Бурбонский дворец осаждается массой публики. На трибуне иностранных журналистов, рассчитанной не более как на тридцать человек, сидит не менее шестидесяти. А между тем довольно многочисленный контингент русских журналистов представлен всего 5–6 лицами. Остальные «не попали».
Ложа дипломатов тоже переполнена. Впереди всех сидят посланники — японский и новый американский. Множество дам. Как, впрочем, и на других трибунах.
Перед началом заседания мы присутствуем при обычной, но в этот час особо торжественной церемонии демократически–военного характера: это вход президента палаты как представителя и, так сказать, олицетворения ближайшей к народу и верховной власти — парламента.
В «Salle de pas perdu», по диагонали ее, становятся В два ряда солдаты. Раздается команда — и, со своеобразным щелканьем, в один миг к ружьям приставлены штыки. Новая команда, бьет барабан и играет рожок, солдаты берут на караул, офицеры салютуют шпагами, и предшествуемый квесторами,1 окруженный секретарями Поль Дешанель 2 — «изящнейший из демократов», как его называют, — со скромным достоинством проходит вдоль шеренги в залу заседания.
Дешанель уже в президентском кресле, а зала лишь медленно наполняется. Зато в ней в конце концов оказывается совсем мало пустых мест. Не пришло разве несколько больных. Пустуют, правда, места де Лори и 3–4 других, сплошь социалистических представителей промышленного рабочего севера, задержанных немцами в качестве заложников. Два депутата сумели ускользнуть из немецких лап, приехали сюда из Алансона и служат предметом дружеских оваций. Три депутата — Гужон, Пруст и Делоне — убиты на войне. Входят министры. Вот суетливо пробегает по трибуне Мильеран,3 коренастый, в коротком пиджаке и со своей седой большой головой и толстым носом несколько утиной формы. Клемансо называет его диктатором Франции.
Рибо,4 со своей прекрасной седой головой, тощий, дугообразный. Когда ему пришлось позднее стоя выслушивать поминальные речи Дешанеля, он качался вперед и назад, словно колос под ветром. А когда он читал свой законопроект, бумага дрожала в его руках, как осиновый лист. Он совсем дряхл. И, надо признаться, удивительно, какую интеллектуальную энергию сохранил он. Потому что он далеко, далеко не декоративный министр финансов. Это человек, к которому обратились за руководством, как к лицу высококомпетентному, мощные финансовые круги.
Делькассе 5 сидит неподвижно в своих огромных очках и со своими огромными усами.
Вивиани,6 в черном сюртуке, широкий, и, несмотря на свое наименование «гасителя звезд», удивительно какой–то клерикальный и в своей наружности, и даже в своей манере говорить, нечто вроде протестантского пастора, садится между Мильераном и Рибо.
Гед и Семба на второй скамье. Гед очень сутулится, но бодр.
Зала полна. Сверху, как во всяком партере, бросается прежде всего в глаза огромное количество лысых голов. Странным образом, по направлению к крайней левой, количество лысых голов уменьшается, и на социалистических скамьях преобладают сравнительно молодые, черные и белокурые шевелюры. В зале стоит гам.
Наконец звонок президента, Дешанель встает и, с присущей ему элегантной торжественностью, произносит свое вступительное слово.
Дешанель очень хороший оратор. Он и хороший литератор. Его речь написана с подъемом и в хорошо обработанных фразах. Но то, что она написана, что ему приходится читать ее с листа, крайне вредит впечатлению. Уж лучше при таких условиях не пускаться ни на какие ораторские приемы. Но различные регистры — трогательный, полный пафоса, скорбный, угрожающий и т. д. — производят впечатление чего–то актерского, подготовленного именно потому, что листки бумаги чередуются в руках председателя, и он иногда откладывает их с торопливым шелестом, когда ритм его речи становится ускоренным.
Аплодисменты гремят чуть не после каждого слова.
Обе речи Дешанеля, вступительная и поминальная, имели, так сказать, чисто ритуальный характер. С гораздо большим вниманием вслушиваются публика и журналисты в речь Вивиани. Я здесь не вхожу в разбор ее политической программы. Сначала она была изложена с тем же сдержанным пасторским искусством, с каким Вивиани теперь всегда держится.
Мне вспомнился один митинг в «Тиволи–вокзале»… Это было, пожалуй, лет 18 тому назад. Вивиани говорил там огненную речь, ярко оппозиционного характера. В зале было душно. Недолго думая, в промежутке между двумя положениями, Рене Вивиани с чисто итальянской живостью сбросил с себя пиджак, расстегнул воротник, сдвинул манжеты рубашки выше локтей. Дав себе таким образом волю и яростно жестикулируя над головами тысячной толпы своими волосатыми руками, Вивиани продолжал бросать в аудиторию горячие периоды своей агитационной импровизации.
Теперь он стоит в своем длинном сюртуке, вытянувшись, словно служит обедню, и голосом нюансирующим, но выдержанным читает свою обдуманную в каждой детали дипломатическую декларацию, которую слушает буквально весь мир. Вивиани в этот момент — Франция!
Ни за что не подумал бы я, Что это тот же человек.
Конец сеанса представлял из себя простое дефиле министров, читавших неразборчиво заглавия своих проектов, передавая их председателю. Правая и центр воспользовались этим моментом для того, чтобы встретить громом аплодисментов своих любимцев — Мильерана и Рибо. Наоборот, самый молодой из министров, чистой воды радикал, Мальви 7 был встречен полным молчанием и ушел на свою министерскую скамью со сконфуженной развязностью. Министры–социалисты не имели, со своей стороны, никаких проектов.
В «Salle de pas perdu» очень оживленно. Что касается французов, то они находят заседания великолепными. «О, вы знаете, — говорит один из них, — как надоела эта вся парламентская перебранка. Как отдыхаешь душой при этом единстве».
А мне вспоминаются не без грусти те бурные заседания, когда полукруглая зала с ионическими колоннами переполнялась кипучими страстями, когда гремел великий голос Жореса и когда вы чувствовали, что присутствуете при подлинной драме, драме подлинного исторического значения. Бывали, конечно, перебранки, была, конечно, своя доля политиканских мелочей и дрязг, но была борьба между важнейшими элементами общества через посредство ее типичнейших и довереннейших выразителей.*
* К моему удивлению, цензура эти строки оставила. —Прим. авт.
О, конечно, и заседание 22 декабря — заседание историческое. Оно подтвердило с очевидностью, что Франция едина перед лицом опасности, что она твердо намерена победить и что все другие задачи отошли пока в сторону. Но вот и всё. Это много, но все–таки это превращает заседание в несколько своеобразную демонстрацию, в простой символ: в зале заседаний ничего не делалось, ничего не решалось. Все было сделано и решено заранее; палата собралась для того, чтобы сказать свое единодушное «да» правительству, и только. Можно сказать, что пока внутренняя жизнь страны замерла. И палате остается только быть украшением на военном мундире, в который страна облеклась. Не реальным оружием, не реальным органом. Хотя, конечно, для будущего важно, что правительство с такой яркостью и недвусмысленностью заявило, что теоретически власть все–таки целиком остается в руках народных представителей.
Старик Мейер,8 напоминающий живописную руину, но по–прежнему украшенный безукоризненным цилиндром, баками и моноклем, показывает себя. Когда–то он был самым ярким представителем парижского «эспри». Но, хотя и сейчас он, номинально по крайней мере, редактор великосветского монархического «Галуа», его никто не хочет слушать. Он рад, когда какой–нибудь иностранец или новичок узнает его и останавливает на нем глаза. Ведь он все еще считает себя одной из достопримечательностей Парижа. Тогда он подходит к какой–нибудь группе журналистов и, стараясь придать голосу историческую важность, говорит какие–нибудь пустяки. Совсем в другом стиле представитель нынешнего живого «эспри»: это человек с сократовским лицом, неуклюжий, плохо одетый, но с глазами иронически сверкающими за сползающими на кончик носа очками и с совершенно неистощимым родником шуток, которыми он сыплет и наделяет коллег–журналистов. Очень недурно было бы поставить их рядом: оба они евреи, усыновленные Парижем. Каждый в свое время приобрел славу импровизаторов разных «мо»9 и характеристик; один хранит старомодную элегантность Третьей империи,10 тем более аристократическую, что старомодную, другой — ультрадемократ с ног до головы. Но выцветшие суждения первого не слушает уж никто, вокруг другого собираются кружки журналистов самых разнообразных направлений и самых различных стран, улыбки не сходят с их лиц, и чувствуешь, что некоторые соображают, какое употребление сделать в своей статье из какой–нибудь неожиданной выходки этого курьезного и изобретательного человека. Если бы Мейер подошел к одному из таких кружков, он был бы, наверное, шокирован жанром Раппопорта, а Раппопорт, наверное, нашел бы какую–нибудь, может быть, жалостливо–безобидную, но тем не менее меткую стрелу для престарелого властителя скипетра остроумия.
«Киевская мысль», 31 декабря 1914 г.
- Квестор — должностное лицо в Древнем Риме, обнародовавшее указы и постановления сената. ↩
- Дешанель, Поль (1856–1922 гг.) — французский писатель и политический деятель, В 1914 году — председатель палаты депутатов. ↩
- Мильеран, Александр (1859–1943 гг.) — французский буржуазный политический деятель. Правый социалист. В 1904 году исключен из партии. В 1914–1915 годах — военный министр в правительстве Вивиани. ↩
- Рибо, Александр (1842–1923 гг.) — французский политический деятель. В 1914–1917 гг. — министр финансов. ↩
- Делькассе, Теофиль (1852–1923 гг.) — французский дипломат. В 1913–1914 годах был французским послом в Петербурге, способствовал вовлечению России в войну. С августа 1914 до октября 1915 года — министр иностранных дел Франции. ↩
- Вивиани, Рене (1863–1925 гг.) — французский политический и государственный деятель, правый социалист. С июня по октябрь 1914 года — министр иностранных дел. ↩
- Мальви, Луи (1879–1949 гг.) — французский политический деятель; в 1913–1917 годах — министр торговли, затем министр внутренних дел. ↩
- Мейер, Артур — редактор парижского еженедельника «Le Qaulois». Ревностно защищал роялистские и клерикальные позиции. ↩
- Mo — мужское амплуа в традиционном китайском театре. в настоящее время термин закрепился за второстепенными ролями мужских персонажей. ↩
- Третьей империи — Вероятно, речь идет о Второй империи (1852–1870 гг.). ↩
