Один из выступавших здесь товарищей, к моему великому изумлению, определил мое прошлое выступление так: «поповская речь Полонского и его проповедь состоит в том, что все люди — братья». (С места: «правильно»). Я поэтому решит взять слово, чтобы об'яснить, что то, что я сказал, очевидно, неправильно понято. Я не стану обвинять товарища в том, что он не сумел меня правильно понять — возьму вину на себя, очевидно, я неясно выразился. Мое прошлое выступление было продиктовано желанием сказать молодежи правду в глаза о том, какие явления, по–моему мнению, должна молодежь истреблять в своем быту. Упадочничество — явление, в конце концов, более серьезное, чем простое настроение пессимизма, неверия и т. д. Если бы оно заключалось только в таких настроениях, то ведь настроения преходящи. Но я позволю себе утверждать, что упадочничество — это есть та форма, которую сейчас принимает контр–революция. Упадочничество есть маска контрреволюции, и всякие упадочнические настроения, об'ективно или суб'ективно, прямо или косвенно, есть вода на мельницу контр–революции. Товарищи, явление это потому–то сложно, потому–то и важно, что оно захлестнуло молодежь после революции. После победы революции и после разгрома революции одинаково бывает волна упаднчничества. При чем она захлестывает тех, кто от революции пострадал. После 1905 года, когда революция была разгромлена, волна упадка захлестнула отчасти и рабочий класс, который получил жестокий удар, и значительную часть революционной интеллигенции, которая после поражения отхлынула от революции. В Октябрьской революции пролетариат вышел победителем, разгромлены были старые господствующие классы, но они были разгромлены, но не истреблены, и их остатки догнивают вокруг нас. Целые пласты человеческие обречены сейчас на упадок, на разложение, на гниение. Это те слои, которые не могут войти в нашу советскую общественность, которые не могут принять участия в нашем социалистическом строительстве. Обреченные историей на гибель, они еще живут, существуют. Правда, нельзя сказать, что вот это разлагающееся мелко–буржуазное окружение является единственным источником, откуда микробы упадочничества, проникают в среду нашей молодежи. Есть целый ряд серьезных, главным образом — экономических причин, которые создают благоприятную почву для развития упадочных настроений. Об этих причинах здесь говорилось очень подробно. Но, поскольку рабочий класс в нашей революции является победителем, постольку социально он не является и не может являться упадочным слоем населения. Хотя отдельные его части, под влиянием разных причин, могут поддаваться настроениям упадка, но это будет настроения временные, преходящие, не похожие на упадочность тех буржуазных слоев, о которых я говорил выше. Некоторые товарищи говорили, напр., что причиной некоторых упадочнических настроений является малый размер стипендии. Но, товарищи, нельзя же, в конце концов, такие настроения называть упадочническими. Если человек на улице «упал», сломал себе ногу и недели две лежит и стонет, то нельзя же его назвать упадочником (тов. Маяковский: «Плохое сравнение»). Есть ряд явлений, которые поверхностны, которые не глубоки, не серьезны, и совершенно очевидно, что, когда мы говорим об упадоченичестве, мы говорим о явлениях более серьезного порядка. Здесь сказались и усталость, и замедленный темп революции, и переход из героической эпохи гражданской войны в эпоху мирного строительства, которая разочаровала многих из товарищей, с трудом принимающих будничную, не видную, кропотливую работу, — после яркой героической борьбы на фронтах, и эпоха нэпа с ее соблазнами для слабых и неустойчивых, и многое другое. Все это, конечно, способствует развитию упадочнических настроений, создает благоприятную почву для их роста и обезоруживает людей пред лицом упадочных влияний, проникающих из мелко–бужуазного окружения. Но когда молодежь захлестывался упадочничеством, то нас это волнует именно потому, что в молодежи мы видим ту смену, которая завтра возьмет на себя продолжение героической работы, которую несет на себе наше старое поколение. В прошлый раз я указал, между прочим, вот на что. В молодежи существует хамское отношение к человеку, невнимательное отношение к товарищу, грубость нравов, безучастие, наплевизм, полное равнодушие к окружающим: моя хата с краю. Когда я говорил об этом — аудитория была согласна, такие явления есть. Когда я приводил в пример дело Коренькова, то спрашивал: товарищи дело это происходило не в темном уголке, а на глазах у молодежи. Где же была молодежь? (С мест: «И стариков тоже не было»). И стариков не было, но и молодежь что–то не заметила. (Возгласы Маяковского). Но мне систематически мешает говорить тов. Маяковский. Тов. Маяковский, мы боремся с упадочничеством. Но одной из форм, упадочничества является недисциплинированность (смех, аплод.). Я об этом говорил в прошлый раз: многие упадочники не умеют владеть собою, держать себя в руках. Это относится и к тов. Маяковскому (смех, аплод.). Наплевательское отношение к человеку, грубость в среде молодежи, хамское отношение к женщине есть. У нас мордобой бывает редко, но брань — обычное явление. Матерщина у нас на каждом шагу, а ведь это — брань самая грубая, самая оскорбительная. Все это и многое другое говорит о страшной грубости нравов, в основе которых лежит неуважение к человеку. Отсюда, вероятно, явилось это некоторых товарищей заключение — будто я говорил о том, что все люди — братья. Вывод, конечно, неверный, потому что, если бы пришел к вам кто–нибудь и стал бы проповедывать, что все люди — братья, я первый предложил бы отправить этого проповедника подальше, потому что проповедывать нам, еще не кончившим борьбу, окруженным врагами, что все люди — братья, это значит пытаться нас разоружить перед лицом «братьев», желающих накинуть нам петлю на шею. Проповедывать сейчас братство «вообще» это значит творить контр–революционное дело.
Но, товарищи, когда мы говорим, что это ложная, буржуазная, контр–революционная формулировка, из этого нельзя сделать обратный вывод, что все люди — враги, в том числе и те люди, которые являются с нами вместе членами одного класса, нашими товарищами по борьбе. Нельзя говорить, что все люди — братья, но надо говорить о том. что люди одного класса должны относиться к другу с уважением, с братской товарищеской любовью — или это тоже «буржуазная мораль», тоже разоружение перед лицом врага? Но я как раз думаю, что грубое, невнимательное, бессердечное отношение к товарищу, т.–е. к человеку своего класса, хамское отношение к женщине, хулиганское неуважение к людям — это сейчас как раз и является в некотором смысле контр–революционным явлением, потому что разлагает наше молодое, создающееся социалистическое общество, прививает ему такие навыки, с которыми социализм построить будет трудновато. Неужели вы думаете, что «наплевательское» отношение к товарищам, к другим гражданам — это и есть то самое отношение, к которому стремится пролетариат, строитель нового человеческого общества и новых человеческих отношений? Но что нового в этом «наплевизме?» Оно ведь как раз характерно для общества капиталистического. А классовая мораль пролетариата говорит о классовой солидарности, о товариществе, о братстве всех угнетенных. А что означает «братское» чувство к человеку своего класса? И есть ли у нас такие братские чувства? Если к вам придут и скажут: «все люди — братья, поэтому любите врагов ваших», такого проповедника вы гоните и три шеи. Но если вам говорят: ненавидьте врагов ваших и любите друзей ваших, перестаньте смотреть на товарищей, как на дерево, научитесь уважать товарища, будьте к нему внимательны, то почему это «обзывается» поповской моралью? Ерунду сказал товарищ: никакого поповства здесь нет, а есть здесь подчеркивание того, что в нашей среде почти что отсутствует, исчезает чувство товарищества. Говорим: «товарищ», а звучит, как «милостивый государь» или еще хуже. В нашей среде истинно товарищеских, братских отношений очень мало. Я говорил, что в нашей среде надо по–товарищески относиться к человеку, которого называешь товарищем. А это вовсе не значит, что я проповедую «все люди — братья», в том числе и классовые враги. Но ведь должна же быть разница в наших отношениях к классовому «врагу» и к классовому «другу»? А вот эта–то разница иногда не заметна. Иной раз иной товарищ к классовому «другу относится так, как если бы он был класовым «врагом». Или это не верно? Вообще — по вопросу об общечеловеческом и классовом можно говорить много и много. Здесь для товарищей есть неясность. Я говорил: если бы чубаровцы изнасиловали не рабфаковку, а нэпманшу или бывшую аристократку, разве советский суд не судил бы их? Конечно, осудил бы. Значит ли это, что советский суд стоит на точке зрения, что все люди — братья? Нет, конечно. И когда я говорил, что человека надо уважать, я меньше всего полагал, что меня поймут в поповском смысле, что надо любйть врагов наших, что все люди — братья. Моя формулировка такова: ненавидьте врагов ваших и любите друзей ваших. Она ни в коем случае не является поповской потому, что коммунизм развивается и растет на чувстве товарищеской солидарности, на чувстве братства к человеку того же класса, на общности классовых интересов и борьбы, с одной стороны, и на чувстве ненависти к классовым врагам, с другой. Но ненависть к классовым врагам не должна, уничтожать товарищеского братского чувства к классовым друзьям. (Аплодисменты).
