КАРТИНА ПЕРВАЯ.
Тенистый парк, как на земле. Под большим деревом стоит величественный ангел в пурпурном плаще, золотые волосы, сияют крылья лебединые, глаза задумчивые, добрые. Руками оперся на жезл. Перед ним лежит Иван на мхе, нагой. Вдруг подымается, как Адам на картине «Сотворение», — Микель Анжело.
Иван. Помер что ли? Или жив?
Ангел. Ты умер и ты жив, ибо смерти нет.
(Пауза.)
Иван (оглядывается). Где я?
Ангел. В преддверии рая.
Иван. Значит, правда? Про рай?
Ангел. Правда.
Иван (ощупывая себя). Голый… а как есть живой… все на месте. Это — тело ведь?
Ангел. Тело духовное.
Иван. Чем духовное?.. тело настоящее: теплое, двигается, плотное.
Ангел. Духовная плоть истинна для духовного чувства, плоть же твоя земная истлевает далеко отсюда.
Иван. Да ну?.. Чудо… (Задумывается.) А дети?
Ангел. Живут еще в долине смерти. Ты живешь больше их, свободный от тела земного.
(Пауза.)
Иван. Увижу их?
Ангел. Когда исполнятся сроки. Но отец твой, Егорий, и мать твоя, Фелицата, — здесь, ждут тебя.
Иван. Неужто? Это славно. Я батюшку и матушку крепко люблю.
Ангел. Здесь и твой учитель, столь возлюбивший тебя, диакон Авраамий.
Иван (смеется). Рад всех увидеть. Авраамий — отец честной, смешной человечек… Уж правду, что святой.
Ангел. И дева Татиана, ушедшая из тела полуотроковицей, чьими васильковыми глазами любовался, ждет тебя.
Иван. Таня…
(Пауза.)
А что же я голый?
Ангел. Лишь восхоти, одежда соткется из лучей и покроет тебя.
Иван. Надо одеться.
(Вмиг облекает его синий хитон.)
Уже?.. Диво… (Пауза.) Пойдем, что ли, к ним?
Ангел. Пожди немного. Задумайся… Преклони слух к музыке сфер.
Музыка сфер поет вдалеке.
А–а–а
Эа–а-á-а
Эла–а-á-а
Эла–а-á
Вечное
Преображенное
Всепросветленное
Сверхбытие.
Мнимое
Препобежденное,
Полузабытое
Канет на дно.
Чистое
Превознесенное
В бога влюбленное
Мира вино
А–а–а
Эа–а-á-а
Эла–а-á-а
Эла–а-á
(Иван плачет.)
Ангел (приближаемся и гладит его кудри). Милый!
Иван. Спасибо, товарищ. Чего–то грустно стало и сладко.
Ангел. Петр идет.
(Входит Петр в простой одежде; большой сверкающий ключ у пояса.)
Петр.
Благословенье божье на тебя,
Сын добрый! Отпускаются грехи
Невольные и вольные, что словом,
Иль делом, или помышлением свершил.
Войди в любовь небесного отца
И в кущах райских пей твое блаженство.
Иван.
Я словно сплю.
Петр.
Дарует сон нам бог, и сон счастливый
Ниспослан силою всевышнего тебе.
Гряди. Ты встретишь снова милых сердцу.
Встань, Иоанн, вступи в господен дом.
(Иван встает. Тотчас же декорация меняется.)
ЗАНАВЕС.
КАРТИНА ВТОРАЯ.
Колоннада из розового мрамора. Кипарисы. Оправа с лестницы спускается Егорий, совсем молодой, величавый, в серебряной кирасе, с мечом у пояса, и Фелицата в фиолетовой мантии, вышитой золотом. За ними Авраамий, маленький старичок в чёрном подряснике и скуфье. С другой стороны входят: ангел, святой Петр и Иван.
Петр.
Ты, светлый воин, доблестный Егорий
И во святых благая Фелицата,
Безропотно сносили вы разлуку,
Но часто вспоминали об Иване,
Возлюбленном единородном сыне.
Се ожил Иоанн для жизни райской:
Приходит вновь в родимые об’ятья.
Егорий. Иванушка, родной, какой стал статный да красивый.
Иван. Отец? Да полно?.. Ты ли? — Я таким тебя и не знавал. Ты мне разве в сверстники годишься.
Егорий. А я тут молодым избрал быть; тут ведь у господа каждый все свои возрасты имеет и сам, избирая в лучшем, предстоит духовным очам; братии по раю. Видишь ли, как мать твоя красою блистает?
Иван. Только по улыбке узнал. (Целуются.)
Фелицата. Вот и сомкнулись радужные круги. Теперь уже все счастье исполнилось. Боже владыко, да славится твое всепетое имя. Все сотворил на благо и все разрешил еси. Узнали мы правду свою и мудрость твою и, пав на лица, возглашаем: Свят, свят, свят.
Иван. А ты что же, отче Авраамий, даже на подряснике пятна имеешь и весь, как был, право же неказист. Тебе ведь лет под 60. Неужто ты другого обличья выбрать не мог?
Авраамий. А на што? Меня так больше любят. Ох, Иванушка, как был я дитею, — никто не любил, стал юношем, — все сторонились, особливо девушки. А вот состарился, — тут простили мне мою мешкотность, под ряской доброту оценили, тут я ласку увидел, при том и остался. Вот он, Петр–то апостол, он знает. «Отпускаются», глаголет ко мне: «грехи твои». А я ему: «Симон–Петр, иже вяжешь и разрешаешь, не разрешай меня от грехов моих. Какие мои грешишки? Грешишки мои маленькие. Бражки или медку выпить любил… Иной раз поленишься, на сене поваляешься… Ну там рыбки поешь, али что… насчет женской красоты заглядывался, правда, но не дано же было. Вожделел про себя. Так это больше страдание, нежели даже грех… Что еще?.. Оставь, говорю, ты все это у меня. Прими меня, каков я есмь. Разве уже так загрязню тебе рай Христов?»
Петр.
И обнял я тебя, юродивого в боге,
И на холме поставил над Евфратом,
Небесною рекой средь кущей пышных,
И ангелов о детских ликах хоры
Вокруг тебя кружились хороводом.
И девы, те, на коих взор украдкой
Ты робко поднимал в юдоли скорби,
Спасённые, как ты, пришли и нежно,
Как сестры младшие, тебя ласкали.
Ангел.
Райская любовь красой богата,
Знает сладость, радость поцелуя,
Роскошь нежных ласк, прикосновений,
Только злая страсть у ней от’ята:
Ибо нет здесь смерти и рождений.
Господа восхвалим, аллилуйя!
Авраамий. Все правда,- все правда. Облагодетельствован зело щедро. Гораздо, гораздо взыскан милостями. Знаешь ли, Ванюшечка, есть здесь, которые много были несчастнее раба Авраамия и такожде муки свои позабыли, и как им прощено, так и они простили. Знаешь, Ванюшечка, есть такие горькие, которым прощают, и они тоже всех прощают, а богу простить не могут. Только это не надолго. Как приласкает их у себя в дивном вертограде, так восплачут, и со слезами примирятся, и возблагодарят и воспоют хвалу.
Егорий. Я — кровь свою пролил, а допрежь чужой крови сколько! И видите, — не расстаюсь с мечом, ибо служил добру. Встретил я здесь и тех, с коими жарко и в ненависти обоюдной рубилися. Встретились мы в господе и взаимно простили и увидели, что сей и оный мечи святы были и единой служили мы, токмо плохо созванной, Истине. И один гордо допытывался: почто пелена застилала взор в юдоли? Или навожденье дьявола? Почему же не запретил дьяволу господь? И рек ему святой Павел: «В слепоте усердствуя, живую одежду божью ткут все твари. За страданье же приемлете награду».
Фелицата. Сыне, архангелы грустят, взирая на нас. Блаженны, мудры и святы не по заслугам беспорочные сыны духа. Мы же становимся блаженны и мудры и святы заслугами и страстотерпством.
Егорий. Царство божье берется насилием.
Фелицата. Имеющему дается.
Егорий. Жнет, где не сеял.
Фелицата. Ина славу солнцу, ина — луне, звезда же от звезды разнствует.
Егорий. Божий мир — лествица.
(Слышны арфы и пение.)
Расцветайте, цветы, ярче расцветайте
И кадите сильней, щедро воскуряйте!
Райский плод, опьяняй соком сладко винным!
Ветер теплый, приласкай поцелуем длинным!
Глубже пой, тайны полн, наш ручей прозрачный!
Свет и тень, дай узор дивно многозначный!
Кто шепнул, будто рай — только садик тесный?
Кто отверг божий хлеб пищей слишком пресной?
Не дадим горевать в радостных селеньях,
Словно в трауре ходить в черных сожаленьях
Раскрывайтесь, цветы, красками сияйте
И кадите кругом, нежно опьяняйте!
Райский плод, помани золотым румянцем,
Теплый ветер, закружись в быстролетном танце.
(Входит Татиана в черной полупрозрачной легкой одежде с венком из лилий на голове.)
Иван. Таничка, это — я.
Татиана. Ты, Ваня… помнишь?
Иван. Как забыть!
Татиана. Умерла я рано.
Иван. Говорят, здесь по смерти–то лучше.
Татиана. Уж не знаю
Иван. Говорят, и любить можно, целовать можно, кудри шелковые гладить, дорогую свою к сердцу прижать.
Татиана. А я вот, Ванюшечка, невинная, девственница я… Отчего мне правду не сказать? — Я хотела твоею женою быть, хотела тебе сыночка родить. Да умерла рано. Говорят, у бога милости рано заслужила. Знала бы, — так согрешила бы.
Егорий (испуганно). Не гоже так говорить, Таня. Огорчение с тобой: господа печалишь и все сонмы светлые.
Фелицата. Откуда это у тебя? Свято место сие: как может проникнуть сюда искушение?
Авраамий. Огорчительно сие, огорчительно.
Петр. Сколько раз всей любовью небесной исцеляли тебя, душе? Или так и не внидешь в радость господа?
Татиана. Я здесь не одна печальна.
Петр. Здесь все ликуют.
Татиана. Я здесь не одна — я печальна… ты знаешь…
Петр. О ком ты?
Татиана. В глубине рая белая стена о золотых зубцах. Her ворот, ни калитки туда. Знаем мы, что там рай господень еще несказанней, прекрасней. Свет над садом заревом стоит дивным. И сладостно разносится душу умиляющий тихий звон; там по полянам стопами, лобызаемыми мудрыми цветами, ходят Она и Он.
Петр. Не могла ты их видать.
Татиана. Снятся мне. Ходят вместе, взявшись за руки. Мать и Сын. Ах, я люблю, люблю их за то, что они грустные. И у тебя в глазах, ангел пурпуровый, читаю я, что и ты видел неизбывную их печаль.
(Пауза.)
Разве не молились тебе, святый Петр, девы мудрые: «Изгони Татиану, чтобы не видать нам в раю черных одежд». А ты не сказал разве: «Невозможно, ибо предстательствовала о ней владычица»?
Иван. Непонятно мне все это; на сердце как–будто тревога.
Петр. Видишь ли, Татиана, как мрачишь ты радость вновь прибывшего?
Татиана. Радуйся, Иван, да, радуйтесь всяк, кто может, а если я вам мешаю, — изгоните…
(Раздается странный звук, и все; словно вздрогнуло.)
Петр (тревожно). Никто не должен думать здесь о внешнем.
Иван. О внешнем? О кромешном? об аде?
(Тот же звук, только громче: словно за большую струну кто–то сильно дернул, и темнеет райский сад на мгновение.)
Иван. Святые, а об аде, правда?
(Молчание.)
Иван (шопотом). Правда? об аде? — Хочу знать.
Голоса. Увы, он думает о преисподней!
(Страшный свист, мрачный чадный огонь заливает полсцены в видении; Иван подбегает словно к краю бездны, откуда лязг и стон несутся, и заглядывает туда.)
Песнь из ада:
Аддай–дай
У–у–у
Грр, бх, тайдзх.
Авау, авау пхоф бх!
Будь проклят, будь проклят,
Родивший свет!
Творцу мирозданья
Прощения нет!
Будь проклят, премудрый.
Святой палач!
О, хаос, о, дьявол,
Над нами плачь!
ЗАНАВЕС.
КАРТИНА ТРЕТЬЯ.
Над тихим Евфратом небесным. У берега почти необозримой голубой реки сидят молча, прижавшись друг к другу Ваня и Таня. Авраамий подходит с посошком и торбочкой. Долго стоит, вздыхает. Потом садится, вынимает бублик и грызет, щурится на солнце райское.
Авраамий. Хорошо, милые, прямо ровно земля в светлый день. Говорят все—лучше, оно, конечно, лучше. А вот по мне, чем похожее, тем и лучше, Я уж такой. Роза райская— тоже роза, тем и хороша. Ну без шипов, шипов мне и не надо. Горе мы на дне оставили — сзади.
Иван (мрачно). И в аду? Под ногами–то ад. Ты, добрячок!
Авраамий. Уж к тебе никто и не приступается. Святой Петр говорит: «Не приступайтесь к нему, перемелется, говорит Петр–то, мука будет, утрясется, говорит; вы, говорит, повремените: он уходится. А ты вот все свое.
(Пауза.)
Сказывают, ты к господу просился лицом к лицу?
Иван. Да.
Авраамий (качая головой). А я, как был маленький человек, так и остался. На царя земного воззреть не насмеливался, такожде и царя небесного со страхом и трепетом в отдалении чту.
(Пауза.)
И не сужу. Ад, говоришь. Вот ты об аде думаешь, — у нас в раю потемнело. Где идешь, кругом цветы закрываются, птички примолкают. Черные тучи ровно над головой у тебя.
Ох, Ваня, не. заносись. Сие есть мудрость божья, пути его неисповедимы.
Иван. Пусть либо об’яснит, либо меня туда же. Всякая мука слаще; не хочу тут быть в розмариновом огороде, когда там воют: чего проще? Телята вы! Святые. Мудрые. Телята — больше ничего.
Авраамий (с тоскою). Ведь злые же там (вздыхает) наказуются, чего же ты?
Иван. Авраамий, ты меня учил?
Авраамий (слабым голосом). Я.
Иван. Ну, слушай, — почему злой зол?
Авраамий (неособенно решительно). Волею свободной ко злу устремился.
Иван. Почему?
Авраамий. За не… неразумие гордое.
Иван. Кто же их сделал неразумнее, гордее, чем праведных?
Авраамий (чуть не со слезами). Знаю все это, Ванюшечка… по человеческому разуму, конечно, иначе не выйдет, — бог во всем и во всех один виноват.
Иван. Ну?
Авраамий. Видно тут–то и есть тайна, премудрость, разум наш превышающая.
Иван. Я и прошу: либо открой мне тайну, либо уничтожь меня, или на каторгу свою посылай.
Авраамий. Ванюшечка, а Христос?
Иван. Ну что же Христос?
Авраамий. Ведь он — тот же бог, Ванюшечка, а страдал неповинно.
Иван. Как же это мудрый бог–то твой так мир сотворил, что для починки его пришлось самому или сыну единородному смерть вкусить, и муку, и унижение, а все–таки свою механику не исправил?
Ты мне про Христа и не говори. Он приходил искупить, а ад–то воет, а на земле немногим лучше, чем в аду. А земель, что песку морского. Ух ты!
Подумаешь: горя, горя, горя… голова кружится.
Дай ты мне покою, господи,
Дай ты мне смерть настоящую,
Дай, дай, дай, ненавистный тиран!
Таня. Ох, мучится Ванюшечка, — ну, положи голову мне на плечо, я с тобою навеки, хоть жизнь, хоть смерть полная, хоть ад огненный.
Иван. Мое ты утешение.
Авраамий. Ванятка, а ежели это окаянный плевелы–то посеял?
Иван. Пусть сознается бог твой, что не силен, что сильнее его сатана, — тогда все поймем, вместе бороться будем, вместе страдать или рыдать. Я этого и прошу. Пусть сознается, что не силен, а коли сильнее всех, — так пусть за жизнь и смерть, за добро и грех, за ад и рай будет, анафема, проклят!
(Широкий стон ужаса и жалости. Величественно подходят Егорий и Фелицата.)
Егорий. Мятешься? Ропщешь?
(Молчание.)
Ждал тебя и, на красу сию любуясь, думал о сыне. Ты же пришел лукавый и надменный, похожий на грешников скрежещущих. Господа моего во храме его святом поносишь. Отцу твоему, божьему воину, 18 ран смертных на груди носящу, райское успение смутил еси. Здесь, где никто печали не знает, ты мне глубокую горя чашу испить дал. Трепет и ужас в мое сердце, приникшее было к блаженству, как пчела ко крину, вложил, ибо предвижу, что низвергнешься, зане тяжкое стремится ко дну.
Сын, сын, в раю, тебя ради, плачу…
Фелицата. Святым женам и девам не смею в лицо смотреть, ангелов за тебя стыжуся.
(Входит Петр, за ним многие святые мужи и жены, а далее лики ангелов.)
Пётр.
О, Иоанн возлюбленный, скорбишь
И негодуешь? Темное в тебе
И тяжкий грех растет. О, Иоанн,
Возлюбленный, восплачь, раскройся,
Доверься и люби; светильник слабый
Туманной мысли угаси скорей,
Воззри на солнце Правды и Любви,
На небесах небес оно тебе сияет.
(Пауза.)
О, Иоанн, молю тебя. Уж гнется
Под тяжестью твоей эфирной тверди
Устой сияющий. О, Иоанн,
Мы молим все, лукавый дух отвергни.
(Пауза.)
О, Иоанн, по лестнице господней
Высоко, на златых ее ступенях
Стоят мудрейшие тебя. Проникли
В глубь божьей мудрости они. И вот
Творца и бога славят хором. Верь.
(Пауза.)
Св. мужи.
Страждешь, сомнением дух возмутя, —
Верь со смирением, божье дитя.
Сладко отдайся ты воле святой,
Тихо качайся ты, чолн золотой.
Божьим потоком несомые — спим…
Божием оком лишь светлое зрим.
Или не хочешь расплыться в любви?
Божие ночи к душе призови.
Ночи господни спокойно поют:
Думам бесплодным — безбурный приют.
Хор святых ясен.
Святой князь апостолов,
Петр, ключарь небесный,
Изгони мятежников,
Сад очисть чудесный.
Словно осень близится…
Мы ль не заслужили,
Чтобы вёсны вечные
Нам в раю светили?
Наш покой заслуженный,
Сладостный покой,
Огради, наш страж святый.
Крепкою рукой.
Спим мы в негах радужных,
Ровен дней напев,
Пусть не пробуждается
В нашем сердце гнев.
Пусть стена высокая
И бездонный ров
От сует отделят нас
Во веки веков.
Петр. Слышишь, Иоанн?
1-й ангел. Опять не ровен звук божественной свирели..
2-й ангел. Смотри, как херувимы присмирели.
3-й ангел. Опять аккорд нестроен лирных струн.
4-й ангел. И вновь кукует птица Гамаюн.
(Тишина. Из глубины рая доносится печальное кукование. Где–то, словно флейта, поют и бряцают струны.)
Петр.
Ужель мне отворить закатные ворота?
Ужели видеть мне изгнанников отход?
(Сияющий ангел появляется над рекой.)
Ангел.
Петр, Саваоф меня послал к Ивану,
Он рек: я с человеком спорить стану.
ЗАНАВЕС.
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ.
Рая круг внутренний, несказанный. По полям меж цветов высоких и коврами стелющихся идут Иисус и Мария. Она в тоске, он замкнут.
Мария.
Когда взяли меня, сын, на небо,
На седьмое, величайшее, к престолу
Понесли меня по всем планетам
И на каждой мне дары давали,
Становилась я сияющей богиней:
Хоры ангелов в испуге любовались.
И на каждой из планет могучих
Что–нибудь земное забывала,
Так что вся я стала, как пустая,
И внутри одно лишь всеблаженство.
И такою сонной и прекрасной
Посадили на престол великий
Прямо против божьего престола.
Хоры ангелов.
Величайте!
Величайте Матерь!
Матерь есть краса!
Величайте.
Величайте Матерь!
Ибо для нее создался свет.
Ты звено алмазное, о дева,
Ты жена, соединенье бездн.
Чрез тебя вкушает бог от мира,
Мир обожествляется тобой.
Величайте, величайте деву!
Небеса, перекликался, поют
Слово, сладостнее вечного блаженства.
Из сердец
Переполненных взлетает к Богу слово
Имя высшего восторга —
Мария!
Мария.
Ангелы лилейными руками
Над главой узорную корону
Вознесли, любовно в очи смотрят.
В золотом написанный акафист
Просят написать меня: Мария.
Хор ангелов.
Мария! Мария…
Да святится имя твое во веки!
Сердце музыки поющих солнц,
Из сердец
Переполненных взлетает к Богу слово
Имя Высшего восторга —
Мария!
Мария.
И спросил меня Господь с престола:
«Что мне дать тебе, о, голубица?»;
Тут во мне былое встрепенулось,
Не отняли у меня всего планеты,
Руки я к престолу протянула
И сказала: дайте мне младенца…
И смотрю, лежит он, мой младенец,
На руках, протянутых к престолу,
Я тогда его к себе прижала,
Ему ручки, ножки целовала.
Вдруг на ручки канула слезинка…
А младенческие глазки грустны:..
Стала плакать я и плакать, тихо плакать.
Хор ангелов (тихо).
Слезы…
Ангелы тобой узнали слезы.
Мария.
Вспомнила тебя, мой Иисусе,
Как ты рос, задумчивый и тихий,
Как ласкался ты ко мне украдкой,
Хрупкий мальчик мой, ягненок робкий.
Вспомнила твою святую юность,
Как цветы ты мне носил с зарею,
Как беседовал со стариками мудро,
Как ты пел псалмы со мной под вечер,
А потом твои скитанья, сыне,
И твое великое ученье,
И горячечные споры, гневы,
И любовь и ненависть в смешеньи,
И мою покинутость, тревогу,
И потом твои, о сын, страданья,
И Голгофу, и великий крест твой,
И предсмертную твою заботу,
И твои последние моленья…
Разорвала я парчу одежды
И упала на колени в горе,
Я тебя безумно целовала,
Никого не проклинала, сыне,
Но простить я тоже не умела.
Хор ангелов.
Слезы…
Ангелы тобой узнали слезы.
Мария.
«Не чиста душа», — сказал владыко
И закрылся ярко красной тучей,
В ту минуту услыхала плач я
Всех живых, и мертвых и грядущих,
Ужаснулась я, затосковала
И увидела тебя я рядом:
Не младенец ты, а муж великий,
Сын, страдалец мой и мой учитель.
И прошли уже тысячелетья,
А тоска моя не уменьшилась,
Ты же смотришь все перед собою
И печальных уст не размыкаешь.
Хор ангелов.
Вопрос…
Хоры ангелов почуяли вопрос…
Ждут…
Ждут слова твоего,
Христос.
(Все примолкло. Bee застыло. Мария заглядывает в огромные глаза Иисуса, — сомкнуты его уста.)
ЗАНАВЕС.
КАРТИНА ПЯТАЯ.
Престол божий. На огромном престоле, сияющем карбункулами, гранатами и рубинами, восседает. царь небесный Иегова в образе человеческом. Золотые кудри и борода, голубые глаза полны блеска, высокий лоб, царственная осанка, величественные движения. Одет в золотой пурпуровый далматик, увенчан пламенным сиянием. Архангелы держат меч, весы, жезл и державу. У подножия — великие книжники божий, среди них страстный Павел в ярко оранжевом плаще. Ангелы всех чинов и святые всех разрядов присутствуют.
Архангел Рафаил.
Возрадуйтесь, вострепещите:
Се сам неизреченный восхотел
Явиться взорам светлых человеков,
Преображенных райской теплотою,
Во образе отца их и царя.
Се мудрость наклоняется над вами,
Дабы рассеять в душах тени след.
На райских небесах нависло серо
Раздумья облако, среди святых
Возникли робкие сомненья. С лаской
Отец разгладит складки на челе
Детей своих. Сюда зовите брата,
Мятущегося русского Ивана.
(Входят Иван, Татиана, Егорий, Фелицата, Авраамий.)
Рафаил.
Иван, поднявши очи, погляди
На образ господа. Величье это —
Слабейший образ бога, свет его
Не сокращенный опаляет очи
Архангелов. Воззри и преклонись.
(Вся группа падает ниц. Татиана тоже, но видя, что Иван стоит, она робко подымается и становится рядом с ним.)
Иван. Создатель, пути твои мне неясны. Пока я не постиг их данным мне тобою же разумом, — не услышишь от меня хвалы. Не согрето мое сердце любовью к тебе, полно оно опасенья, что не любить тебя и не благодарить тебя я должен, а проклинать и ненавидеть. Что же до поклонения, то мне странно найти на небе подобие царских палат и тамошних обычаев.
Рафаил.
Но здесь мы по примеру государей
Земных живем, а там цари земли
Отчасти по лукавству, силой темной
Стараются создать подобье нам.
Не потому господь — Иегова,
Что царь, а потому он царь, что бог.
Иван. Всемогущий? Всеведущий? Всеблагий?
Рафаил. Да.
Иван. Пусть же он откроет нам свою великую тайну, как попустил он зло? Бог всемогущий, всезнающий, как создал ты мир стенающий и дорогу в ад?
Св. Павел (торжественно).
Прежде всех век сказал господь единый в сердце своем
Се создам подобие меня.
Рек господь:
Я есмь любовь,
И создал мир господь,
Дабы любить,
И мир был совершен.
И возлюбил господь свой совершенный мир.
Но божия любовь ненасытима,
И хочет бог заслуженно любить.
Создам, сказал господь,
Создам я мрак и тлен
И мощию моей я вызову из бездны
Сонм духов, что, пройдя все искушенья,
Подымутся ко мне
И будут мне друзь
И создал демона–разбойника дороги,
И создал бездну — отрицанье Света,
И создал путь кремнистый и тяжелый,
И искру божию посеял в темноте,
Да в испытаниях произрастает.
И дал свободу путникам миров,
Дабы спасенные спасенье заслужили.
Превыше ангелов подымет их господь,
Сынами истины святые нарекутся.
И в них творец свой лик увидит паче
Нежли в очах невидивших греха
Архангелов и серафимов.
Слава, слава тебе, создавшему свет!
Слава, слава сотворившему тьму!
Слава тебе за грех и за закон!
Слава тебе за свободу и любовь!
Слава!
Ангелы.
Проявленья духа божия
Слуги разума отеческого,
Мы склонились у подножия
Славы сына человеческого.
От греха и испытания
Не вкусили безмятежные,
Реют в вечности сияния
Наши крылья белоснежные,
Но слезами поливаем мы
Ноги путников кровавые,
И звездам повелеваем мы
Их венчать своею славою.
Им — престолы, яко судиям,
Нам — служебные старания,
Слава просветленным людиям,
Победителям страдания.
Св. мученики.
Крест наш тяжел, Страшен наш путь.
Божий глагол,
С нами пребудь.
Наше тело нам дано на муки,
Как ужасна, многолика боль…
О, усталостью трепещущие руки,
Стрелы битв и свист бичей неволь.
Грозна судьба,
Тьма впереди,
Божья борьба,
Бейся в груди.
О, томительные страхи, вздохи духа,
Плач над мертвым другом и женой,
Плач пред небом, что замкнулось глухо,
О, тоска неправоты земной.
Бездна вокруг,
Жуткий обрыв.
Вечный наш друг,
Внемли призыв!
О, пьянящий чад истомных искушений,
О, пленительный и сладострастный грех!
Зверь, глаза твои — обеты наслаждений,
И узорно золотист твой мех.
Ядом сожжет
Сладость когтей.
Небо зовет
Слабых детей.
Страшно оглянуться на былое,
Но мы пьем в раю твоем забвенье,
Будь воспет за испытанье злое,
Даровавшее нам просветленье.
Св. жены.
Бог господь, саваоф, повели —
И пойдем мы опять на страданье.
Мы — рабыни твои!
Мы — рабыни твои!
Для тебя, о тебе все желанье!
Бог господь, саваоф, пожелай —
И даруй нам тягчайшую чашу.
И во тьму посылай,
И пытай и пылай, —
Попирай эту преданность нашу.
Бог господь, саваоф, не жалей:
Мы игрушки любови покорной.
Мучь изысканней, злей,
Душу женскую лей,
Улыбаясь, в зев пропасти черной.
Бог господь, саваоф — восхотел
И дарует нам счастие встречи.
О, царь душ и царь тел!
Несравненен удел
Пред тобою гореть, словно свечи.
Все ангелы и святые:
Осанна, осанна!
Егорий. Слышишь? Пади же ниц, открыта тебе и нам вся трисвятая тайна.
Слышишь, как все святые поют: Осанна?
Фелицата. Растопились льды сердца… Сейчас упадет мой сын на колени перед вечным, такой же покорный, как мы.
Авраамий (радостно). Вот тебе и разум твой, хе, хе, и разные твои сомненья. Слыхал? — Умилительно. Как святой апостол Павел–то все раз’яснил. Дабы заслужить! Вот она премудрость (вытирает слезы)- И я заслужил… Неужто заслужил? Господи! — Не заслужил. Дай еще пострадать, господи!
Иван. Бог! Ежели бы даже ты через тобой устроенные страдания очистил людей и возвысил, — я и тогда с тобою спорил бы и тебе противоречил бы. Но как ты их очистил? Разве ты их возвысил? Сделал ты их собаками хозяина! Приласкал, и забыли. Рабски простираются, не мня себя ни во что. Видно, знатно напугал ты их и души их развратил. Жалки они мне и противны. Не хочу их назвать братьями и тебя не хочу назвать отцом. Я игрушкой не буду. Как ты смел меня создать на муку? Просил я тебя? Спросил ты меня?
Рафаил (с ужасом). Иван, господь тебя создал на муку? Припомни: с ним ты говоришь в раю…
Иван. Вот тут–то самое худое. За этих мне нечего говорить. Сразу ли бог из рабьего теста их сработал, или страданьями довел до телячьего их счастья, — не знаю. Благодарят — так пусть. Ну а те–то? те–то, что в аду? Я уж вижу теперь. В ад послали пошедших своим путем. Они–то и суть свободные, за свободу отсеяли их, за свободу отвергнуты они, казнимы… Жестокий тиран! Ты думаешь увеличить цену рабов твоих, покорив нас, свободных, — ибо я свободен, как они, я с адом против тебя, — а на деле знай: если ты в своем божьем одиночестве искал создать кого–то рядом, — то их ты и создал воистину свободных, да не понял, не оценил.
Павел. Суемудрствуешь, сосуд, спорящий с горшечником. Аду преданы человекоубийцы и деспоты, кровопийцы, владыки, люди гордости.
Рафаил. Вот они!
(Слева от трона облака разделяются, и в видении предстоят среди пламени цари и богачи, мужи и жены, роскошествовавшие на земле. Немолчный стон стоит.)
Петр.
Взоры, праведники, отведите,
Да не увидите вы эту мерзость.
Цари и прочие.
Прощенья, прощенья!
А! а!
Прощенья, хоть отдыха!
А! а!
Иван. Кому вас прощать? Не он ли вас создал такими? Силой своей судьбы посадил на престолы, сердца ожесточил других вам служить заставил. Это ты виноват, первоцарь! Сидишь во образе человеческом, так покрасней по–человечески перед своими преступлениями!
Рафаил.
Вы, осужденные, огнем палимые,
Познали ль бога вы? признали ль суд его?
Цари и др.
Праведен твой суд, о господи!
Пощади, помилуй и спаси!
(Закрываются облака.)
Павел.
И сами грешники не могут усомниться,
Что праведен господь!
Иван. Грустное зрелище. Ужели мне одному стыдно за них и за всех вас, и за него, там на троне?
Татиана (робко). Не тебе одному и мне тоже.
Рафаил.
Там в аду клеветники, наушники,
Люди хитрости змеиной и изгнанники.
Хочешь видеть? — Грязь, осадок тинистый
Кубка жизни… Все же благородное
Все святое поднялось ко господу
И вином его благоухает вкруг тебя.
Ад палимый, мрачный ад терзаемый,
Признает господень суд и злобствуя.
Иван. Как? Ты хочешь сказать, что я и там был бы один?.. А дьявол? Пусть я буду хоть с дьяволом.
Татиана. А я? Я с тобой.
Рафаил.
Хочешь ли свидетельства диавола?
Слушай речь его ехидно–хитрую.
Ибо жаждет бог тебе спасения,
Умножает для тебя свидетельства.
(Перед престолом появляется в черном плаще закутанная бесформенная фигура.)
Дьявол. Что хочешь, победитель?
Михаил.
Я, волею божьею тебя сковавший цепью,
Я, Михаил, тебе задам вопрос:
Осмелишься ль сказать без лжи, здесь бесполезной,
Что бог создал не лучший из миров?
Что не свидетельствуют самые страданья
И тьма, и ты о мудрости его?
Дьявол. Бог создал меня из ничего. Чтоб я мешал ему. Если бы он сделал меня чуть–чуть сильней, — я бы воевал с ним всерьез. Если бы он сделал меня чуточку слабее, игра потеряла бы для него интерес. Упражняйся, господи! Ты заранее победил. Я твое посмешище. Творя зло — волю твою творю.
Иван. Бедняга. Мне тебя жаль. Подыми голову. Скажи, что ты смеешься над ним. Бедная тень. О бедные, о жалкие, мы все, созданные им для его забавы. Дьявол, неужели он и в тебя не вложил хоть немного гордости, даже в тебя не вложил отрицания? Откуда же оно во мне?
Дьявол. Ты — человек. Ты — сын любви. Мне не дано этого. Я — пуст. Я нарочно, я фокус, я поддельный, я сущий маскарад. А ты — сын любви, потекшей вспять.
Иван. Один я во вселенной?
Дьявол. Что ты? — Вот рядом с тобой готовая следовать за тобой. Богоборцев же не мало в аду, а может быть есть они и много выше.
(Удар грома. Дьявол исчезает.)
Иван. Вы слышали? — Мы не одни с нею. Там не только цари и предатели, там и богоборцы страждут. К ним! К ним!
(Хватает Таню за руку и хочет бежать.)
Авраамий. Ванюша, Ванюшечка, губишь себя.
Иван (оглядываясь). Отец и мать чужие.
Егорий. Отрекаюсь!
Фелицата. Проклинаю!
Иван. А ты, праведничек убогенький, ты ведь много их прямей и умней, — осмелься же! Разве ты не видишь, что я, уходя в ад, здесь один люблю, что я здесь один праведник? А коли есть другой, так там, в темном пламени, куда иду я. Ну, Авраамий, суди, я твой суд признаю. Если скажешь, что я — изверг и преступник, ладно скажу сам, что я урод и безумец.
Авраамий (в ужасе). Что ты, что ты! Я и дышать–то здесь не смею.
Иегова. Суди!
Архангел. Произнесено. Воззвал тебя.
(Ангелы берут Авраамия под руки и ставят у престола бога лицом к зрительному залу.)
Ангелы.
Авраамий, судья господа,
Преклонитесь небеса,
Чистый сердцем, кроткий, благостный
Судит господа дела.
Святые.
Честь святому Авраамию
Внемлют солнца и глубины бездн,
Спаси душу ты заблудшую,
Стаду ты верни овцу.
Авраамий (отмахивается руками, трясется). Что вы, что это вы? Да у меня язык прильпе, я скуден разумом, главою скорбен, я и не понимаю ничего.
Иван. Требую от тебя, Авраамий, одно сказать: когда я здесь у бога за страдания отчета требовал, преступник я или слуга Правды и Любви?
Павел.
На сем престоле восседает Правда,
На сем престоле царствует Любовь,
Кто против господа под’емлет голос —
Враг Истине и злейший враг Любви.
Рафаил.
Авраамий, или ты не любишь господа?
Что же медлишь осуждением?
Иван. Смотри мне в глаза, старец, и говори правду.
Авраамий. Боже святый, ангельские лики, сонмы праведные, — видите, трясусь я… и на земле муки горшей не принимал. (Плачет.) Страшуся…
Михаил.
Ужель колеблешься ты, Авраамий?
Благодеяний божиих не ценишь?
Авраамий. Раб я бога, раб покорный. Только Ванюша… Ванюша… он добрый. Нет, не осужу его. Бога боюсь, а против совести не скажу… Ух! (Торопливо сходит с трона.) Ну, теперь гряди, брате Авраамий, во ад. Туда тебе и дорога, старому дураку.
(Тяжелое молчание.)
Павел.
Растет на небе бунт.
Владыко, покарай!
Святые. Карай!
Иегова (задумчиво).
Дабы себя в себе не осудил я
За стонущую музыку миров,
Себя в мирах могуче отразил я
И создал сам себе я — лик Христов.
Так испытал я мир, я пил страданье,
Крест искупления господь ваш нес,
Создатель мира и мое созданье —
Я в нем и он во мне — Христос.
Хор ангелов.
Се приближается сын божий,
Тайна божьей глубины.
Брат ваш, люди, сын, что. всех дороже
Брат ваш, божий сыны.
Иисус,
Человек,
Сын девы Марии,
Изначальный логос, бог,
Им же вся быша…
Един с отцом
И разнствующий,
Всеблаженный
И распятый,
Всемогущий
И униженный,
Тернием, венчанный царь.
(Приближаются Иисус и Мария.)
Иегова (Иисусу):
Се — Человек, о сын возлюбленный,
Обвиняет нас с тобой,
Он любви заслуженной сокровище
Не считает платою за зло.
Хор ангелов
Он любви заслуженной сокровище, —
О, злосчастный дух! —
Не считает платою за зло, О, мятежный ум!
Иегова.
Сын мой, Слово вечное мое,
Ты молчишь во мне, помазанник мой.
Я с тобой моею силою
Совещаюсь пред лицом миров.
Ангелы.
Бог со Словом своей силою —
Ужаснитеся!
Совещается перед лицом миров,
Да молчит вся тварь!
(Глубокое молчание. Вдруг издали доносится песня богоборцев.)
Аддай — дай
у–у–у
Гррр–бх–тайдзах
Авау, авау, пхоф бх.
Будь проклят, будь проклят,
Родивший свет.
Творцу мирозданья
Прощения нет,
Будь проклят, премудрый
Святой палач!
О хаос, о дьявол,
Над нами плачь.
(Мария закрывает лицо руками; болезненно морщатся губы Иисуса. Иегова дрожащими пальцами берет золотые волны своей бороды.)
Иисус. Отче, мы виновны.
(Взрыв стонов, возгласов и опять молчание.)
Иегова (задумчиво).
Я был одинок.
Кто, кроме меня знает одиночество?
Ты — возлюбленный и горький —
Но ты ведь — Я.
И на бытие создал я
Мир!
Бросил я мост от совершенства моего
В бездну!
Я создал многообразие.
Свет и Мрак,
Добро и Зло
В игре своей
Рождают жизнь
Ее
Кипучую,
Могучую,
Прекрасную,
Подругу мою страстную —
Природу!
Она страдает,
Она ликует —
Подруга вечная.
Пусть меня любит
И пусть ненавидит,
Но пусть существует,
Кипит и сверкает
Шехина,
София!
Мудрость моя
Безумная,
Дочь, жена, враг.
Внимаю проклятиям
С усладой божественной,
Горечь в моей чаше
Мне также нужна.
Ангелы. Слава!
Св. жены. Господь наш!
Иван. Проклятье твоему самодовольству, людоед!
Иегова.
Смотрю в твои очи, сын,
Давно уже как бы расстались мы.
Слова твоего слышать не хочу.
Слово твое — это тайное слово мое.
Мир шумный и многоцветный создал я,
Ибо сам я многолик
И Един.
От века во мне хоры голосов,
Мое древнее имя — Элогим!
Мысль моя — бурный Совет!
Ангелы. Слава!
Св. жены. Господь наш!
Иван. Я слушаю, слушаю… Вот, кажется, приоткроется тайна духа твоего, боже.
Иегова.
Сын, радуюсь сему голосу человеческому.
Отважен и любвеобилен этот отрок.
Знает бог исчисленье душ
И сокровища свои, закаляемые в огне,
Гордые, проклинающие меня в аду,
Мне не ненавистны.
Но хочу слышать славословие
Из свободных уст.
Вот люди, братья твои,
Мученики,
Они славят меня
И готовы вновь страдать ради меня,
Пусть и те примирятся,
Пусть поймут пучины мира моего,
Кого не преклоняет любовь моя,
Тот преклонится умноженным страданием.
И чем глубже мука чад моих,
Тем мне слаще примирение,
Тем звучнее славословие.
Ангелы. Слава!
Св. жены. Господь наш!
Иван. Никогда. Неизменно твое величие, пытками ли завоюешь любовь?
Иисус. Виноваты мы, отче. Нет за страдание платы. И кто страдал, тот не прощает. Прощает малодушный. А в ком сильна правда, — не прощает. В ком сильна любовь, — тот не прощает.
Отче, отче, дай страдальцу блаженство, и разделятся.
Блаженство и страдание, разделятся они, как вода и масло.
Под сияющим блаженством соберется память в страдании. Страдания в бытии не должно было быть,
Мы отвечаем за него. И собою же не будем прощены.
Если билась птичка в когтях орла, — то уж и это не простится нам, отче.
Я страдал
И вот не прощаю тебя.
И сия, через кого ты мира коснулся, —
Не прощает она тебя.
Или думаешь ты, отче, покрыть раны мира светлою, цветною ризою твоего веселия о жизни?
Царь небесный, не искупит все блаженство твое крика одного покинутого младенца.
Ты — творец великий, дивный зодчий, искуситель Бытия, поистине безумна мудрость твоя.
Много и богато наслаждение твое страшным твоим делом.
Но вот я осуждаю тебя.
Я одно с тобою. Отец и сын — одно. Но ныне отделяется от тебя сын. Если не раскается творец, то сын кается.
(Тихо.)
Почему отпустил ты меня, распятию предал меня?
Искупить хотел ты мир.
И себя ты хотел искупить.
Я и Воля твоя к искуплению мира,
Боже, я — тайное раскаяние твое. Пусть же тайное станет явным.
Недостаточно было раскаяние наше, недостаточно было
мое Евангелие.
Покаемся горше.
(Мёртвое молчание.)
Иегова.
Сын, как мне покаяться?
Или уничтожить мир?
Воцарился бы в бескрайности покой,
Но былое вечно живо для меня.
Все, что было;
То было во мне,
Все, что было во мне —
Согласно могуществу моему
Пребывает
Вечно.
Если страдание есть мое преступление,
То уж нет для меня пути
Назад.
(Мертвое молчание.)
Сын мой, ты отделяешься от меня,
Разрывается сердце божье,
Я есмь сила богатая, жажда жизни,
Ты же еси праведность моя,
Я — любовь горячая, кипящая, —
Ты — любовь об’емлющая миром мир.
Жажду разверзания бездн и взрывов тайн,
А тебя терзает всякая боль.
То, что мне восторг,
Жалость для тебя.
И вот ныне я весь скорблю,
Скорблю тобой,
Как ты мною скорбишь:
(Закрывает лицо руками. Мария громко рыдает в глубоком молчании миров. Христос суров и тих.)
И, быть может, было бы лучше,
Если бы не было мира,
И еще лучше,
Если бы не было самого бога.
Сын, ты знаешь:
Собственной силой осужден я
Быть.
Иван (бурно бросился на середину сцены). О, какое счастье, какой восторг!.. Боже, ты отец и ты сын, — я же вижу теперь… я же понял все. Вы вовсе не всемогущи. Вы с нами! Ангелы, люди, радуйтесь, — они не всемогущи! А раз не всемогущи, Таня, раз они не всемогущи, друже Аврааме, батюшка с матушкой, то и не виноваты. Я ведь понял все. Ты, великан на престоле, жизнедавец, необ’ятный расширитель бытия, — я ведь понял тебя и люблю тебя. В детях твоих тоже живет неуемная сила твоя. Только не отделяй себя от нас в одиноком величии. Будь с нами и мы с тобою будем. Сойди с престола, разрушь стены скучного рая, угаси огни адские, призови всех и скажи нам: Дети, давайте жить и строить. Мы понимаем вихри твои, и если в ошибках многоликости воль будем страдать с тобою — пусть, ибо виновного не будет, кроме Всебытия. Так говорит богу человек! Перестань быть, говорит он ему, ибо я узнал тебя: ты — это все, а потому нет бога надо всем.
И тебя я Понял, сын божий, ты — милость и любовь. Пусть бальзам твой благий и душистый прольется по всем пространствам и озарит океан духа. Смолкнут бури, мы сольемся в тебе. И будет блаженство без земли и без ада. единое царство любви. И, быть может, вновь загорится в нас жажда отцовства и творчества и пойдем вновь на муку страстей. Ибо то и другое — Бытие!
(Раздается марш, который все приближается.)
Раскованы цепи, отверсты ворота,
Из бездны нас, гордых, на небо зовут.
Чьи зовы? Чья воля? Судьбы поворота
Давно уже солнца вселенские ждут.
Мы никому не покоримся,
Мы сами боги, сами свет, —
Свободные к своей лишь цели мчимся,
А рабства нам и в безднах ада нет!
А рабства нам и в безднах ада нет!
Низвергнут ли деспот? Свободна ль царица —
Богиня единая свету и тьме?
Вот небо сияет, алмазна граница,
Скажите прощай своей долгой тюрьме.
Мы никому не покоримся,
Мы сами боги, сами свет, —
Свободные к своей лишь цели мчимся,
А рабства нам и в безднах ада нет!
А рабства нам и в безднах ада нет!
(Входят богоборцы, впереди Каин и Прометей. Останавливаются перед престолом бога и смотрят ему прямо в глаза.)
Иегова (встает; раздирающий звук труб).
Мое творение! Державу разбиваю,
Ломаю скипетр мой. — Вот вырос человек!
Всех духов мирозданья призываю
В весельях и скорбях построить Новый Век!
Иван. А ты, а сын твой, а ангелы, а святые?
Иегова (величественный орган наполняет мир).
Благословляю я эфирные просторы,
Мирьяды солнц и млечные пути,
Благословляю я единства и раздоры:
Создание мое — расти!
И я, и сын, и ангельские хоры —
Мы окунемся в волны бытия:
Да будет все во всем, и вечные узоры
Пусть вышивает Жизнь — наследница моя!
Ангелы (неуверенно).
Слава!
Рафаил.
Повелишь ли нам, не знавшим грязи бездны
Чистоты лишиться изначальной?
Мы отныне стали бесполезны…
Боже, ангелы твои печальны.
Св. жены.
Как же нам быть без господа?
Белу свету стоять без хозяина?
Мы рабыни, нам нельзя без господа…
Не покидай ты сирот без хозяина,
Господи, господи, не сходи с престола!
Господи, господи, нас не покидай!
Дай нам веки радостной, сладостной неволи…
Бог нас покидает, белый свет, рыдай!
Св. мужи.
Мы — мужи порядка,
Блюли мы закон:
Сиял нам так сладко
Властительный трон.
Звезды путеводной
Хотят нас лишить,
В пустыне холодной
Рвут светлую нить.
Иегова.
Но ты, о сын возлюбленный,
Ты примирен со мною?
Иисус.
Радуюсь о Человеке,
В нем и ты и я.
Иегова. Посмотри, как плачут те, что были счастливы?
Иисус. Лучше горе, чем довольство рядом с муками.
Иван (охваченный восторгом).
Боги, люди, я знаю
Знайте и вы.
Во множестве едины
Все мы — дух.
Дух всемирный
Устами моими
На себя принимает
Свет и Тьму.
Он есть единый виновник,
Мученик своих же страстей.
(Поет в экстазе.)
Устремимся к святости
Наднебесной цели,
В пристань тихой радости
К божьей колыбели.
Цель потоку рвущему,
Что гремит крутя, —
Породить грядущему
Божие дитя.
Бог есть цель борения,
Новый светлый бог.
Божья цель — творение:
Строить вновь чертог.
Вновь запляшет страстная
Пляска новых бурь…
О гроза прекрасная,
Как небес лазурь!
Смена вековечная
День миров и ночь-
Мудрость человечная,
Истину пророчь.
Дьявол (появляется. Его желтое лицо видно в рамках черного капюшона).
Итак, все примирилось? Дух!
Как гордо… И все ж не слышу я финального аккорда.
Иван.
Согласья нет. Да здравствует смятенье!
Виновных нет. Есть вечное движенье!
Иегова. Живи! (Он сходит с престола.)
Иисус. Люби! (Подымается к нему, встречаются, лобызаются.)
Дявол (на авансцене).
А все же вижу я — и для меня есть роль,
Оркестр не строен их, мир пляшет странным плясом.
Желает воля быть несчетным войском воль.
Любовь, бери свирель, я буду контрабасом.
(Пока он говорит, занавес закрывается.)
Спустился занавес. Зато открылась тайна.
Ох, полно, так ли? Просто пестрый шум…
Мечты и мысли… В мире все случайно.
Вот вам итог моих чертовских дум.
Не верите? — Не спорю, — всяк свою
Пусть ищет мысль. «Иван в Раю»
Есть, миф, который мысли будит.
А кто не хочет мыслить, — пусть забудет.
(Уходит.)
«Эта полушутливая мистерия рисует рост чувства справедливости в человеке, опровергающий его собственные авторитетные мирофантазии и приводящий его, так сказать, к республиканскому взгляду на мир. О положенной в основу нового миросозерцания гипотезе трагического пантеизма см. предисловие к пьесе «Маги».
