Уже довольно давно газетой «Пролетарий» начата лично против меня, и некоторых согласно со мною мыслящих членов нашей партии последовательная кампания на почве наших философских убеждении. При этом «Пролетарий» не постеснялся исказить мои мысли, и, как оказывается, ему удалось ввести некоторые серьезные партийные организации в заблуждение, так что и они считают своим социал–демократическим долгом выразить решительный протест против «заигрываний» некиих «богостроителей» с «религиозным элементами». Я считаю поэтому необходимым рассеять накопившиеся недоразумения.
Политическая сторона вопроса
До недавнего времени я состоял сотрудником «Пролетария», и, как таковому, мне было известно постановление его редакции совершенно не касаться на его страницах философских тем. Между тем мне стало известно также, что мои воззрения на историю религии и её сущность и на взаимоотношение религиозных запросов и чувств, с одной стороны, и научно–социалистического мировоззрения, с другой, — были дурно поняты некоторыми молодыми членами партии, со стороны которых последовали по этому поводу довольно странные выступления. Зная, что за эти выступления делают ответственным отчасти меня, — я, весной 1908 года, согласившись на предложенную мне официально редакцией «Пролетария» поездку по Европейским колониям с рефератами, заявил, что буду всюду читать на тему: «Религия и Социализм». Я тогда же послал редакции подробный конспект моих рефератов. Со стороны редакции никаким препятствий не оказалась, на указанную тему мною были прочитаны рефераты в Берне, Цюрихе, Лозанне, Париже, Льеже и Брюсселе. Всюду рефераты по поручению редакции «Пролетария» устраивали местные бо[льш]евистские группы.
Когда я возвращался с моей поездки — мне заявили, что в отсутствии моем один из членов редакции «Пролетария» выступил на каком то реферате с нападками на мои статьи, при чём возмутил своим нетоварищеским тоном всех женевских большевиков настолько, что местная группа выразила ему официально, как своему члену, порицание.
Я выступил с рефератом, поясняющим мою точку зрения, и в Женеве, но ни один из нынешних членов редакции открыто и в моем присутствии против меня не выступил. Выступил — правда, с чисто товарищеской критикой — один Максимов.
Женевская группа, не удовлетворившись рефератом, пригласила меня для товарищеской дискуссии, — в результате которой постановила, что можно соглашаться или нет с моими теориями, но что ничего партийно–предосудительного в них нет.
Женевская группа постановила, кроме того, просить редакцию «Пролетария», во избежание дальнейших недоразумений, дать место моему объяснительному письму, которое положило бы конец всем кривотолкам.
Но редакция «Пролетария» наотрез отказала, как мне, так и группе, в удовлетворении этой просьбы, сославшись на постановление, воспрещающее философскую полемику на страницах газеты.
Между тем разгорелась борьба политических оттенков большевизма по вопросу о Думе: началось искание и нагромождение поводов для раскола. Тут снова вспомнили о «богостроительстве». Моя терминология показалась достаточно удобной для того, чтобы поднять шум об измене пролетарскому атеизму, о заигрывании с религиозно–мыслящими элементами общества и т. д.
В 42 номере «Пролетария», без всякого товарищеского предупреждения мне, хотя бы как официальному в то время еще сотруднику, появилась раздраженная статья, озаглавленная раскольно: «Не по дороге».
Статья на девять–десятых полна философской полемикой, остальное посвящено самой грубой и ни для кого не убедительной попытке представить философское, притом главным образом относящееся к употреблению терминов разногласие, вопросом политическим.
Дальнейшая история этой статьи и её последствий рассказана ниже тов. Максимовым, который был в то время членом редакции.
Я констатирую, что ни малейшей попытки со стороны редакции столковаться по этому вопросу, ограничить его законной дискуссией — сделано не было, несмотря на все предложения с моей стороны. Редакции нужно было нечто, опорачивающее противников, и решено было использовать для этого мои статьи, исказив их содержание, перетолковав их терминологию, огрубив до неузнаваемости мою точку зрения.
Здесь нет места для полемики, и я ограничусь коротким и резюмирующим разъяснением подлинных моих взглядов.
Термин «богостроительство»
Мне никогда не приходило в голову окрестить воззрения, высказанные в моих статьях и книге — «богостроительством». Термин этот, если употреблялся, то исключительно в переносном смысле. Под богостроительством (теургией), в мистической и метафизической литературе понимается следующий ход мысли: во вселенной нет бога, но сама вселенная представляет собою непрерывный процесс, ведущий от абсолютного несовершенства — хаоса, к абсолютному совершенству — богу. Человеческая история есть один из моментов этого процесса. Люди — часть строющегося бога, и, поскольку они сознательно стремятся содействовать совершенству вселенной, — богостроители. Взяв из рук мистиков и метафизиков их термин, я говорю: «Если в наше время существуют богостроители, т. е. люди, сознательно стремящиеся к торжеству разума над стихиями, то это, конечно, никто иной, как социалисты!»
Базаров не примыкающий вообще в этом вопросе ко мне отвергающий всякую религиозную терминологию, в своей критике противопоставил «богостроительство», как учение прогресса и веры в силу человеческую, — мещанскому трусливому и не разборчивому богоискательству, жаждущему найти во вселенной божество, которое бы удовлетворило мещанской потребности в гарантированном счастье и личном бессмертии.
Я протестую против клички богостроителя, потому что мои идеи глубоко отличаются от богостроительства в следующих отношениях: 1) богостроители верят в абсолютный хаос, как начало вселенной, в абсолютного бога, как цель её. Я отнюдь не разделяю этих метафизических положений и считаю вселенную за бесконечный и безначальный процесс. 2) Богостроительство предполагает присущим природе некий внутренний благостный закон, гарантирующий постоянное совершенствование. Это опять метафизическая гипотеза. Глубокие регрессы и «круговое» развитие несомненно присущи также природе. Разумное человечество отнюдь не имеет перед собою заранее гарантированной победы: разум, сознание, представителем которых является человек, стоят перед лицом трагической борьбы с исходом отнюдь не безнадежным, но всё же сомнительным. Таким образом я — не богостроитель.
Термин религия
Я решительно выставил в некоторых моих статьях и в книге «Религия и Социализм» (второй том которой, совершенно необходимый для полного понимания моих взглядов, только еще печатается), такое положение: научный социализм с некоторой точки зрения может рассматриваться, как наивысшая форма религии, устраняющая все предшествовавшие формы. Для того, чтобы выставить это положение, у меня были известные логические и исторические основания.
Основания логические. Нельзя думать, что религия представляет собою только то или иное истолкование мира при помощи идей «бога», «души» и т. под.: в этом случае мы имели бы перед собою лишь философскую гипотезу. Она становится религией, поскольку удовлетворяет не познавательным только, а практическим потребностям людей. Практическая потребность, удовлетворяемая мифами, догматами, верою в магизм, т. е. в молитвы, заклинания и обряды, — есть потребность в счастье. Человеческий организм по самому существу своему требует для нормального развития и довольства определенных внешних условий, которые вовсе не обязательно даются ему средою, и которые беспрестанно нарушаются. Старые религии пытаются истолковать наличность зла, — голода, болезни, смерти и т. п. утешительным для человека образом, в них человек черпает уверенность в возможности воздействовать на природу в своих целях, притом помимо слишком слабого еще в те времена воздействия технического. Вера в иной мир и загробную жизнь делает широко возможным утешительный религиозный самообман. Но если наука абсолютно отвергает все роды религиозного самообмана, она не может отрицать наличности и неискоренимости потребности человека в счастии и факта бросающегося в глаза — несоответствия тенденции жизни и законов среды, т. е. стихий. Сама по себе наука, естествознание, не может дать прямого ответа на возникший таким образом коренной жизненный вопрос. Но его решает исчерпывающе научный социализм. Миф и догмат он заменяет точной наукой, не только в смысле знания природы, но и в смысле ясного понимания законов развития общества, магизм же он заменяет техникой труда. Познание и труд — вот два ключа, которые дают представителю разума, человеку, силы привести в гармонию потребности жизни и законы природы, подчинив последние первым. Этого было бы еще недостаточно для признания социализма религией, хотя этим было бы доказано, что он отвечает на те же вопросы и удовлетворяет тем же потребностям. Но в религию всегда входит, кроме того, разрешение вопроса о смысле личной жизни и о связи человека с мировым целым: все сколько–нибудь развитые религиозные системы строят законченное представление о вселенной и отводят личности определенную, подчиненную, роль. То же делает и научный социализм. В статье: «Мальтус и Рикардо» Маркс прямо заявляет, что смыслом истории является всестороннее развитие сил человечества, и что только та личность может жить полною жизнью, которая сознательно содействует этой цели, ставя человечество выше индивида. Но для этого необходимо очевидно развитое чувство любви к виду, историческое чувство, началом которого является классовое чувство.
Итак, если мы условимся называть религией только формы решения коренного и общего вопроса о месте человека и личности в природе в духе утешительного самообмана, в духе анимизма, мистики, — тогда конечно научный социализм не религия. Но если принять во внимание, что он является самым полным, самым удовлетворительным и реальным ответом на те же вопросы, какие ставило себе человечество в своем религиозном мышлении, — тогда он — наивысшая форма религии. Он относится к старым религиям, как аэроплан — к ковру самолету, как современное разложение химических элементов — к исканиям старой алхимии. Здесь мы встречаемся с самой настоящей диалектикой. Религия ли социализм? Нельзя просто отвечать: да или нет, а прочее от лукавого. И да и нет, смотря по предпосылкам. Вот почему Дицген в своей брошюре «Религия и Социализм» и утверждает и отрицает, что социализм есть религия. Но раз объективно выяснено существо дела, вопрос остается только об употреблении терминов; и он должен решаться практическими соображениями.
Основания исторические. И Маркс и Энгельс неоднократно и настоятельно указывали на то, что учение их стоит в прямой связи с философией великих германских идеалистов. В самом деле — душой этой философии является идея прогресса в смысл постепенной победы разума над стихийностью и роста гармонии, сознательности и свободы. Эта формула без изменений применима и к историческому материализму. Различие только то, что у идеалистов представление о прогрессе давалось бледное, отвлеченное, и в основу его полагалось стремление духа; у Маркса же картина прогресса яркая, конкретная, трудовая. Но классический идеализм представляет собою высокую форму религиозной философии, тесно связанную с предыдущими формами религиозного мышления. Мы имеем в ходе развития человеческого миропонимания и мирочувствования диалектические переходы количественных изменений в качественные, но всё же это один процесс; и опять–таки вопросом простого выбора терминов является, обозначим ли мы все стадии этого процесса словом «религия», или выделим некоторые и дадим им особое название.
Почему я отказываюсь от этой терминологии
Сделанные мне философские возражения относительно моей терминологии меня не убедили. Я считаю, что, оговорив несколько раз самым решительным образом: социализм есть особого рода религия — без бога, потустороннего мира, не содержащая в себе вообще ни грана мистики и метафизики! — я обезопасил себя от всякого нелепого смешения социализма — как религии с другими, отжившими или отживающими формами мышления и чувствования. Но я хотел подчеркнуть часто забываемую и вообще, как бы затертую у нас сторону пролетарского миросозерцания, сторону, обращенную к чувству, высочайший и последовательнейший идеализм нового класса, который все продолжают ведь называть идеализмом, хотя в нём и нет ничего общего с последышами идеализма философского, дуалистического.
Если я тем не менее считаю необходимым категорически отказаться от термина «религия» в применении к социализму, то из соображений характера чисто практического. Терминология есть техника познания, и всякий термин может цениться лишь как хорошее или плохое орудие для развития мысли. Оказалось во–первых, что политические противники в пределах нашей партии, не боясь упреков в недобросовестности и заведомом искажении, придравшись к «двусмысленным» словам, сделали всё от них зависящее, чтобы навязать мне в глазах пролетариата ненавистные мне философски–реакционные идеи.
Во–вторых оказалось, что в партии имеется достаточное количество людей, которые пошли на эту удочку: частью потому, что поверили своим идеологам, не давая себе труда проверить их; частью потому, что не смогли разобраться в относительно тонком и чуждом привычкам их мысли вопросе; частью потому, что, не имея времени заниматься философскими вопросами и заваленные тяжелой практической работой, некоторые члены партии вообще подозрительно относятся ко всякому «новаторству» теоретиков, и подозрительность эта в данном случае усугублялась неприятной терминологией.
Оказалось, наконец, что мещанские богоискатели, трусливую и лживую религиозность которых я всегда клеймил, с поразительным цинизмом или тупоумием постарались усмотреть в моей терминологии шаг по направлению к ним.
Во всяком случае терминология моя создала вокруг моих идей столь густую атмосферу лжи, вольных и невольных недоразумений, в такой степени затруднила истинное понимание их, что невыгоды её, по сравнению с выгодами, сделались совершенно ясными и для меня самого.
Но как бы то ни было, ни о какой ереси, ни о каком противопоставлении моих мыслей — революционному марксизму серьезно не может быть и речи.
Я должен указать на то, что Плеханов, например, после целого ряда публичных извращений моей идеи, после криков о моем повороте к мистике и богу, прочитав наконец мою книгу (т. е. её новый том), пишет в статье, напечатанной в «Современном мире»: Луначарский устраняет из религии всякий анимизм, а потому его религия не есть религия. Еще бы! Раз мы определим религию как анимизм! Тем не менее мое радикальное отличие от всяких богоискателей наконец понято Плехановым. Понято оно были и наиболее добросовестными богоискателями, напр. г. Минским.
О нетерпимости
Самым худшим видом религиозности, догматизма, церковщины и поповщины, является косность мысли и обскурантизм, с криком требующий партийного суда над всяким, кто высказал непривычную мысль. И грустные, и смешные, и отвратительные образчики этой поповщины, этой церковщины изукрашивают собою последнюю книгу В. Ильина и всю полемическую деятельность Плеханова против товарищей соц.–дем. Если бы эти явления не были случайными, можно было бы бояться, что марксизм окостеневает и грозит превратиться в секту. Сопоставьте «марксизм» Плеханова и Ленина с такими словами Меринга: «Марксистов в том смысле, в каком сам Маркс не признавал себя марксистом, в партии нет и не может быть (увы! А. Л.). Клятва словами учителя есть печальный удел лишь тех школ, кои претендуют на знание конечной истины. Но этого рода истины марксизм не знает. Он — не непогрешимая догма, а метод, он вырос из самых вещей и изменяется вместе с ними».
Еще резче высказался Бебель в одной из своих речей: «У нас не может быть еретиков, потому что у нас нет догмы; если кто разрушил догматизм, то это наши учителя Маркс и Энгельс».
Самым дурным приемом суждения о философских теориях является принимание против них организационных резолюций. Резолюциям место в вопросах программы и тактики, но никак не в обсуждении теоретических истин. Я знаю только один пример такого суждения или такой попытки в истории Герм. С.–Д. На съезде 1877–го года Мост и некоторые другие требовали суда над одним с.–д. за его еретические теории и изгнания его из центрального органа. Нейсер извинялся за появление этих ересей в Ц.О., заявляя, «что редакция не располагала достаточными силами для надлежащей проверки философских теорий.» Вальтейг требовал, чтобы читателей не кормили впредь «столь несъедобной умственной пищей». Партейтаг, хотя и не воспретил еретического сочинения, но велел перенести его из газеты в приложение. Товарищи! — дело шло об Энгельсе и его «Антидюринге».
А. Луначарский.
