценки. Но догмата о непогрешимости раз принятых партией решений наши товарищи, мы надеемся, не усвоят. Такой догмат хуже всякого «богостроительства», действительного или мнимого.

Именно теперь, когда выборы в Петербурге закончились, можно и следует опять подводить итоги, оценивать, разбирать сделанное. И нам кажется, что теперь опять время сказать: думская работа не может и не должна играть центральной роли в партийной жизни; об этом свидетельствуют и результаты выборов. На лицо факт: за «левый блок» с с.–д. кандидатом подано голосов в два с половиной раза меньше, чем на выборах в ту же 3–ью Думу в 1907 г. (там было около 11.000 голосов, здесь — 4.600); а относительное число «левых» голосов убавилось на четверть (19,2% вместо 24,8%). Значит ли это, что «левый» избиратель удовлетворен современным положением? Конечно, нет. Но он не может проникнуться энтузиазмом к третье–думской работе; эта работа, после двух лет, не стала всё–таки центром общественного внимания для «левых» избирателей, и в том числе для с.–д.–ов. Партии следует вести думское дело, раз она его начала и вела до сих пор; — но следует также определить разумно и точно его место и значение среди партийных задач. Если это «ультиматизм», то мудренно не быть «ультиматистом».

Бакинский Комитет вынес по поводу большевистских дел резолюцию, которую во многом следует приветствовать: она проникнута духом партийности, направлена против раскола, требует решения вопроса конференцией Но посмотрите, что там написано об «ультиматизме»:

«Ультиматизм», как постоянное напоминание думской фракции о партийной дисциплине, не составляет никакою течения во фракции б–ков». Т. е. «ультиматизм» в этом случае неизбежен для действительных большевиков. Мысль вполне верная. Но дальше:

«Поскольку же он старается занять положение особого течения, ограничивающегося демонстрацией прав Ц.К. по отношению к думской фракции, он есть худший вид отзовизма».

Но ведь дело–то именно в том, что «старается» сделать его таким особым течением только редакция «Пролет.», а он на это как раз и не согласен!

Затем, Бак. Ком., протестуя против поведения редакции, «равно протестует против поведения т. Максимова, заявившего о неподчинении решениям редакции»… Где же, однако, вычитали товарищи бакинцы о неподчинении Максимова «решениям»? Он заявил, что не подчинится одному, определенному решению — о расколе фрикции. Но этого решении не хотят признавать и сами товарищи бакинцы! Против чего же они протестуют?

Да, несомненно, что редакции «Пролетария» до некоторой степени удается таки затемнить дело… Но мы думаем, что это ненадолго.

4. Вопросы бесспорные. Пропаганда

Первый из них — это вопрос о расширении и углублении социалистической пропаганды.

Еще во время первой революционной волны местные организации много раз обращались к партийным центрам с указаниями на необходимость выработать основы для новой, более глубокой чем прежде, постановки социалистической пропаганды. Центрально–областной район особенно настаивал на этом, констатируя, что на деле пропаганда имела на девять десятых демократически–революционный, а не социалистический характер.

Ход революции с очевидностью показал, насколько необходимо для успеха пролетарской борьбы образование среди рабочей массы прочного ядра из людей с серьезным и цельным социалистическим воспитанием, которые уверенно и твердо могли бы применить чисто–социалистическую точку зрения во всех новых и сложных политических положениях. Реакция еще подчеркнула насущность этой задачи: партийная интеллигенция, в существе своем большей частью лишь демократичная, вовлеченная в партию лишь революционным возбуждением, под гнетом реакции бежала из партии, и руководящая работа стала быстро переходить в руки самих рабочих; потребность в систематической и всесторонней подготовке, в целостном, дающем опору для всяческой ориентировки, социальном мировоззрении, стала еще быстрее прежнего ощущаться в партийной рабочей среде.

Задача эта сама по себе шире вопроса о российской революции, о её вероятных судьбах, и потому его решение в ту или другую сторону здесь ничего существенного изменить не может. Если демократическая революция погребена в России то нам надо направлять работу к иной, более глубокой революции — социалистической; и при этом, конечно, воспитание сознательных рабочих социалистов должно выдвинуться на первый план, тем более, что в будничной экономической и мелко–политической работе скрыта опасность сужения кругозора, и уклонения от всякого революционного идеала в сторону компромиссов и поверхностного практицизма. Если предстоит новая революционная волна в относительно близком будущем, то надо спешно вырабатывать социалистических рабочих вождей для массового движения, чтобы направить его грандиозную силу по пути наиболее выгодному для дальнейшей борьбы за социализм. В том и в другом случае значение углубленной социалистической пропаганды остается одинаково огромным, одинаково неотложным в партийной работе.

Прямые практические выводы: надо создать новую пропагандистскую литературу, более высокого типа, чем существовавшая до сих пор, литературу, универсально и стройно обрисовывающую научное социалистическое мировоззрение в связи с русской действительностью; и надо выработать также более высокий тип пропаганды устной, в форме приблизительно рабочих партийных университетов. Оспаривать всё это можно было бы только с одной точки зрения: если считать, что для развивающегося рабочего движения в России достаточно той дюжины вождей–интеллигентов, которая уцелела среди реакции, что нежелательно тратить партийные силы на планомерную подготовку руководителей для работы из самых рабочих. Кто держится такого взгляда, тот пусть его выскажет открыто; до сих пор никто еще не посмел сделать этого.

Но на деле отношение к данному бесспорному вопросу весьма различное. Пусть за себя говорят факты:

Партийная организация, наиболее сильная из всех по своим материальным и литературным средствам, — именно, большевистский центр, — за полтора с лишним года своей заграничной работы не издала ни одной пропагандистской, не только книги, но хотя бы брошюрки. Когда же инициатива местных организаций и отдельных товарищей привела к созданию высшей партийной школы для рабочих, — тот же большевистский центр не только не поддерживает этого предприятия, но ведет против него самую ожесточенную борьбу, организационную и литературную, начиная с отказа напечатать первое обращение инициаторов к партии, кончая такими агитационными приемами, как печатное сравнение школы с Ерогинским общежитием.

Предлоги для нападений выставляются такие, что школа эта устроена якобы отзовистами и богостроителями, которые посредством неё организуют «новую фракцию». Но не говоря о заведомой неверности подобных утверждений, — которая ясно для всех, знакомых с литературной и партийной деятельностью лекторов школы и с составом слушателей, — остается ведь тот очевидный и несомненный факт, что, ведя борьбу против данной, уже работающей школы, большевистский центр и не думает взамен её или в противовес ей устраивать школу «истинно–партийную», или «истинно–большевистскую». Значит, та пропагандистская задача, во имя которой создалась школа, для большевистского центра совершенно чужда и безразлична, — он готов удовлетвориться простым разрушением школы.

Мы хотели бы думать, что такой образ действий вызван только слепым увлечением борьбы, а не сознательным стремлением горсти партийных интеллигентов оставить за собою монополию руководства в партии, не страхом перед «конкуренцией» со стороны свежих сил, выдвигающихся из самого пролетариата…

Так или иначе, но с большевизмом данная позиция не имеет ничего общего. И не только потому, что она вообще вредна и неразумна. Нет, кроме того, она стоит в непримиримом противоречии с основной идеей большевизма.

Большевизм не простое политическое явление, но социально–культурное. Он впервые сумел и посмел поставить задачу политической гегемонии пролетариата над буржуазными классами в буржуазно–демократической революции, в деле освобождения буржуазного общества. Но для тех, кто понимает, как органически нераздельна политика с другими сторонами идеологической жизни общества, вырастающими на одном с нею социальном основании, было бы неестественно и странно мыслить пролетариат способным к гегемонии политической, не признавая для него возможности гегемонии общекультурной. Это — скрытая предпосылка большевизма, это идея создания теперь же, в рамках нынешнего общества, великой пролетарской культуры, более сильной и стройной, чем культура слабеющих буржуазных классов, неизмеримо более свободной и творческой.

Кто не понимает и не признает этой задачи, тот не большевик, а человек, мыслящий клочками и кусочками, помещающий в одном ящике своей головы политику, в других, — науку, философию, литературу… Мы же открыто провозглашаем эту задачу, сознавая всю её трудность и грандиозность, но уверенные в том, что мы выражаем заветное стремление всего борющегося, всего революционного пролетариата.

Мы, старые большевики, берем старый лозунг: «Освобождение рабочих должно быть делом самих рабочих », и говорим: да! освобождение политическое и культурное — в первую очередь, для борьбы за полное освобождение, за социалистический идеал!

5. Вопросы бесспорные. Достоинство партии

Этот бесспорный вопрос приходится формулировать так: представляют ли из себя рабочие — члены партии — людей политически взрослых и ответственных, которые могут сами судить о своих делах, или — темных людей, подчиняющихся руководству той интеллигентской группы, которая сумеет поместиться поближе к ним? Целый ряд фактов и печатных заявлений говорит о том, что и по такому вопросу в высших кругах партии существуют глубокие недоразумения.

В самом деле, что может острее и глубже интересовать товарищей–членов партии, чем сохранение или разрушение единства их организации, партийной или идейной? По какому вопросу в большей мере обязательно спросить их мнения? И вот, такой вопрос решается без них. Административная и литературная комиссия большевистской фракции, выбранная два года тому назад для постоянного объединения большевистской работы, объявляет по собственным соображениям раскол этой фракции, пытается исключить из неё целые значительные оттенки, и желая бесповоротно закрепить совершаемое преступление, открыто заявляет, что «никакие конференции, никакие съезды в мире» не заставят ее изменить сделанное.⁷

Но кто же тогда хозяин в партии, в её идейных течениях? Какого мнения эти люди о вас, товарищи рабочие?

Стадо баранов пастух может по своему произволу разделить на две части, чтобы погнать одну направо, другую налево… Но человеческую, пролетарскую организацию?

И такой взгляд проводится систематически. Проводится уже в совершенно неприкрытой форме. Посмотрите сами.

Вы знаете, что 2–3 года тому назад, когда темные крестьяне разных захолустий выбрали в Гос. Думу почти таких же темных, как они сами, депутатов, то черносотенцы, чтобы удержать за собою голоса этих мужичков, устроили для них особое общежитие, и там держали их старательно вдали от всех тех, кто мог бы дать им знания и разъяснить положение России.

Вы знаете также, что несколько месяцев тому назад целый ряд партийных организаций выбирал сознательных рабочих представителями в партийную школу, где лекторы социал–демократы, по сообща с ними выработанной программе, излагают им знания, необходимые для того, чтобы полнее овладеть партийной работою.

Теперь в официальной партийной газете «Пролетарий», в редакционной статье целые страницы заняты сравнением партийной школы сознательных рабочих с Ерогинским общежитием бессознательных мужиков!

Товарищи–рабочие! за кого вас принимают? И допустите ли вы такое официальное презрение к вашему пролетарскому и партийному достоинству?

6. Чего они хотят?

Вы видите, что в бешеном увлечении борьбы тут забываются и извращаются самые элементарные истины революционного пролетарского мировоззрения. Из–за чего же всё это?

Вас стараются уверить, что старый большевизм сам собою распался, что из него выделилась и обособилась новая фракция отзовистов, ультиматистов, богостроителей», что этот раскол дело решенное и поконченное. Вам десятки и сотни раз повторяют: «новая фракция», «выделилась», «откололась», «новый центр» и т. д., без конца. Силою упорного повторения хотят сделать так, чтобы для вас ложь стала истиною.

Ибо на самом деле эти утверждения — ложь, и — нам грустно констатировать это — заведомая, сознательная ложь.

Несколько человек ваших представителей в исполнительной коллегии — больш. центре, — живущих за границею, пришли к заключению, что надо радикально изменить прежнюю большевистскую оценку переживаемого исторического момента, и держать курс не на новую революционную волну, а на долгий период мирного, конституционного развития. Это сблизило их с правым крылом нашей партии, товарищами меньшевиками, которые всегда, независимо от оценки политического положения, тяготели к легальным и конституционным формам деятельности, к «органической» работе и «органическому» развитию. Но это же самое привело их к разногласиям с теми большевиками, которые в наблюдаемой реакции не видели достаточных оснований для такой перемены фронта.

Товарищи, повернувшие к меньшевикам, решили, что они не могут работать со старыми большевиками. Но они знали, что расколы легко устраивать только в заграничных группах, предвидели, что местные организации раскола не захотят, и решили сделать так, чтобы раскол для местных организаций явился уже совершившимся и непреложным фактом. Имея большинство в исполнительном органе фракции, они объявили раскол из–за границы, и стали усиленно пропагандировать его в официальной газете. Никакой конференции, никакого съезда они решили не допускать, пока раскол не укоренится настолько, что устранить его будет невозможно.

Но делать раскол за спиною тех, кого он больше всех касается, за спиною самих организаций, нельзя не прибегая к обману. Отсюда, прежде всего, та неискренность, которую мы видели выше: повторяются фразы о новой революционной волне, к которой идет Россия, — и намечается тактика, исходящая из новой основы. Уверяют, что от большевизма отделилась какая–то новая фракция, непостижимо определяемая отношением, одновременно, к Богу и к 3–ей Думе, — и на деле изменяют даже самим бесспорным идеям большевизма. Сочиняют невероятные романы о происхождении партийной школы, извращают бесчисленное множество крупных и мелких фактов, и запутываясь в этой лжи и дрязгах, теряют всякую способность к партийно–полезной работе. Сознают, что они нарушили всякие права и превысили всякие полномочия, — и в оправдание стараются убедить себя и других, что партия — стадо, нуждающееся в решительном пастухе, собрание людей, с которыми можно справляться так, как Ерогин с темными черносотенными мужиками. Но при всём том — боятся, боятся встречи с товарищами на суверенных собраниях съездов или конференций, и заранее кладут на себя заклятие — не подчиняться никаким съездам и конференциям, если они не признают устроенного ими раскола.

И эти люди, которые так судорожно мечутся, злобно ругаются и потеряли до такой степени душевное равновесие, — хотят быть «руководителями» партии, быть её хозяевами?

Полно, никогда мы с вами этому не поверим, товарищи–рабочие.

Что же дальше?

Большевизм по–прежнему существует. Он живет не в заграничных кружках, не в политически–больных людях, подавленных и разбитых жестокой реакцией; он живет в стойком и здоровом пролетарском движении, которое организуется, а не раскалывается.

Спорные вопросы могут решаться так или иначе, — большевизм остается бесспорным, ибо он есть самое высокое, самое революционное понимание пролетарских задач и пролетарского идеала. Кто не может понять этого, тот пусть не произносит великого слова, кровью рабочих вписанного в страницы нашей истории, — тот пусть уйдет с дороги.

Товарищи, нам предстоит грандиозное дело, политическое, культурное, социальное. Было бы позором для нас, если бы отжившие, побежденные невзгодой вожди помешали нам его исполнить. Но это невозможное, нелепое предположение.

Мы пойдем по своему пути, согласно старому лозунгу — «с вождями, если они этого хотят, без них — если не хотят, против них — если будут противодействовать». Дело наше есть дело коллектива, а не отдельных личностей.

Общими силами, мы выполним его.

Н. Максимов.