Предисловие
Драматическая фантазия «Маги» была написана при несколько исключительных условиях, быть–может, представляющих некоторый интерес и с точки зрения теории творчества.
Написана она зимою 1919 года во время моего пребывания в Москве, переполненного самой горячей и самой утомительной работой.
Именно утомительность этой работы, ее напряженность и ее яркость в освещении великих и горьких переживаний нашей революции и побуждали меня искать какого–нибудь интенсивного отдыха. Этот отдых я нашел в поэтическом творчестве.
Дав совершенную свободу своей фантазии, я сел за «Магов», даже неясно представляя себе хотя бы основные контуры этой пьесы. Я просто хотел забыться и уйти в царство чистых образов и чистых идей.
Вся пьеса была написана по ночам после полных всяких событий и трудов дней. И понадобилось только 11 ночей для того, чтобы вся она вылилась совершенно такою, какою теперь является читателю. Никаких дальнейших поправок в ней не представилось мне нужным сделать.
Несмотря на то, что в течение этого времени я спал от 3 до 5 часов в каждые сутки, по окончании работы я почувствовал себя необыкновенно отдохнувшим, словно я побывал на каком–нибудь целебном курорте.
Одним из оснований моего решения издать эту книжечку была надежда, что может–быть, чтение ее доставит также кое–кому тень того сладкого и глубокого отдыха, который доставило мне ее сочинение.
Я хотел бы, однако, предостеречь от возможного недоразумения. Фантазия моя написана в терминах оккультизма и мистики и, быть–может, кому–нибудь из читателей покажется, что эта одежда в какой–нибудь мере отражает мое собственное верование.
Этого, конечно, нет, но я считаю поэта вольным брать свои краски, откуда ему заблагорассудится, и я думаю, что ризы, в которые наряжена здесь моя основная идея, столь же мало характеризуют мои собственные воззрения, как употребление имен Аполлона и муз делает язычником того или другого недавнего поэта.
Что касается основной идеи — идеи пан–психического монизма — то я никогда не решился бы выдвинуть ее, как теоретический тезис, как философию, которую я стал бы теоретически защищать.
Уже в одной из моих ранних статей (Позитивист и идеалист, как биологические типы) я рассказал об этой моей дионисиевой философской религии, которая очень утешала меня во время моего 8-месячного тюремного заключения в Таганке; и там я указывал на то, что давно перестал считать ее элементом моего миросозерцания, оставив ее только в сокровищнице моих художественных мифов.
В жизни я считаю возможным опираться только на данные науки, строить только на прогнозах, покоющихся на ее незыблемом фундаменте, действовать только сообразно ее данным и под импульсом непосредственной живой страсти, дочери окружающей нас реальной общественности.
Другое дело поэзия. Она имеет право выдвигать любую гипотезу и одевать ее в самые поэтические краски, ибо одна из задач ее заключается безграничном расширении мира человеческих ощущений и идей.
Конечно, «Маги» связаны некоторыми тонкими нитями с переживаемыми нами событиями. Пьеса не является ни в какой мере ни отражением их, ни аллегорией. Искать чего–нибудь подобного, как делали некоторые из прослушавших ее — просто нелепо. Но чуткий человек, быть–может, поймет, почему эта гипотеза представляется особо утешительной и желанной во время грозных исторических событий и тяжелых, хотя вместе с тем торжественных и осиянных надеждой личных переживаний.
13-го июля — 1919 г. Ярославль.
КАРТИНА ПЕРВАЯ.
По саду среди роз медленно идут Амилий и Семпроний. Амилий почти старик с виду, высокий лоб переходит в лысину, борода с густою проседью, глаза чрезвычайно спокойные, медленные в движениях, широко раскрытые, Медленны и уверенны и движения тела. Семпроний еще молод. Лицо желтое со множеством складок. Глаза горят блеском возбуждения, подвижный и тонкий рог, движения порывисты, он всегда в лихорадке.
Амилий.
Нет, нет, Семпроний, нам смешны в совете
Твои сомнения в себе. Ты — гордость
Учителя и украшенье школы.
Я часто с изумлением гляжу
На взрывы гения, на изверженья
Огня всемощного, и жутко глянуть
В клокочущие недра, где пылает
Твоя душа. Как ты богат, Семпроний!
Безмерно ты богат, и если б зависть
Могла гнездо свить средь учеников
Святого мага — мы бы все, конечно,
Великой завистью к тебе бы отравились.
Семпроний.
Я слушаю и мыслю, как Амилий,
Такой прекрасный дух понять не может,
Что все же я чего–нибудь да стою!
Как может так меня он утешать.
Иль я ребенок? — Ах, вулкан, горячий
Фонтан из недр кипяще–бьющий! Боги!
Иль я сочту за похвалу слова,
Едва скрывающие порицанье!
Вулкан? Фонтан кипучий? Но, Амилий,
Хочу быть тихим озером, в котором
Сияние небес отражено,
Коль нет возможности быть самым небом.
Спокоен ты. В твоих очах сияет
Так ровно, не мерцая, дочь гармоний —
Святая мудрость. Я, я — обезьяна!
И, право, скоро, скоро я начну,
Пожалуй, колдовать… ха–ха! Смеешься
(Регий поспешно идет к ним навстречу. Молод, смугл, горбат.)
Регий.
Учители, сегодня к нам приедет
Премудрая пророчица Манесса.
Взволнована вся школа. Мы не знали,
Что утром уж отбыл корабль из Миллы…
Святой смеется. Он сказал: вам будет
То испытанием. Хотя Манесса ангел,
Мудрей Амилия, но знайте, други,
Она красавица и дева. Будет любо
Увидеть, как на острове Форесе
Кристаллы все изменит притяженье
Такой могучей силы.
Амилий.
Удивляюсь.
Святой шалит. Святой играет нами.
Ты говоришь, что я спокойно мудр.
Ах, я — педант. Святой… Смотри, Семпроний
Как необ’ятен он: пророчица Манесса,
Мы все, и мир, и демоны, и боги —
Игрушки для него. Но он в игре серьезен,
Как дети. Он — дитя. Смеется и премудр.
Семпроний.
Манесса? Горячо желаю видеть
Прославленную жрицу Аполлона,
Врага Христа… Постой, я слышу пенье.
Амилий.
Кто там поет, мой Регий?
Регий.
Неофиты.
Их хор встречают дивную Манессу,
И ей идя навстречу, воспевает
Гимн, что сложил ей в честь он сам — мудрец
Амилий.
Мудрец опять слагает строфы? Диво.
Уж лет пятнадцать не писал стихов он
И к струнам не касался.
Регий.
Он, должно быть,
Его заране приготовил, гимн свой.
Он сразу стал уверенно учить
Гермония, а тот уж разработал
Его с юнцами… Слушайте… Красиво
Звучит.
Амилий.
Красиво.
Семпроний.
Да, красиво. Слишком.
ГИМН.
Дорогой мудрости, дорогой строгою,
Путями узкими, тропой–дорогою
Веду своих учеников
А цель, красавица, а цель искания
Краев одежд красы, краев касание,
Хотя–б краев.
Я приготовил их: в благоговении
Воспримут все они луч откровения:
Открой им лик.
Они искатели, а ты — сияние,
Прийди, услышь от нас гимн обожания,
Восторга крик.
Семпроний.
Клянусь, противный гимн! Что со святым?
Такая лесть! Какой–то мадригал!
Достойно мальчика. Коли умна Манесса —
Пожмет плечами.
Амилий.
Странно…
Регий.
Как прекрасна
Должна быть женщина–пророчица, которой
Такие гимны сам Святой слагает.
КАРТИНА ВТОРАЯ.
Другая аллея сада. Быстро идет Семпроний. Навстречу ему мальчик Дамний.
Дамний.
Семпроний, не туда. Она в порту.
Бегу ее увидеть. Поспешай–ка!
Семпроний.
Глупец! Я не ищу Манессы. Я
Ищу уединения.
(Дамний останавливается в изумлении. Потом продолжает свой путь.)
Семпроний.
Манесса…
Так всполошились все, что гордость сердца
Во мне перевернулась. Пусть Святого
Комедией потешат. Роль играть в ней
Я не хочу. Здесь, на скамейке тайной,
Я посижу и ум займу насильно
Холодной геометрией. Садись,
Семпроний. Так. И трость бери. Черти,
Анализируй треугольник.
(Семпроний погружается в чертеж. Из цветущих кустов вдруг, разделяя их белой рукой, выступает Манесса и долго с улыбкой смотрит на него. Он не замечает ее.)
Манесса. Семпроний!
Семпроний.
А? Кто ты? Манесса? Да,
Как не узнать. Но почему ты здесь?
Ага, учитель испытует. Да,
В смятеньи я. Да, торжествуй. Не знаю,
Что делать: проклинать тебя, опасность,
Пришедшую среди моих кругов,
Как некогда убийца Архимеда.
Или быть вежливым и прославлять
Тебя пэанами, подобно лести,
Такой противно–приторной, какою
Тебя учитель угостил через неофитов.
Манесса:
Так это ты, Семпроний? Интересный!
Люблю больших жуков сбирать… Семпроний,
Ты к искушеньям падок. Искушать
Тебя не стану… Дай мне руку, друг.
Раскрой скорей мне душу. Любопытна
Я очень. Времени же мало здесь
Отпущено Манессе. Честолюбец?
Семпроний.
Да, да. Честолюбив. Хотел бы я
Учителя перерасти.
Манесса.
Мешает
Богатство мысли и волненья страсти?
Семпроний
Мешает беспокойство… О, Манесса,
Немного льда хочу, чтоб воспаленье
Мне охладить. Железный обруч нужен
На сердце: бьется, слишком больно бьется
Больное сердце. Мне покоя нужно.
Ах, будь Амилий я, я б зашагал
Дорогою к вершинам.
Манесса.
Мой хороший,
Хороший мой: откинь ты притязанья
Летать. Ты не имеешь крыл. Но не обидься,
Ищи поддержки в демонах Астрала.
Будь, будь велик, ты можешь быть великим,
Но добрым ты не будешь. Надо сметь, Семпроний.
Будь зол!
Семпроний.
Как ты добра!
Манесса.
Будь смело зол!
Вступи с учителем в борьбу, как черный!
Верь мудрости моей: все дело в силе,
Все дело в силе, а не в цвете. Верь мне:
Не искушаю я тебя. Ты друг мне.
Сестринский я даю тебе совет.
Пророчествую. Ты учителя принудишь.
Признать, что ты сильнее. Ты — велик,
Но выбери свой путь. Для рыбы нужен
Простор морской, а не полет воздушный.
Семпроний.
Как ты Мудра и как прекрасна!
Манесса.
Я
Твоей охотно буду, если ты,
Как победитель предо мной предстанешь.
Семпроний.
И я, глупец, я избегал тебя!
Манесса.
Пожмем друг другу руки.
Семпроний.
Поцелуй.
Манесса.
Когда ты победишь.
Семпроний.
Идет учитель.
Манесса.
Почем ты знаешь?
Семпроний.
По биенью сердца.
(Мудрец Андромен идет вдоль тропы с белым голубем на плече. Его одежды узорны. На седой голове венок из плюща. Длинная белая борода причудливо перевязана пунцовой и золотою лентами. Его старость свежа. Он улыбается. Останавливается. С ласковой иронией глядит на Семпрония и Манессу.)
Манесса.
Гы видишь, мы уже друзья, Святой.
Андромен.
Я вижу — ты его уж направляешь.
Манесса.
На верный путь. Но, впрочем, без меня
Нашел бы путь свой верный ученик твой.
Андромен.
Свой верный путь Ты мудро говоришь.
Мудрейшие, и те так часто верят
В единый верный путь. Свой верный путь —
Вот цель исканий.
Семпроний.
Есть ли путь спасенья
Для каждого?
Манесса.
Для каждого есть путь,
Ведущий к совершенству проявлений
Его души.
Семпроний.
Но в этих совершенствах
Не равны души. Правда?
Манесса.
Разны души,
Но каждая в расцвете — красота.
Семпроний.
И каждая — добро?
(Манесса улыбается. Андромен смеется.)
Семпроний.
Не за дитя же
Меня считаете вы? Мысль ясна:
И зло в расцвете — красота. Не так ли?
Мерилом служит сила для высоких,
Перерастающих добро и зло.
Манесса.
Так и не так. Но что гадать об этом.
В своей ладони носишь ты судьбу.
Там путь начертан, там предназначенье,
Которое ты выполнить обязан,
Коль хочешь дать, что можешь. А другое,
Хотя б прекрасное, хотя б благое —
Не по тебе, и человек смешон
И жалок в чуждом платье.
Андромен.
Не напрасно
Плющем украсил я свои седины,
И бороду заплел, и вспомнил арфу,
И в строфы речь свою, как в дни былые,
Вливаю. Остров мой, Манесса, чудом
Овеян. Искушай анахоретов.
Свети, как солнце. Пусть растут растенья.
Цветы раскроются багровы и лазурны
Со свежим и дурманным ароматом,
Со сладким золотым плодом, а рядом
С налитой ядом ягодой смертельной.
Мне кажется, я подобрал свой сад.
Мне кажется, что солнце здесь разбудит,
Конечно, не одно полезное, благое,
Но что расцвет моих растений будет
Во всяком случае красив, Манесса,
А красоту мы любим оба.
Семпроний.
Ты–то сам,
Святой Учитель, не боишься разве,
Что вырастет такое злое зелье,
Которое отравит и тебе дыханье?
Андромен.
Быть–может, вырастет в саду моем
Растенье об узорных листьях, чашей
Пахучею и томной и изящной
Раскроется и воздух вкруг напоит
Моею смертью, закружится сладко
Моя седая голова и сникну
На грудь земли, и песней, слышной небу,
Исторгнется из тела дух мой вечный.
Я знаю, что меня с земли не пустят
Святые судьи воспарить к огню
Что около земли еще останусь
Вне тела я за то, что слишком сильно
Люблю людей, животных и растенья,
Кристаллы и составы, воды, воздух,
Мерцанье звезд, восходы и закаты,
Луну печальную, и горько–сладкий
Напев земной трагедии, и плоти
Полудуховный трепет и быванье,
Расцвет и таянье в потоке
Скользящем времени. И знаю я, что дух
Еще сильнее будет разрываться
Между тоской по огненной отчизне
И памятью о жизненной тревоге,
О бытии узорном человека.
Манесса.
Все так. Все так, великий наш Учитель,
Душа моя у ног твоей души,
Сестренка младшая. Что страшно нам?
Наш взор проникнул сквозь завесу храма
И видел ласку божией улыбки.
Игра прекрасна и еще занятней,
Когда погружена в почти притворный ужас
И в муку внешнюю, которая не может
На самом, деле ранить наше Я.
Семпроний.
Как вы уверены! А я–то, я–то!
Быть–может, вы готовите меня лукаво
На роль Иуды. — Отчего я черный?
Зачем вы душу мне любовью не омыли?
Любовь все черное сильна омыть.
Куда толкаете? Твоя улыбка,
Святой, — она ужасна: так ты смотришь
В зеленый пруд, где щука ест плотву.
А ты, Манесса? А? Ведь ты смеешься?
Да? Дружбой ты манишь меня, лукаво
Себя мне обещаешь и зовешь
В борьбу с учителем. Ты дуешь
В огонь моих честолюбивых снов.
Куда толкаете? Играете вы мною?
Андромен.
Эй, мальчик, дай мне арфу
Семпроний.
Он хочет петь?
Голоса за сценой.
Учитель хочет петь.
(Сцена наполняется учениками, старшими в белых и младшими в узорных одеждах. Мальчик приносит золотую арфу. Манесса садится рядом с Андроменом и слушает его, опершись подбородком на прекрасную руку и низко спустив свои черные локоны со лба.
Все залито солнцем. Облака тают в голубом небе. Птицы примолкли. Покачиваясь, слушают гроздья белых и лиловых цветов. Андромен поет:)
Твори себя! Благословляю,
Благодарю творящих сил игру.
Благословлю, поднявшись к Раю,
Когда умру.
Спокоен я. Я воспою молитву
В аду, где мечутся в глухом огне,
Коль проиграл я жизни битву
В бегущем сне.
Сумел я выловить в пучинах темных моря
Жемчужный талисман: его я не отдам,
Он научает видеть лик актера
Сквозь маску, тьму и фимиам.
Танцуй, танцор! Танцуй, хорей страданья,
Или торжественный Пеан.
Тебе всегда мои рукоплесканья,
Великий Пан!
Спиральный хор, спирали хороводов,
Танцуем все, и всюду красота.
Хвала тебе за красоту уродов,
За то, что блещет нищета.
Мне мил покров, наброшенный на очи,
Покров пленительного дня,
Но если смерть откроет бездны ночи
И даже сна,
И даже сна без всяких сновидений,
И даже пустоты, —
Сгорая навсегда, шепнет мой гений:
«Как дивен ты!»
(Умолкает. Все стоят в глубокой задумчивости. Семпроний молча ломает руки и быстро уходит.)
КАРТИНА ТРЕТЬЯ.
В глубине лестница о бесчисленных ступенях, начало которой теряется вверху. Оттуда льется тусклый свет. Все мглисто вокруг. В темных подвалах и дырах что–то копошится. Рек с безумными глазами, обросший шерстью, входит и пьет из лужи, черпая обезьяньей ладонью.
Рек.
Снова света полоса.
Беспокойно ноют, воют
Злых соседей голоса.
Сгинь, отствет! Пусть снова темной
Станет узкая нора.
Сна недвижностью огромной
Им забыться вновь пора.
Голоса.
— Колет мне закрытый глаз!
— Мой давно уже угас!
— Кто–то жжет седую спину!
— А… А… Кто будит, будит боль?
— Я — всех бездн больной король.
(Из других нор слышно мычанье, рев, неясное бормотанье. Семпроний осторожно спускается по лестнице.)
Семпроний (сходит).
Зверье, молчи! Затихните Вы, гады!
Да. Здесь мне легче. Мысль идет спокойней.
Итак, где Рек, где глупый полузверь?
Рек.
Опять пришел.
Будешь мучить. У–у–у!
Я боюсь твоих глаз.
Я боюсь твоих рук.
Будешь снова смотреть,
Будешь двигать рукой,
Я опять задремлю,
А потом, как вернусь,
Буду камни кусать,
Буду голову бить
От страданья.
Не надо!
Семпроний.
Молчи, ничтожный. Сядь против меня,
Смотри в глаза мне… Что? Молчи тотчас же!
Отдайся взором взорам. Я коснусь
Лба плоского Юпитеровым пальцем,
И ты заснешь… Ты спишь? Ты спишь? Он спит.
Ну, дух глубин, вселяйся в это тело
И речь веди: я знаю, ты не любишь
Ни времени терять, ни тратить слов.
А… вновь глаза открылись: вижу, вижу —
Не мутен больше взор, а, как у львицы,
Огниста, ясна зелень важных глаз,
И черен немерцающий зрачок глубокий,
И взгляд уходит сквозь меня… Куда?
В себя? В неведомое? Я люблю
Глаза твои, мой Рек преображенный,
Люблю твои глаза и мог бы так
Сидеть перед тобой сто лет, топя
Мой взгляд в твоем спокойно мудром взоре.
Но к делу. Я решился. Так хотят
Планеты. Суждена мне власть. Я буду
Царем всем магам, красною кометой
Горит мой знак на черных небесах.
Все знают, что убить Учителя я должен.
Я сделаю. Скажи: теперь, когда
И воля говорит: согласна, — ныне
Препятствий нет? Неправда ли, я знаю,
Что буду страшно мучиться. Ну, что же?
Противиться? Они меня толкают, славой
Манят и красным ртом Манессы. Что же?
Венчаюсь блеском славы, и уста
Ей укушу жестоким поцелуем
Властительной любви. А после? После —
Страдание! Мне вспыхнуть суждено
Снопом багровых искр, и головешкой
Чадящею быть ввергнутым во тьму. Я вспыхну.
Но ты то дашь мне сил? Исполню ль я?
Рек (после долгой паузы). Да…
(Вся пропасть наполняется дымом. Слышны чьи–то крики, потом шум странных голосов. Тишина. Чад клубится густой, черно–желтый.)
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ.
Зал совета магов. Это — полуоткрытая веранда о стройных двойных колоннах, из которой в каждой паре одна красная, одна синяя. Авансцена занята садом цветущих растений, к которой с веранды ведет широкая лестница.
На мраморной скамье веранды уже сидят некоторые из старших учеников.
В саду они прохаживаются группами вокруг высокой кафедры. Амилий и Празий. Последний очень худ, голубоглаз, со странно высоким бледным лбом под золотистыми кудрями.
Амилий.
Как? Женщина? Но можно ль этим тоном
Так говорить о ней? Надеюсь, Празий,
Не враг ты слабой половины рода?
Так благостен ты сердцем, что животных,
И тех голубишь, а тем паче — женщин
Любить сумел бы, если бы Учитель
Дозволил доступ им на тихий остров
Кольми же паче нежности достойна
Богоподобная Манесса.
Празий.
Но Учитель
До сей поры к нам женщин не пускал,
Амилий. Оттого ли так решил он,
Что меньше любит женщин, чем мужчин?
Могу любить я льва, могу любить
Коня, но вместе их держать не стану.
Пускай и женщины спасают душу,
Но вдалеке; спасти же душу вместе
Нам трудно. Пол — создание демиурга.
Для вечности не нужен вовсе пол.
Рожденье там, где смерть: то и другое —
Изъяны плоти, но отвратна смерть,
А жар любовный нас прельщает, все же
Рожденье есть пленение души,
Зараза плоти. Ах, не даром, друг мой,
Так воспаленна страсть, не даром стражем
Стоит пред нею яростная ревность,
Позорнейший из демонов стяжанья.
Мудра Манесса. Но когда бы даже
Не колдовской красой она сияла,
Когда бы даже вокруг уст ее
Не реяла прельстительно усмешка,
И Афродитины огни не зажигались
В глазах коричневых (а это есть),
Когда б она подвижницей была, как Текла,
Сестра моя, — то и тогда бы к ней
Я относился, как к сосуду искушенья.
Амилий.
Не думал я, чтобы святейший брат
Из свех учеников был так доступен
Влияньям красоты во плоти.
Празий.
Брат,
Я мало им доступен, оттого,
Что я блюду себя. Я стойко строг
К веленьям сердца. Знаю, как легко
Оно свои ворота открывает.
На страже я: бессменно часовой
На башне взгляд кидает зоркий.
Но кто не бодрствует, того злой дух Манессы,
Быть–может, для нее невольный, впрочем,
Скорей при ней собакою любимой,
Всечасно состоящий, — сгубит.
Амилий,
Вон,
Семпроний, посмотри — он пурпурной и черной
Каймой велел обшить свой плащ.
Празий.
Опасен
Он, одержим, но прежде он боролся,
А ныне отдался он бесам.
Амилий.
Празий,
Как странно, ты ведь всех из нас добрее
И как ожесточен ты вместе.
Празий.
Любит
Добро лишь тот, кто ненавидит злое.
Прости, я вижу там моих друзей,
С которыми читаю Иоанна.
Сегодня ночью обещали мне
Они подумать над беседой Слова
С женой у кладезя. Они зовут.
(Празий отходит. Тотчас же к Амилию подходит горбатый Регий.)
Регий.
Амилий, добрый, только миг один
Участья. Миг лишь…
Амилий.
Что с тобой?
Ты плачешь?
Регий.
Плачу.
Амилий.
Отчего?
Регий.
Горбат я…
Амилий.
Но, Регий, Регий…
Регий.
Я горбат…
И я не слеп.
Амилий.
Ах, Регий…
Регий.
Я не слеп
И я несчастен. Слушай и потом
Убей. Зачем не строги мы, зачем,
Как там — на острове монахов темных
Мы не бичуемы, и гладом
Не морят нас? Хочу, чтоб бичевали
Меня и мучили, — мне стало б легче.
Зачем Учитель мощным повеленьем
Нам сердце не закрыл для злых соблазнов?
По крайней мере — мне? Мы, маги, можем,
Когда хотим, жениться? Правда? Можем
Хоть тысячью красавиц окружить
Себя? Дозволено? Тем хуже. Лишь увидел
Я эту страшную красу — разверзлась
Душа моя и тело запылало.
Нельзя мне жить, я весь теперь желанье,
Желанье плотское, скотское, брат Амилий,
Желанье грязное, развратное, Амилий.
Сегодня ночью одр мой окружен был
Виденьями бесстыдными такими,
Что то, что оставалось еще гордым
И чистым в сердце — лишь стонало болью
И стон тот заглушен был волчьим воем
Моей прегнусной похоти… Амилий,
Не смею я приблизиться к Святому.
Святой… Вот, вот она идет. Манесса
Проклятая… Желанная… Уйду я…
Иначе демон мною овладеет,
И я бесстыдным буду перед всеми.
Бегу.
(Убегает.)
Амилий (долго смотрит ему вслед).
Бедняга…
(Андромен вдруг появляется рядом с ним из–за кустов.)
Андромен.
Он прекрасен.
Амилий.
Ты, Учитель?
Андромен.
Каким огнем горит… Что лучше, Мудрый,
Сказать Манессе, чтоб к груди своей
Прижала горбуна и лаской щедрой
Утешила голодную любовь?
Или, чтоб он снедаем жгучей страстью,
Излил потоки лавы в подвиг? Страсть
Подобная не может быть бесплодной —
Иль утолится или превратится
В деянье дивное. Но здесь Манесса…
Вопрос поставим мы перед советом магов (всем)
Меллический напев нам пойте флейты,
Идите на места, собратья маги,
Под музыку задумайтесь, потом
Начнем беседу нашу углубленно
В присутствии божественной Манессы.
(Раздается сладкий, тягучий напев флейты. Маги рассаживаются по местам. Трибуна посреди цветов остается пустой. На нее восходит потом всякий говорящий. Святой садится в центре веранды на троне. Манесса подходит и хочет сесть у его ног.)
Андромен.
Манесса, сядь на трон: скорее мне
Прилично быть у ног твоих.
Манесса.
Красавец,
Дай мне твоей рабой быть этот час.
Андромен (смеется).
Манесса, как мила твоя мне хитрость,
Бесхитростная хитрость, ты, ведь, знаешь
Ее прозрачность. Так милы мне также
Твои сребристые одежды и запястья
У рук и ног, и ожерелий тяжесть
На нежной груди, и покров плетеный
На буйных волосах богатых. Украшаешь
Себя бесхитростно, Манесса. Знаешь,
Что ты была бы во сто раз прекрасней,
Когда бы сбросила все украшенья
И наготой своей, белее Фрины,
Пред нами засияла. Но, Манесса,
Еще приятней мне, что если б тело,
Благоуханное, твое земное тело
Ты сбросила, Астральная Манесса,
Предстала бы, вся радужно играя
Пленительным узором звездоплоти,
И восхитила б мудрых среди мудрых.
А, между тем, сверхзримое то тело,
Ведь, тоже лишь одежда, и за нею
Скрывается твой дух, который ослепил бы
Нас не готовых, если засиял бы
Во мглу неокрыленных душ.
Манесса (закрывая лицо руками).
О, сладко,
О, слаще звуков флейты эта лесть.
Ты золотою паутиной слова
Меня опутал. Пей меня, паук,
Пей жизнь мою, Святой. Я обожаю
Твой гений.
Андромен (смеется).
Гений мой готов:
Как в гадкой куколке, уже трепещут крылья
Лазурно–вейно богомотылька.
Манесса.
Я обожаю гений твой.
Андромен.
Манесса,
Мы скоро обвенчаемся с тобой
Венцом всеясным Аполлона. Там,
Там, там, Манесса.
Амилий.
Никому не слышны
Слова их, только звук их речи
Сливается в гирлянду с пеньем флейты.
1-й ученик.
Заворковал святого белый голубь.
2-й ученик.
Смотри: раскрылся вдруг кустарник лилий…
3-й ученик.
Смотри: на небе, все еще дневном,
Алмазом засияла вдруг звезда.
4-й ученик.
Смотри: глаза Учителя, как звезды.
5-й ученик.
Как лилии, Манессы дивной руки.
Амилий.
Таинственен и свят их разговор.
Гермоний.
Сегодня флейта заласкала сердце,
Умолкли мудрые. Амилий добрый,
Рассердится ль Учитель, если я
Под флейту запою? Ты знаешь — любит
Он голос мой.
Амилий.
Пой смело, мой Гермоний.
Семпроний (по другую сторону веранды).
Как слезы мне сдержать? Мне горько, горько.
Как? Петь еще готовится, Гермоний?
Они меня пытают красотою…
Гермоний (поет),
Я не мыслю,
Я не знаю,
Я пою тебе свирелью,
Как цветок я —
Прост, бездумен,
Как нарцис под темной елью.
Моя песня
Не пьяняща,
Как глоток воды студеной.
И спокойна, Как те шумы,
Что шумят деревьев кроны.
Маг великий,
Ты проходишь
И послушаешь, быть–может,
Как гирлянду
Ясных звуков
Маг к ногам твоим положит.
Гиацинты
В лунном свете
И кораллы в безднах водных,
Запах смольный,
Земляника,
Смех незримых благородных,
Белый мрамор,
Синий сумрак,
Мед прозрачный и целебный,
Звуки слова,
Зов зарницы
И тяжелый колос хлебный.
Тайны просты,
Дали близки,
И сердца вполне открыты:
Ждет блаженство,
Кубок налит —
Только богу повели ты.
(Долгая пауза. Семпроний рыдает, потом кусает свои руки и умолкает.)
Андромен.
Начнем беседу.
А милий.
Все сегодня маги
Настроены высоко. Что за тему
Нам дашь ты для беседы, Андромен?
Андромен.
Вот тема: Но, постойте, где же Регий?
Его я вижу там. Шиповник алый
Колючими ветвями закрывает
Его от нас. Но он нас слышит. Тема…
Когда зажжется наша страсть огнем
Всесильной Афродиты, что нам лучше:
На трон любви властительной взойти
И счастье впречь победно в колесницу,
Или алкать, гореть, слезами, кровью
Залить огонь не в силах быть и, сердце
Схватив алмазными когтями воли,
Поднять глаза к зениту и творить,
Что в песню или в подвиг излилась
Тоска безмерная, безмерное желанье?
Вот тема. Широка она. Вопрос
Идет о счастье и златом довольстве
Иль о родящей жемчуга болезни.
Меж нами первый будет говорить,
Конечно, Празий. О, Манесса, друг мой,
Среди моих сокровищ нет ценнее,
Чем этот стройный и блаженный дух,
В его лице поистине прекрасна
Святая дисциплина: строгоока
И строгоуста, Снежная Паллада.
Празий.
Учителя призыв — закон. Я повинуюсь,
Иначе я не говорил бы. Сознаюсь:
В таких вопросах неуч я. В сады
Армиды я не вхож, но мненье
Свое скажу. — Счастливая любовь,
Да… есть любовь счастливая: но даже
Тень плоти всю ее грязнит и губит.
Любовь бесплотна. Счастье тоже.
Произносить едиными устами
В единый миг мистичные слова —
Любовь и счастье со словами скорби:
Страсть, похоть, плоть — жестокая ошибка.
Что может дать увенчанность страстей?
Миг утоленья скотского и блеклость
Того огня, хоть адского, но все же
Красивого, что страстию зовется.
На сем пути все скучно. Дьявол чарой
Позолотил унылость пустоты,
А кто прозрел сквозь покрывало чары,
Тот с омерзеньем отвращает взор.
А страсть не утоленная? — Болезнь!
Мне странно, что Святой как будто ждет
От плохо погребенной и свирепой
Болезни некого плода и превращенья
В начало высшее. Нет, из могилы
Встает все вновь она, как злой мертвец,
И душит все живое. Берегитесь
Играть с огнем. Пусть девственности ангел
Крылом прохладным веет вам на сердце.
(Пауза.)
Андромен.
Не говорил ли я тебе, Манесса,
Что нет сокровища здесь на Фаресе
Дороже Празия?
Манесса.
На острове соседнем
У черных мудрецов святого Дорофея
Все так же говорят.
Андромен (улыбаясь.)
И хорошо.
О, чудный вертоград себе вскопал
Мой милый брат, блаженный Дорофей.
Цветы там дивные… Но только белый
Цвет там желанен, лилии, жасмины,
И млечная сирень, и робкий ландыш
И многое другое. Чудный белый
Букет протягивает богу мудрый
Блаженный Авва — Дорофей. И бог
Букетом долго любовался. После
Глаза он оторвал, спросил с улыбкой
Архангелов: «А что ж другие краски?
Или с земли ушли лучи иные?»
Архангел Рафаил тогда улыбкой
Ответствовал и пальмового ветвью
На мой смиренный указал цветник.
Манесса, вот тебе мой голубой,
Мой нежно–голубой цветок, Амилий.
Амилий.
Я верую в гармонию миров,
Я в космос верую безмерный и роскошный.
Кем должен быть по замыслу Творца —
Тем и хочу я быть. Вот рядом
Положен яркий блик, и, чтобы яркость увеличить.
Господь нуждается в глубокой тени.
Пусть жизнь моя такою тенью будет,
Пусть горе сердца служит красоте вселенной.
Господь задумал дивное созвучье,
Оно должно победно разрешить
Надрывный и фальшивый звук. Пусть плач мой
Послужит рамкой для слияний дивных,
Пусть стон мой служит красоте вселенной.
Господь задумал стройную статую
И хочет он ее поставить
На пьедестал из дикой грубой глыбы.
Судьба моя пусть будет хаотичной,
Пусть буду я скотоподобен и бесформен,
Чтобы подножьем быть для совершенства.
Бесформенность моя пусть служит красоте вселенной.
Угодно господу меня перстом коснуться
И пламя разбудить в моей душе, —
Да будет. Если хочет, чтоб трубою
Победы и триумфа зазвучал я,
И даст во власть мне женщину желанья —
Да будет. Если хочет, чтобы флейтой
Рыдающей душа моя запела,
Тоскливой флейтой у дверей замкнутых
Навеки недоступной милой сердцу, —
Да будет.
(Пауза.)
Андромен.
Я ль не сказал, тебе, Манесса, что как небо,
Как небо голубое, так лазорев
Амилий мой? Пускай теперь багровый,
Как кровь, цветок твоим предстанет взорам,
Пьянящий острым запахом гвоздики, —
Семпроний, ждем услышать терпкий голос
Твой колючей мудрости.
Семпроний.
Скажу
И возражу Амилию. Ужели богу
Угодны столь презренные рабы?
(Движение среди магов.)
Презренные! Амилий — краска. Ком
Материи. Амилий — звук, дрожанье
Воздушное. Он — камень всепокорный
Для попирания ногами. Если б я
Был богом, — я бы создал вкруг меня
Милльоны демонов, мне непокорных,
Чтоб радоваться их свободе буйной
И в бой вступать мне с ними и царить,
Их побеждая. Сладко побеждать.
Скучна глава покорная, но если
Передо мной красавец гордый, грозно
Подняв чело, надменно бросит вызов,
И я, за кудри пышные схватив,
Гну шею белую, коленом наступаю
На плечи сильные, сопротивленье
К земле сгибаю, заставляю лбом
Коснуться праха, ставлю ногу прямо
На сердце, бьющееся гневом и проклятьем,
И в пламенную ненависть очей
Гляжу смеющимися божьими глазами,
Тогда живу я! Если б я был бог…
Но бог таков, таков, я говорю вам,
Вы, каплуны премудрые! Таков!
Но я не бог. Так пусть же он ломает
Орлиных крыл моих мятежный взмах.
Мятежен я. И медного ногою
По ступеням вершин поставив Оссу,
На Пелеон хочу всходить я
По лестнице пьянящей власти выше,
Пока Яхве — Диаус меня сразит.
Любовь? — Любовь есть власть. Пока она
Не утолена — шпора для коня
Могучей воли; коль утолена —
Она сама наш белый конь красавец,
Покорный удилам, живой наш трон,
Довольно говорить. Ликует
В груди моей несметных сил прибой.
Хочу меча, громовой колесницы,
Хочу боев, хочу побед,
Хочу я ран, сметать царей в гробницы
И оставлять пожаров черный след,
Хочу венца, хочу я багряницы,
Пределом я хочу сменять предел
И ласк мне одному покорной львицы,
Законов только тех, что я велел.
Меча, меча хочу! Хватают руки
Оружие! Я убивать хочу!
Напьюсь из чаши повеленной муки —
Лобзайте меч и кланяйтесь мечу!
(Падает обессиленный на скамью.)
Андромен.
Спокойствие, святые мудрецы.
К чему волнение? Семпроний добрый
Немного нездоров, — избыток сил.
Смотрите — он ослаб, он болен.
Дай, Тевкр, воды воителю в мечтах.
(Мальчик подает Семпронию кубок воды. Тот пьет.)
Андромен.
Продолжим мы беседу. Регий! Регий!
Не прячься за шиповником от нас.
Скажи нам ты свое младое мненье,
В тебе живет то нежное движенье,
Которое рождается весной.
Ты сам горишь, печальный Регий мой.
Не мудрствовать ты будешь, а черпнешь
Из родника, откуда яд свой сладкий пьешь.
Регий (пошатываясь, выходит из–за кустарника, останавливается, заламывает руки над головой и с рыданием кричит)
Мане!!. (убегает.)
(Пауза.)
Андромен.
Вы мудрого сказали много, но велик
Был и в этот вечер только этот крик.
КАРТИНА ПЯТАЯ.
Келья Андромена. Все тонет во мраке. Слабо освещен только аналой на авансцене с большим раскрытым манускриптом. Тихо. Дрожит звук, словно высокая нота скрипки.
Голос.
Сегодня?
Другой голос.
Сегодня.
Голос.
Да будет воля господня.
(Пауза.)
Голос.
Нам жаль отпускать его.
Другой голос.
Нам сладко встречать его.
Голос.
Любите… Его мы любили.
Другой голос.
Путь к Розе ему мы открыли.
Голос.
Уж он у подножья Моста.
Другой голос.
Пусть вступит под знаком Креста.
Голос.
Нам жаль было лить в его чашу страданье.
Другой голос.
Даст мантия пурпур — миг умиранья.
(Раздается тихий, но терпкий звук, напоминающий рожок. Пламя потухает и снова вспыхивает. Вдруг появляется Семпроний.
Он в черном, видна только его мертвенно–бледная голова и волосы, словно змеи Медузы.)
Семпроний.
Я все могу! Астрал мне подчинен!
Вот пурпурные ромбы злой щетиной
Крючкообразной тихо помавают.
Вот сферы желтые, лимонные, без блеска,
Бесстыдные, ха, грозди желтых сфер…
Вот стебли гибкие о черных волосах,
Змеящиеся тихо, словно смех
Зловещий. Ты, звероподобный
Громадный очерк с конусом–спиной
И чешуей, как гребешок гигантский
Кровоналитый петуха! Где голова
Твоя? Глаза? Вы на предметы
Знакомые похожие по форме.
Что это? Ящик? Как смешно катится…
С угла на угол. Это что? Горшок?
Как жадно жерло он разверз. Ты острый,
Мой взгляд ты режешь, ты пространство колешь
Твоим острейшим острием. А ты,
На человека, смутно сходный демон?
А! У тебя–то есть глаза… из кости,
Из кости, белые глаза слепые.
Нет, ты не слеп, ты видишь зорко.
Какие вы смешные… Страшные…
Дрожите! Здесь я, маг Семпроний,
Перед моей лиловой пентаграммой,
Построенной из трупа доброй воли. —
Дрожите! Чу, шаги, — Манесса.
(Садится на какую–то полузримую скамью по другую сторону огня, Манесса вся одета волнами волос, быть–может, обнаженная. Кроме очерка лица и длинных глаз, эбена волос, видно только одно белое плечо и медленно–змеящаяся, полупрозрачная рука, которая кажется голубой.)
Манесса.
Ты сделаешь, Семпроний?
Семпроний.
Да, Скажи —
Ты только ли ловушку мне готовишь,
Одну лишь гибель? Иль дашь мне плату
За мой удар? Хочу я платы раньше,
Хочу я власти, трепета и страха
Передо мною — богом, и хочу я
Тебя рабою.
Манесса.
Будет.
Семпроний.
Я сильней
Учителя. Он мой! Я просто взглядом
Убью его, в нем кровь остановлю
Моим всесильным взглядом. Я сожгу
Тончайших тканей мозга мягкий лад
Моим молнийным взглядом.
Манесса.
Так и будет.
Семпроний.
Ты чтишь меня?
(Манесса кивает головой и смотрит на него, не сводя глаз,)
Семпроний.
Дай мне залог великий.
Склонись передо мной главой кудрявой.
Манессы голову хочу я видеть
Склоненною передо мной. Склонись!
(Встает. Повелительно протягивает руку. Манесса низко склоняется и волосы ее черным дождем падают перед ее лицом. Так проходит минута.)
Манесса (выпрямляясь).
Звучит молчание. Эфир упругий
Напрягся. Как невыносимо ждет
Эфир.
Семпроний.
Сюда идет учитель. Скроюсь.
Манесса.
Близко?
Семпроний.
Да, да. Как голубь, бьется сердце.
Манесса.
Робеешь?
Семпроний.
Сделаю.
Манесса.
Иначе — шут
Семпроний, а не маг…
Семпроний.
Семпроний — бог!
(Семпроний исчезает. Почти тот час же появляется Андромен. Свет усиливается. Манесса в полутьме. Андромен виден отчетливо. Играют золотом его узорные одежды, прекрасна его серебряная голова.)
Андромен.
Дошел… вот бездна. Жду, чтоб мост открылся.
Иль должен я лететь? Слегка кружится
Привычная к земному голова.
Манесса.
Рожденья час пришел, и в жутком страхе
Готова руки я поднять к глазам,
Чтоб не ослепнуть при рожденьи света.
Андромен.
Скажи: зачем такой челнок мне прислан
Для переправы?
Манесса.
Ты был слишком счастлив,
Ты слишком был любим, страданья кубок
И кубок ненависти выпей в краткий миг.
Андромен.
Вот Саламандры напевают песню.
Манесса.
Она звучит словами нашей речи
Андромен. Послушаем.
ПЕСНЬ САЛАМАНДР.
Кто зажег,
Кто зажег,
Черный, красный, белый Бог?
Вей, огонь,
Вей, Огонь,
Черный, красный, белый конь.
Грив и крыл,
Грив и крыл,
Скачку в вечность кто открыл?
Распален,
Раскален,
Чей–то в вихрях стойкий трон.
Не дано,
Не дано
Глянуть глубже нам на дно,
И нельзя
И нельзя
Вверх поднять свои глаза,
Лишь пожар
Лишь пожар,
Нашей жизни жуткий шар.
Есть границы?
Нет границ.
Для червонных огневиц?
Ты уйдешь,
Упорхнешь…
Правда там, иль тоже ложь?
Сын, прощай,
Брат, прощай,
Может–быть, там божий рай?
Божй рай,
Божий рай,
Тело до конца сгорай
И из пепла и горений
Мчись в неведомое, гений.
Андромен.
А ты, Манесса?
Манесса.
Я останусь с ним.
Андромен.
Он стал могуч?
Манесса.
В нем слишком много глины.
Андромен.
Его ты даже не желаешь телом?
Манесса (отрицательно качает головой.)
Андромен.
Зачем тогда вступаешь с ним ты в брак?
Манесса.
Так надо. Любопытно. Суждено так.
Творит нас всех поэт и нам повелевает,
Однако, не рабы мы, но чрез нас
Он сам, искатель приключений, жаждет
Все испытать.
Андромен.
Порой я прямо знаю,
Что мы лишь лица некой странной драмы,
Которую создал фантаст.
(Смотрит на огонь.)
Манесса.
Капризный автор,
О будь благословлен. Жить хорошо,
Жить ярко.
Андромен.
Смерть прекрасна.
Отплытие переполняет сердце
Тревожным и веселым любопытством.
(Пауза.)
Но я вернусь сюда.
Манесса.
О, нет,
Там ты увидишь столько дорогого,
Что позабудешь этот угол мира,
Сотканный из огня и чада.
Андромен.
Чую,
Что я вернусь. Люблю. Ждать не согласен.
Вернусь к тебе, Манесса.
Манесса (печальным голосом).
Позабудешь
И вспомнишь только в миг, когда и я
У двери золотой, рукою робкой
Тихонько постучусь, в обрывках жалкой
Астральной плоти, бедная, смиренно,
А ты за пиршеством на троне,
Царями окруженный, зорко взглянешь,
И встанешь вдруг, и руку мне протянешь.
«Сестра — душа, жена — душа» — ты скажешь,
«Иди на лоно нежности моей».
(Пауза. Оба смотрят в огонь.)
Андромен.
Нет, я вернусь, к тебе, еще телесной.
Семпроний (выступая из тьмы).
Чтоб вновь тебя убил я? Ненавижу!
Андромен.
Семпроний? — Любопытно. Как лицо
Твое ужасно и прекрасно, низкой,
Бездонно низкой, черной красотой.
Какая сила так преобразила
Тебя?
Семпроний.
Какая? Я скажу. Ужасно слово!
Ужасней слова нет на языке людском.
Андромен.
И это слово?
Семпроний.
Зависть.
(Стон раздается со всех сторон. Манесса закрывает руками лицо.)
Андромен.
О, зелено–желтый,
Ехидный зверь. Быть может, ты залог
Неслыханного равенства. Люблю я
Твой едкий яд, о, зависть, демократка.
Семпроний.
А! ты — велик, ты — добр. Святой.
А! Я сильней тебя. Ты видишь:
Мутнеет взор твой и глаза отвесть
Не можешь ты от глаз моих. Вот ужас
В глазах твоих, вот боль, вот боль!
Пади!
(Андромен падает. Огонь погасает. Какие–то голоса, одни стонущие, другие — радостные. Смятенье. Огоньки мелькают. Суета рождает звук, похожий на тремолирующий альт органа, и занавес опускается.)
КАРТИНА ШЕСТАЯ.
На острове Трезосе. В монастыре Святых Терний. На паперти сумрачной Базилики сидят Авва Дорофей, Иеродул и молодой монах Теогност.
Дорофей.
Глубокой старости достиг я, уж тускнеет
Мой ум, порою стынет также сердце.
На голове моей давно уж снег лежит,
И снегом грудь моя покрыта густо.
Зима, зима. Казалося бы летом
Мы ближе к солнцу. Как горело сердце,
Искала бога мысль… Зелотом был я, братья.
Теперь спокойствие, предвестник тихой смерти,
Меня холодным сделало, окутав ум туманом.
Иду тихохонько, иду–бреду к могилке,
Уверенный в проторенной тропе.
Ко двери гробовой влачу руину тела
И в двери постучу доверчивой рукой.
Когда же двери мне отверзет друг–привратник,
Порог переступив — ребенком стану вдруг.
Весна вернется, но весна иная.
И детским взором узрю божий лик.
Иеродул.
Годами старше я тебя, блаженный Авва,
Но вот шестнадцать лет, как я твоей феруле
Учительской сыновне повинуюсь.
Дозволь, однако, в сей вечерний час
Ученику не скрыть своих сомнений.
Послушай, преподобный отче Дорофей,
То хорошо ль, что столь в пути уверен
И столь уверен ты в венце небесном?
Уж не гордыня ль то? — Пока лобзанья
Ты Серафимова за смертью не приял —
Не можешь ты сказать, что приобрел богатство
Нетленное и прочное себе.
Как тленное богатство может взято
Какой бедою быть иль хитрым вором,
Так отымается у путника седого
Неберегомая им ноша доброй славы.
Дорогу окружают злые бесы,
У самой двери гробовой таятся,
И должно нам всечасно опасаться,
Смиренно сокрушаться и пугливо
Глядеть по сторонам и все креститься,
Пока не примет нас в обитель страж.
Теогност.
На море лег румянец золотистый,
Лишь краем солнце блещет над водою,
Горит оно короною лучистой
И улыбается улыбкою святою.
Тихонько зыблется морской покров узорный;
Тихонько плещется о скалы край жемчужный,
А на востоке в ризе звездно–черной
Таится ночь за линией окружной.
Молчанье звуками молитвы полно.
Сейчас ударит колокол к вечерне,
И кажется, что кланяются волны
Пред господом, монахов правоверней
(Раздается вечерний колокол.)
Как разносится тоненький звук,
Улетает,
А другой, устремившись, как друг,
Догоняет.
Первый там, над простором паря,
Тает.
Колокол, злато даря,
Звоны все снова рождает.
Этот звон дивный сон
Навевает…
Дивный сон
Так ласкает…
Зрим мне трон,
Блеск корон…
И душа припадает.
Это он,
Умилен,
Дар молитвы принимает.
(Пауза.)
Дорофей.
Где ж мой костыль? Дай руку, Теогност.
Пойдем. А, впрочем, дай ка помолюсь я
Здесь перед небом парчевым вечерним.
(Становится на молитву. Монахи, вереницей проходившие в храм, останавливаются.)
Дорофей.
Пролей, сладчайший Иисусе, сыне божий,
Мир во смиренные сосуды наших тел.
Изжени волненья страсти и гордыни,
Дух омой, как некий облак бел
Дай молитвам, как бы фимиамам,
Белым облачком подняться ко стопам
Сына Божьего…
Дай воистину земле твоим быть храмом
И к тебе вести нас всем тропам,
Отче господи!
(Колокол бьет.)
(Празий сходит на берег и падает к ногам Дорофея.)
Дорофей.
Кто ты, мой сыне?
Празий.
Празий, маг с Фареса.
(Среди монахов движенье.)
Дорофей.
Как можно? Ученик владыки Андромена,
Премудрого и странного, с дороги
Христовой благодати в глушь лесную
Свернувшего? Но ведь, от вас сюда
Пути заказаны, друг другу мы не гости.
Празий.
Когда сияла над Фаресом дивно
Звезда лучистая сверхмага Андромена,
Я и тогда там тосковал душою,
Смущенным сердцем чувствовал, что сбился
С пути прямого. А теперь, отец мой,
О господи, теперь узрели очи
Куда вели злаченые ступени,
Покрытые богатыми коврами.
Казалось, подымаемся все выше,
Но на скалу Тарпейскую поднялись,
И порождающий безумный ужас
Зев пропасти открылся под ногами!
Смотри в глаза мне, Авва. Видишь там
Застывший ужас? — Только ты, быть–может,
Способен исцелить отравленную душу
Дорофей.
Что там у вас случилось?
Празий.
Слушай, отче…
В рощах лимонных, средь роз и маслин,
Высился, красками пышно играя,
Златовенчанный дворец исполин,
Словно земное подобие рая.
В залах высоких, в красе галлерей
Тихо беседы вели свои маги
Среди покорных и добрых зверей,
Статуй, картин, песнопений и саги.
Как разноцветных планет хоровод
Ходит вкруг солнца, купаясь в сияньи,
Так этот мудрый и вещий народ
Полон к Учителю был обожанья.
Нежный учитель порой говорил:
«Каждый собою пусть будет, о братья,
Каждый пусть даст апогей своих сил,
Все вы мне милы, сыны, без из’ятья».
Магии черной открыл он нам путь,
Жезл окаянный злой власти казал нам,
«Каждый собою решительно будь» —
В жуткий тот час он тихонько сказал нам;
И соблазнился волхванием брат,
Он овладел сатанинскою силой, —
Значит, он ею лукаво был взят,
Раб–властелин саранчи темнокрылой.
Слушайте, святые:
Он его убил,
Нити золотые
Сталью разрубил?
Черным саваном покрылось небо над садами,
Все поблекли ароматные цветы,
Вдвое старше стали люди все годами,
Страхом очи полны, скорбью — рты.
Плачем музыка сменилась, мудрость пала,
И рабами стали сами мудрецы.
Всех ужалило багровой смерти жало, —
Ходят в галлереях мертвецы.
И с бичом на место скипетра на троне
О проклятых знаках адских сил
В вечной, дикой злобе глухо стонет
Тот, кто светлого убил.
Со скалы гордыни, маги, маги,
Вы низверглись в бездны низких мук, —
Вот венец продерзностной отваги,
Вот вам плод таинственных наук!
Авва, Авва! дай тебя коснуться,
Дай мне прошлое чудесно позабыть,
Дай от сна мне страшного проснуться
И опять покорным богу быть…
Бог — Один! Бог светлый, тихий, вечный…
Отрекаюсь от ума, страстей,
Прочь, что гордо и светрхчеловечно,
Прочь игра соблазнов и чертей!
Оторваться в преданном моленьи,
Победить себя святым постом
И преставиться в самозабвеньи
Перед якорем надежд — крестом…
(Припадает к Дорофею.)
Дорофей.
Как издали, как с берега иного,
Я горькой повести внимаю. Странно
Так слышать мне больную сказку эту.
Уже блаженно мертв я бренным сердцем.
Еще осталась капелька елея
Простой отцовской доброты. Покайся
Здесь, брат мой бедный, и поплачь немного
И помолись, пока мы будем петь
Во храме. И коль вдруг почуешь сердцем.
Что сладко стало и спокойно, мирно, —
Войди в наш храм, как в дом твоей семьи.
(Монахи медленно попарно уходят в церковь. Остался только один молодой монах Теогност. Опершись на решетку, он тоскливо смотрит в морскую гладь.)
Теогност.
Здесь на юге так быстро темнеет,
Уж царит голубая луна,
Чем–то пряным пленительно веет,
Чем–то томным звучит тишина.
Боже, боже, зачем одеваешь
Столь прекрасные ризы на мир?
Или сам ты, владыка, желаешь,
Чтоб создали мы — люди кумир?
Жизнь есть ад, отчего же так пышен
Многоцветен, заманчив тот ад?
Отчего в нем так явственно слышен
Гармонический радостный лад?
Чу! Доносится пенье псалма…
Убегаю, златая тюрьма!
Там, под темною крышей,
Дух возносится выше,
Свечи звезд твоих чище
В храме — бога жилище!
Мир, очами зримый, он не божий град,
Мир — же видимый не божий дом!
Мир, очами видимый, — узорный ад,
Мир тот видимый — повапленный Содом!
(Теогност уходит в церковь.)
Празий.
Прав, прав монах…
Мир, очами зримый, он не божий град,
Мир, очами видимый — узорный ад,
Мир космический — не божий дом, —
Это лживо изукрашенный содом!
Плачь, Празий! Как ты мог увлечься богом
Неясным этого царя безумий,
Несчастного сверхмага Андромена?
Ты обещал мне, Дорофей блаженный,
Что сладкий мир коснется скоро сердца…
Христос, Христос, пошли мне мир скорее!..
Смотри, Христос, я горько сокрушаюсь.
Смотри, я плачу жгучими слезами,
Ведь я всегда был твой, и там средь магов
Сам Андромен меня причислил к белым,
И все они меня считали чуждым
И иногда не без насмешки доброй
Меня сюда — на Трезос посылали.
О, монастырь, святых, чудесных терний,
На твой венец в рубинах тяжкой крови
Меняю я венец хрустальный мага,
В придачу я даю все, все земное,
Молю я об обмене и рыдаю.
(Луна светит все ярче. Вдруг рядом с Празием является белая фигура, неясный крылатый силуэт.)
Ангел.
Празий…
Празий.
Кто меня зовет?
Ангел.
Празий, Празий…
Сейчас сам бог к тебе нисходит в славе,
Ты бога узришь, сын земли.
Ты должен все сомнения оставить.
Смотри: уж спутники огни свои зажгди.
Празий.
Огни? — Навождение демонов…
Ангел.
Стой! Смотри: ты прикован к видению.
Празий.
Вижу я козлоногих, рогатых…
Очи кошачьи, полные страсти…
Торсов бешеный пляс волосатых…
Смехом вскрытые красные пасти…
Это — бесы!
Ангел.
Неизвестно,
Ты смотри.
Празий.
Хуже… Трепетно играют блики
Колдовски немой луны…
В буре кудрей видны лики,
Груди, плечи мне видны,
Ног серебряных движенья..
Сладострастных ртов оскал…
Глаз бесстыдных предложенья
И протянутый бокал…
Сколько гроздий винограда!
И лозою перевит
Хор исчадий знойных ада
Пляшет, пляшет и манит!
Это — ведьмы!
Ангел.
То неведомо.
Жди — узнаешь.
Празий.
Мягкой поступью два тигра
По ковру луны идут,
А кругом начались игры,
Там лобзанья… ласки тут.
Вот за парой тигров пара —
Это шествие зверей?
Свет зеленого пожара,
Отблеск лунных янтарей…
Колесница из опала
И одетый в облака
Некто близится, об’яла
Дымка лик его легка.
Страшно мне его увидеть,
Не хочу я зреть лица!
Ненавидеть, ненавидеть!
Господи, спаси сердца
От лукавого!
Ангел.
Он со славою
Лик откроет тебе!
Празий.
Прикован,
Ужален,
И зачарован,
И опечален,
Упал я на колени,
Неведомый мне Гений.
Океаны тесны, бедны,
Солнца мира тусклы, бледны,
Все волненья — жалкий трепет,
Песнопенья, смутный лепет:
В душу пало два алмаза,
Запылало от экстаза!
Лицо твое! Дай наглядеться на лик мне твой,
На кудри твои, где мой ум заблудился!
Улыбка твоя… Ею мир озарился!
Лицо твое, — дай наглядеться на лик мне твой.
Нет, ты не уйдешь, ты откроешь уста твои,
Ты скажешь какое–то дивное слово,
И буду я слушать все снова и снова.
Нет, ты не уйдешь, — ты откроешь уста твои! —
Ты бог, верю, верю, воистину — бог мой ты —
Тебе воспою дифирамбы, ликуя.
Владей, Дионис, эвоэ! аллилуя!
Ты — бог, верю, верю, воистину бог мой ты!
Дионис.
Танцую я! Мой танец–мирозданья.
Во всех страдаю, мыслю и люблю
Я косность, я и жизни трепетанье,
Я сам себя ищу, себя в мечтах ловлю!
И иногда на отдых я прилягу, —
И все вы тонете в покое, и дано
Признать тогда камням, червям и магу,
Что в мире все одно, что в мире все одно!
(Исчезает видение.)
(Празий лежит неподвижный. Из храма выходит монах.)
Монах.
Что же ты, брат?
Где тут бывший маг?
Лежит. Ослаб, уснул?
(Припадает к нему.)
Он умер… умер.
ЗАНАВЕС.
КАРТИНА СЕДЬМАЯ.
Ненастное утро на острове Фаресе. Дождь, ветер. Кусты торчат неуклюжие. На правом плане искалеченная мокрая статуя. В широком темно желтом плаще входит Семпроний, капюшон на голове.
Семпроний.
Так, так. Вот это хорошо. Блистала?
Хотел бы, чтоб повсюду вся природа
Промокла и дрожала. Мир стащить
Хочу в болото. Ибо я в болоте.
Да, я в болоте ржавом и тлетворном.
Пал, пал. Того я сам хотел. Когда–то
Завидовал я Андромену. Нынче,
Когда все здесь, как будто слуги мне,
Завидую не только старшим магам,
Но всем, кто носит человечий облик,
Завидую и птицам, ланям, пчелам,
Завидую цветам и элементам.
Все насмехаются. Я пал всех ниже.
Я ниже всех, и мощь моя — мученье.
Я отдыхаю только, если что–то
Передо мною ниспадает. Братьев
Я нахожу лишь в самых низких духах
Астральных. Любо мне вести беседы
С косматым Реком.
(Свистит в свисток.)
Эй, сюда, собака.
Сюда, вонючий получеловек.
(Подбегает Рек, мокрый и похожий на гориллу. На шее его ошейник с бубенцами.)
Не бойся, бить тебя не буду. Бью я
Лишь тех, что выше. А тебя ласкать
Хочу.
(Треплет его.)
Вот так, вот так. Лижи мне руки.
Так, так. Ты помнишь что–нибудь,
Угрюмый скот, о прошлом? Помнишь, Рек?
Рек.
Я помню…
Семпроний.
Что?
Рек.
Как я был молод, помню…
Семпроний.
И что яге?
Рек.
Я тогда еще сильнее,
Чем нынче, голодал.
Семпроний.
Ха–ха–ха–ха.
А раньше?
Рек.
Раньше был ребенком.
Семпроний.
И что же?
Рек.
Били много…
Семпроний.
Ха–ха–ха.
А раньше?
Рек.
Раньше — ничего.
Семпроний.
Смотри
В мои глаза. Припомни, что же было раньше?
Ну? Я велю тебе припомнить.
Рек.
Мне больно.
Семпроний.
К боли ты привык… Припомни.
Рек.
О, больно мне! Ох трудно.
Семпроний.
Был ли ты
Когда–то, где–то, кем–то?
Рек.
Был.
Семпроний.
Рассказывай.
Рек (выпрямляется. Лицо его неожиданно изменяется и проясняется).
Какой я легкий, какой я ясный…
И рядом брат мой, такой прекрасный…
Мы оба юны… обнявшись ходим…
Среди улыбок весны природы.
Какое счастье. Какое счастье.
Кто предо мною… О облик нежный.
Да, полюбил я… Рок неизбежный.
Я помню сумрак… Предчувствий тени.
Но сладки цепи таких мучений.
Какое счастье. Какое счастье.
Рок неизбежен. Она прекрасна.
А нас… нас двое… Любовь опасна.
Он смотрит тоже… Она смеется.
Куда при звездах мой брат крадется?
Какое горе, какое горе!
Вы целовались. Вы улыбались.
Зачем скрывались? и притворялись?
Тот час, ужасен, когда я слышал:
«Ты много лучше, ты много выше».
Какое горе, какое горе!
Что колет сердце, что жжет мне мысли?
Чьи крылья желто над лбом нависли?
Ворона–Зависить виски мне давит
И бьется в жилах, шипит, картавит.
Какая низость, какая низость!
Я поднял руку, ударил яро,
Себя с ним вместе сразил ударом
Пресек нить жизни, но он взлетает…
А я…
А… Это я? Это я?
Это я здесь?
Это я — Рек.
Я. Я.
Где я? Кто я?
Забыл… Забыл…
Стой, не угасай,
Зеленый огонек!
Не гасни, надежда.
При свете неясном
Зеленой искры
Я вижу ступени
Наверх… О, не гасни!
Семпроний.
Проклятие, надеешься! Где бич?
(Рек с воем убегает.)
У обезьяны прошлое прекрасней,
Чем у Семпрония. У обезьяны
Надежда.
У меня надежды нету.
Манесса! Ты должна мне заплатить
По счету мук моих.
(Уходит.)
КАРТИНА ВОСЬМАЯ.
Стеклянная мастерская Манессы. По сторонам большие панно, напоминающие полотна супрематистов. Плоскости странно гармоничных, ярких цветов, полосы, линии в причудливых, но согласованных соотношениях. Манесса, в широкой блузе с обнаженными руками и подвязанными алой лентой волосами, пишет. Семпроний входит в своем мокром желтом плаще. Сбрасывает его на скамью, смотрит на работу Манессы, пожимает плечами и медленно, подурив голову, уходит.
Манесса.
Семпроний, дай мне солнца. Дай немного.
Семпроний.
Ни проблеска. Пусть барабанит дождь.
Ты слышишь, тра–та–та. Так будет вечно
Да, до скончания веков: тра–тата–та!
Манесса.
Как хочешь.
Семпроний.
Поскучай.
(Хохочет и уходит.)
(Манесса работает молча. Входит Регий. Останавливается бесшумно у дверей. Смотрит исподлобья.)
Манесса (оглядываясь).
Ты, Регий? Глупостей не будешь делать?
Тогда останься.
Регий.
Я, как пень, спокоен.
Я сяду здесь и буду говорить
О живописи.
Манесса.
Вот отлично. Что же
Ты скажешь о моих картинах?
Регий.
Геспер
Рисует схожие портреты, Персии — бога,
Лентул рисует странные цветы,
Коммодий нарушает все размеры
И перестраивает вещи по закону
Какой–то логики мне чуждой. Ты же
Совсем мне непонятна. Или ты
Лишь плохо подражаешь тем, кто сделал
Ковры персидские?
Манесса.
Есть тайный смысл
В моих картинах. Музыку люблю я,
Но кажется всегда мне, что для глаза
Поют прекраснее тонов звучащих Молчащие тона.
Регий.
Коль я не слишком
Глуп для тебя, Манесса, — помоги мне.
Манесса.
Смотри: вот густо–розовый квадрат.
Насыщен он и говорит так юно
О счастьи утреннем… но вдруг перебивает
Его другой, малиновый глагол,
Как альт, не правда ли. Густее, тверже,
И между ними взор переведя,
Ты замечаешь некое биенье,
Игру лучей, содружество, любовь.
И вдруг мне хочется густой струею синей
Здесь положить серьезную красу.
Там юные, а здесь какая мудрость.
Святая Анна — этот синий тон.
А эти линии? Они, как тихим эхом,
Перекликаются. Смотри, как будто чужды,
На самом деле связаны они…
Порядка нет. И новые кладу я
Фигуры радостных цветов и множу
Я взметы линий, то сливаю вместе,
То раздробляю их, как мне душа подскажет.
Сама не знаю, что творю, но верно
Рука послушная заносит в полотно
Растущие виденья светодуха.
Регий (опускается на колени).
Стараюсь слушать… Слушать не могу я.
Права, права ты, сладкая колдунья,
Немая музыка сильней звучащей.
И как ни сладка речь твоя, все ж громче
Звучит мне дивное твое лицо,
Манесса.
Довольно, Регий. Демон твой проснулся.
Уйди.
Регий.
Тебе я гадок. Но неужто
Ты никогда мне не позволишь
Коснуться края платья? Помнишь гимн тот?
Они искатели, а ты — сияние.
Их цель одежд красы краев касание,
Хотя б краев.
Хотя б краев, Манесса, — сильным током
Твой благостный огонь по жилам побежить:
Так исцеляло тяжкие болезни
Касание краев одежды Иисуса.
Манесса.
Мне часто жаль тебя. Не шевелись.
Закрой глаза. Я лоб твой поцелую.
(Целует его в лоб.)
Семпроний (входя).
Вот это славно. Этого не ждал я.
Какой подарок! Мне царица магов
Изволит изменять с горбатым карлом.
За долгие недели первый раз
Обрадовалось сердце и готовит
Спокойно месть. Я руки потираю.
Я потираю руки.
Манесса.
Я надеюсь,
Что ты не спустишься до роли палача?
Семпроний.
Клянусь тебе, красавица Манесса,
Я пальцем не дотронусь до него,
И боли мы ему не причиним телесной.
Эй, негры.
(Входят два негра.)
Привяжите горбуна мне
Вон там, к колоннам.
Манесса.
Что ты хочешь делать?
Семпроний.
Хочу тебя ласкать.
(Негры привязывают Регия к колоннам.)
Семпроний.
Закрыть глаза он может.
Пускай. Но привяжите руки так,
Чтоб он не мог закрыть ушей руками.
Вот так, идите.
(Негры уходят.)
Дивная Манесса,
Как кстати пурпуром одета здесь скамья
Удобная. Давно не целовал я
Твои медвяные уста, давно
Кудрей твоих волною не играл,
Ладоням жадным пира не давал касанья
Твоей атласной наготы. Приди.
Манесса.
Поберегись, Семпроний. Или в сердце
Ты Регию не можешь заглянуть?
Ты пыткою растишь там великана,
Который уж и так растет, как пламя.
Поберегись, Семпроний!
Семпроний.
Пусть–ка он
Завидует мне так, чтоб даже зависть
Моя немножко побледнела. Регий!
Завидуй. Что ж ты медлишь, дорогая
Манесса? Ты, ведь, знаешь, что должна.
Повиноваться мне.
Манесса.
Пока ты победитель.
(Касается пряжки блузы, одежда падает к ногам и оставляет ее гармоничное тело одетым лишь туникой. Движение головы заставляет упасть тяжелую черную массу волос. Он протягивает к ней руки с колючей и сладострастной улыбкой. Она идет к нему. Регий страшно стонет. Семпроний смеется. На губах Манессы странная улыбка, та, что у Леонардовой Джиоконды.)
КАРТИНА ДЕВЯТАЯ.
В иных пространствах. В безбрежности две скалы, увенчанные тронами: трон ярко–розовый с малиновым подножьем, другой — голубой с ультрамариновым. На розовом — белый ангел Гудулах. На голубом — стальной ангел Габурах.
Между скалами летит на огромных золотых крыльях гений Андромена.
Он спускается.
Гений Андромена.
К земле, к земле!
Прижму я к сердцу скоро
Зеленую звезду
Насытят снова взоры
Моря мои и горы…
В трехмерные просторы
Я, кроткий, вновь войду
К земле… К земле!
Белый Ангел.
Остановись, летящий гений.
Куда стремишь златой полет?
Не часто вниз по доброй воле
Тебе подобные летят.
Зачем свой дух насильно, тяжко
Вновь в тела прах оденешь ты?
Там наверху любовь сияет,
Там для тебя открытый путь.
Ты розы недр коснуться можешь,
И в негах бог лобзанье даст,
Сотрется грань и вечной жизни
Получишь дар, забыв себя.
Гений Андромена.
Люблю иной любовью, Ангел.
Отрекся я от Розы и Венца,
Я — Андромен, водитель душ, Гермеса
Слуга и сын и предан весь земле.
Туда! Теперь я более способен
Их утешать… Они несчастны там,
Они не знают, для чего страдают,
Они не видят собственной красы…
Вот дровосек вошел под кров убогий,
Он зол на покосившуюся дверь,
Шалаш свой проклинает нищий брат мой
И бедность горькую он видит вкруг.
А я–то, я? Не отрываю глаз я
В восторге от прелестной хатки. Солнце
Лучем вечерним припадает к окнам,
Благовейно их целуя, как глаза,
Деревья шелестят молитву половицам,
Где богобедняком оставлен след ноги.
Ведь, это мы во всем. Ведь это мы страдаем,
Стремимся, любим там. Я это знал, я знал.
Но Розокрест не подтвердил премудрость:
Мы наверху,
Мы и внизу.
Радугой вечной соединяю
Черный провал,
Горний сверхблеск,
Всюду с собою серьезно играю,
Земля милей всего. Зеленая земля
Ты — пряжка пояса Урании Венеры,
Я — твой. Я патриот земли! К земле, к земле!
(Хочет лететь.)
Стальной ангел.
Постой
Здесь у порога мира о трех гранях,
Я — правды страж.
Я строг.
Лети, куда ты хочешь.
Пусть утешаешь.
Но закона правды
Я не даю тебе нарушить.
Ты — прощай
Судом своим,
Но высший суд карает,
Великий, выпив чашу преступленья,
Страданья чашу пьет тем самым ртом.
Ты понял?
Кара пятна отмывает, —
С пятном никто не входит за порог.
Белый ангел.
Он добр.
Стальной ангел.
Он добр,
И дать ему нельзя всей силы.
Белый ангел.
Во времени ты прав.
Стальной ангел.
Вне времени прав ты.
Белый ангел.
Я чту твой грозный суд.
Стальной ангел.
Люблю твою любовь.
Оба (к Андромену).
Лети.
(Андромен с криком радости, похожим на пение жаворонка, уносится вниз. Ангелы ласково и мягко улыбаются друг другу.)
КАРТИНА ДЕСЯТАЯ.
Спальня Семпрония. Он на ложе. Подпер рукой голову и с тоской смотрит перед собой. Около него старуха.
Семпроний.
Больно… Глухо… Страшно… Скучно.
Старуха.
Позови певца.
Семпроний.
Зачем?
Что твердишь ты? Песен много
Я слыхал: мутят мне дух.
Старуха (полубррмочет, полунапевает).
Сей певец целитель несравненный,
Забывает плен свой ангел пленный…
В песне вести о весне чудесной,
Вести о весне благоуханной в песне,
О весне поет он благовестье
В песне–вести вешней и прелестной…
Семпроний.
Не бормочи. Мне скучно… Страшно… Больно…
(Пауза.)
Зови певца.
Старуха (вставая). Он около тебя.
(Подходит к завешенной двери и возвращается с отроком, сияющим кроткой красотой.)
Семпроний.
Уйди. Как чист ты, отрок. Уходи.
Мне больно, скучно мне от всякой чистоты.
Отрок.
Не чист я, господин. Я — лжец и грешник.
Семпроний.
Чудо. Такие говоришь слова
Правдивым голосом и со святой улыбкой.
Отрок.
Правдивый голос мой — заемная одежда.
Я — лжец.
И светлая моя улыбка только маска.
Я грешник.
Тем я больше лжец, что ложь скрываю,
И грешник тем я больший, что сияю.
Семпроний.
Ты не скрываешь, о, правдивый лжец,
Но мне ты нравишься. Что ж… Спой.
(Отрок садится у ног Семпрония и поет, аккомпанируя себе на арфе.)
Ты позабыл обо мне.
Я о тебе не забыл.
Почему бы не войти тебе в себя,
Почему тебе не сбросить бы плаща?
Там смеюсь я над тобой, любя,
И готов себя–тебя прощать.
Ты идешь ко мне, паломник мой.
Больноногий, грязноглавый друг.
Истерзал тебя шиповник мой,
Напугал тебя слепой испуг.
Ты идешь ко мне и хочешь ты меня,
Руки тянешь, не надеешься притти…
А меж тем, в тебе, тебя маня,
Я с тобой иду во всю длину пути.
Ты позабыл обо мне —
Я о тебе не забыл.
(Пауза.)
Семпроний.
Сладок сон, тобой даруемый…
(Манесса, откидывая занавеску, видит отрока, вздрагивает, вперяет в него взор и делает шаг вперед.)
Манесса.
Ты?
Семпроний.
Он тебе знаком?
Манесса.
Он мне родной.
Семпроний.
А? Правда? Как не разглядел я сразу,
Что он похож лицом и взором на тебя.
Что? Вновь тревога? Не хочу тревоги.
Уснуть хочу. Мне кажется так странным,
Что я могу уснуть… Но мальчик должен петь.
(Ложится.)
Отрок (тихо поет).
Всю ночь у окна простояла сестра.
Всю долгую, долгую ночь.
Все ждала и ждала, все ждала до утра…
Пророчь.
А к утру устала, уснула… Усни,
Баюкает утреня струй…
Брат входит тихонько… Сквозь грезы и сны
Целуй.
Манесса (топотом).
Андромен.
Андромен.
Тсс. Тише. Спит мой дорогой убийца.
(Спят Семпроний и старуха. А Манесса и Гений Андромена улыбаются друг другу улыбкой ангелов, что у порога мира.)
КАРТИНА ОДИННАДЦАТАЯ.
Опять сияет солнце над Фаресом. Опять цветут цветы. Беседка о мраморных колонках налево. На ступенях сидит Андромен.
Андромен.
Вниз падает, что мертво, а живое
Стремится вверх. Цветок стремится вверх.
Он побеждает тяжесть. Раскрывает
Себя и красками дарит, чтоб тьму,
Чтобы невзрачность победить, дать яркость…
И душу льет свою он в летний воздух,
Душою ищет сладкой и слепой
Того, кто б полюбил его. Пчела,
Почуяв запах, свой полет жужжащий
К нему направит и увидит яркость,
Приникнет и напьется — медо–пьяно
И вечности цветка таинственно послужит.
Стремитесь вверх и будьте разноярки,
Ищите в круг, распространяете душу,
Для друга мед в себе вы приготовьте,
Таинственно заслужите вы вечность, люди.
(Манесса подходит к нему, вся разубранная цветами.)
Манесса.
Привет, о Гений Андромен. Мне ждать ли.
Пока умру я, или телом светлым
Обнять ты можешь серую одежду,
Которой спутана, как сетью, птица духа?
Андромен.
Я плоть себе создал в полете чудном,
Твоя преобразится скоро тоже.
Я рад бы быть бессмертным человеком,
Бессмертной женщиной тебя бы рад увидеть.
Но здесь едва ли можно быть нам, добрым,
Мистической двойною добротой,
Однако во всепамяти мы оба
Отчетливо живыми сохранимся,
И будешь ты мне вечно улыбаться,
И никогда тобой я не пресыщусь.
Манесса.
О, гений милый! Душу разорвешь ты
Мне золотой твоею полнотой.
Все бьется в этом слишком тяжком теле,
И стыдно мне стоять такой недвижной.
Быть может, мне еще стыднее будет
Перед тобою, зрителем незримых,
Попробовать кружиться в вольном танце…
Но просит так душа, и ты дозволишь.
Андромен.
Танцуй, Манесса! Под песнь мою
Я зачураю тебя… змею.
Ты победила массивность тел,
Ты здесь — Идея, ты здесь — предел.
Легка, как птица, гибка, змея,
Ты тоже гений, ты — дух, как я,
Танцуй.
(Манесса танцует медленно и странно воздушно.)
Андромен (поет).
Когда косно лежит в первотьме первоглина,
Вместе с светом и форма слетает на дно,
Освещается отблеском робким пучина,
И движением смутным творенье полно.
Хаотично, неясно, лениво
Зарожденье святого порыва.
Формы тяжесть собою тепло проникают,
Начинает сиять красота небесам,
И мелодии танца уже возникают,
И ритмичного сердца уж бьется там–там.
Так неровно, смешно и бурливо
Молодое ристанье порыва.
Совершенство созрело навстречу Идее,
Жизни песня подобна веселью богов…
И в движениях рук твоих, бедер и шеи,
Кто–то, прежде плененный, уже без оков.
Чародейны вы, тела извивы,
На вершине святого порыва.
(Во время последнего куплета, Рек, припав за кустом, острым взором следит за парой. Манесса останавливается.)
Манесса. Ты видишь, я устала.
Андромен.
Скоро, скоро
Сниму с тебя возможность утомленья,
Теперь дам сразу отдых в поцелуе.
(Манесса садится около него. Целуются. Белый голубь Андромена слетает ему на плечо.)
Рек.
Целуются… Я что–то смутно помню…
Целуются… Тут надо быть беде.
Бежать к хозяину, — будить, будить, будить!
(Убегает.)
Манесса.
Как обещал, так и явился.
Андромен.
Быть может, только за тобою…
Стальной архангел звякает весами,
Танцуй еще. Иль улыбайся мне.
Манесса.
С тобой я сразу вдруг помолодела.
Андромен.
Рождения моложе станешь скоро.
Манесса.
И мудрой быть не хочется, а глупой,
Как мотылек.
Андромен.
Но мотылек — мудрец.
На ум сменяет мудрость в ослеплении —
Жизнь высшая земли, и часто человек,
Расчетливый умом, совсем ее теряет.
И только тягостным усилием сквозь ум
Опять приходит к мудрости исконной.
Вот видишь, я еще умен. Мудрей
Меня лепечущий ручей и слова
Мудрей мой поцелуй.
Манесса.
Навеки
Да сохранится он.
Андромен.
Пан все содержит.
«Не потеряй», сказали как–то Пану,
А он ответил: «Некуда терять.
Я рад бы дать молчащему соседу
И кое–что забросить в пустоту,
Но мой сосед — я сам, и мной полна
Вся пустота.»
Манесса.
И это мы?
Андромен.
Конечно.
Манесса.
Что за счастье!
Андромен.
Нет, счастье — слово мелкое.
Манесса (прислушиваясь).
Андромен.
Подкрался кто–то злой.
Манесса.
Так прогони.
Андромен.
Иль ты не слышала, что бог и чорт родные?
Иль ты не слышала, что низ и верх одно?
Манесса.
Прогнать не хочешь?
(За кустами показывается Семпроний с копьем и Рек.
Рек показывает Семпронию на беседку.
Глаза мага, горят, рука судорожно сжимает оружие).
Андромен.
Сделаю усилье
Доставить истине победу. О, Манесса!
Сказала ты, что счастье — бытие?
Нет, счастье — слово мелкое. Иль счастлив
Сейчас я здесь? Как мне счастливым быть?
Смотри — я болен. Коль рука в гангрене,
Как быть счастливым? Но в проказе сердце
Мое. Люблю Семпрония, как любят тело
Своей души. Пока ему темно,
Мне серой мглой закрыто солнце в небе.
Он мучится — и в терниях мой лоб.
Пока он зол, моя беззвучна благость,
На празднике моем гостей пугает плач,
За пиршеством моим сидит унылый призрак.
Жемчужина моя, когда б я думал,
Что дорогой мой и родной убийца
Тобою может исцелиться,
Конечно, мы шутя, со смехом сами
Расстались бы, и я тебя бы отдал
Ему.
Рек.
Я видел, как здесь целовались.
Семпроний.
Он демон, но копье мое волшебно,
И призрачному сердцу будет больно,
Оно пронзит и демонское тело.
Манесса.
Он не раскается.
Андромен.
Пути, Манесса,
Нет бесконечного. Все воды льются в море.
Манесса.
Он застоялся, как проклятый омут.
Андромен.
Его ты можешь ненавидеть?
Манесса.
Да.
Андромен.
Меня ты можешь ненавидеть?
Манесса.
Что ты?
Андромен.
Его не можешь ненавидеть… Если б
Он заглянул в меня поглубже…
Семпроний (выступает из–за кустов).
Загляну
Я острым глазом. Я узнал тебя.
Андромен (вставая).
Узнал?
Семпроний.
Ты — Андромен!
Андромен.
Узнай, узнай!
Семпроний.
И вот я снова убиваю.
И снова проклинаю!
Андромен.
Посмотри
В мои глаза:
Люблю тебя!
(Андромен делает навстречу Семпронию несколько шагов, широко раскрыв об’ятия).
Семпроний.
Стой так. Так шире цель.
Ты добр. Я зол. Умри!
Я горд. Горжусь, что падаю все ниже.
Неси ему, копье мое, страданье,
Неси ему, мое родное, смерть!
(Размахивается и бросает копье. Тьма.)
КАРТИНА ДВЕНАДЦАТАЯ.
В норе Река. Семпроний лежит у погасающего костра. Около него сидит Рек, который сучком поправляет огонь.
Семпроний.
Ох, только тут, ох, только тут. Куда же
Я денусь?.. Истребил я на Фаресе
Всех магов. Что еще? Силен я,
Но что придумать? Уничтожить мир?..
Я стал тупеть. Похож я на тебя.
Рек.
Идут.
Семпроний.
Как? Кто идет? На острове нет больше
Таких, кто ходит, кроме нас двоих.
Рек.
Идет. Ты слышишь?
Семпроний (приподнимаясь).
Это очень странно.
Шаги, так громко раздаются… Громко
Звучат шаги.
(Садится).
Кто б это был?
Рек (пытливо).
Боишься?
Семпроний.
Бояться мне?
Рек.
Смотри. Там на верху.
Семпроний.
Я плохо вижу.
Рек.
Грозный… И глаза горят.
Семпроний.
Постой… да это Регий. Ха–ха–ха!
Горбатый шут остался жить, соперник
Семпрония и Андромена.
Регий.
Пришел тебя казнить.
Семпроний.
Ха–ха–ха–ха!
Вот я сейчас мой взор налью отравой
Злой воли, и падешь ты в прах!
Что? Ты не падаешь? Протягиваю руку
И шлю тебе я в сердце луч астральный,
Который кровь твою заставит брызнуть
Фонтаном изо рта! Какой позор!
Астрала духи. Он смеется только,
Смеется он!
Регий.
Смеюсь! Ты был завистник.
Из зависти ты сплел чудовищным полкам
Знамена желтые. Но я переродил
Всю страсть в твою же силу–зависть.
Ты мне помог. Ты помнишь? Вот я выше.
Твое же знамя поднял.
Сильнее я тебя,
Да, среди черных я сильнее.
Сильнее я тебя! Тебя перестрадал!
Семпроний.
Ты злей меня?
Регий.
Не утешайся, гад.
Нет, я не зол. Я только вылил лаву,
Как мне пророчили, в одно усилье
Тебя осилить. Напряги всю мощь…
Я отдаю всего себя. Коль надо,
Я отдаю бессмертие во веки,
Чтоб только раздавить тебя.
Рек.
У–у–у!
Два сильных сцепились!
Погиб я, погиб я.
Погиб?
Уж не близко ль
Спасенье?
Как страшно…
Семпроний.
Все, кто со мною.
Лиловой пентаграммой
Я заклинаю: уничтожьте
Противника!
Расчет неверен!
Я требовал победы! Весь мой дух
Влагаю в это страшное усилье.
Дрожит астральный океан. Да, сила
На силу.
Рек.
Страшно, страшно, страшно!
(Маги вперяют взор друг в друга. Их тела выражают крайнее усилие. Они делают странные пассы руками.)
Регий.
Нет, ты погибнешь!
Семпроний.
Мне победа.
Регий.
Погибнем вместе!
Семпроний.
Все пусть гибнут!
(Страшный грохот. Вся нора заваливается. Хаос пыли и дыма.)
КАРТИНА ТРИНАДЦАТАЯ.
Курящаяся предутренняя гора. По склонам тропами, тропинками и лестницами восходят на разной высоте всякие люди. Гора дымится, как кадильница. Все голоса сливаются в один хор.
Хор восходящих на гору.
Хвалу времени и жизни,
Побеждая их, поем мы.
Возвращаемся к отчизне,
Водометы в водоемы.
Хвалу вечности и богу,
Возвращаясь, воспеваем.
Дай нам трудную дорогу,
Чтоб упиться слаще раем.
(Авва Дорофей медленно входит впереди своих монахов.)
Дорофей.
Пролей, сладчайший Иисусе, сыне божий.
Мир во смиренные сосуды наших тел.
Изжени волненья, страсти и гордыни,
Дух омой, как некий облак бел.
Дай молитвам, как бы фимиамам,
Белым облаком подняться ко стопам
Сына божьего…
Дай земле воистину стать храмом
И к тебе вести нас всем тропам,
Отче господи.
(Празий идет рядом и быстро обгоняет монахов, белая одежда его крутится, как в вихре. Он тянется к вершине горы.)
Празий.
Ты — бог, верю, верю, воистину бог мой ты.
Тебе воспою дифирамб мой, ликуя,
Владей, Дионис, Эвоэ! аллилуя!
Ты — бог, верю, верю, воистину Бог мой ты!
(Амилий величественно поднимается по лестнице, останавливается и оглядывается вниз на мир.)
Амилий.
Пусть дух мой служит красоте вселенной.
(Семпроний, весь черный, стоит на самой низшей ступени.)
Семпроний.
Зачем вы душу мне любовью не омыли?
Любовь все черное сильна отмыть.
За что играли мной? За что меня сгубили?
Ожесточить, чтобы потом карать?
(Манесса и Регий, легкие и счастливые, идут мимо него, быстро начинают всходить на гору. Манесса заботливо поддерживает. Регия.)
Манесса.
Теперь твоею буду я. Не ждал?
Регий.
Как? Разве ты не слита с Андроменом?
Манесса.
Я с ним. Со всеми я. Но более — с тобой.
Затем, что я тебе всего нужнее.
Идем. Я поддержу тебя, ты — друг мой,
Ты слаб еще, но я ведь вся твоя.
Меня купил ты всей твоей любовью…
За муку каждую я радость подарю.
(Рек карабкается среди каменных глыб и колючих кустов.)
Рек.
Надежда. Надежда. Стальной мне сказал,
Что пятна почти уже смыты,
И там над вершинами острыми скал
Зеленый огонь незабытый.
Семпроний.
Ликует все.
Прощенья нет. Проклятье.
(Андромен, крылатый и сияющий, летучей походкой сбегает сверху)
Андромен.
Я к вам иду, мои родные братья.
Я — Андромен, иду вам помогать,
Я к вам иду скорей перестрадать
То, что сгореть должно огнем страданья.
Ах, мимо вас! Туда, где основанье,
Там, где вершин и бездн нужней касанье.
(Останавливается около Семпрония.)
Семпроний.
Прочь, мой светлый враг.
Андромен.
Смотри, смотри в мои глаза.
Ты — это я. Близнец. В покое бога —
Свет мой и твой, твоя — моя тревога.
Узнал?
Семпроний (пошатнувшись).
А! я узнал. Так это — я?
Андромен.
О, да.
(Падают друг другу в об’ятия.)
Дионис.
В сей вечный миг познать дано,
Что в мире все одно, что в мире все одно.
(Все голоса опять сливаются в хор.)
Хор восходящих на гору.
Восходящие в страданьях
И в различиях, и в ликах,
Жаждем мы с тобой слиянья,
Как ручьи в водах великих.
Дионис.
Нисходящие, те знают,
Что движенье лучше бога,
И дождями ниспадают,
Вечный круг — моя дорога.
Хор восходящих на гору.
Время с вечностью спивая,
Вечно ль равен ты с собою?
И всегда ль река живая
Льется тою же судьбою?
Дионис.
Вечен я, и я безмерен,
И, однакоже, расту я.
Тот и нов. Дам в символ веры
Эту истину простую.
Хор восходящих на гору.
Вечный рост, всегда движенье,
Полюс белый, полюс черный,
Вечных сил столпотворенье,
Бог — поэт и мир узорный.
