От составителя

I

В многогранном наследии Анатолия Васильевича Луначарского особое место принадлежит жизнеописаниям замечательных людей.

Впервые обратившись к жанру биографического портрета еще в начале века, на заре своей литературно–публицистической деятельности, Анатолий Васильевич особенно систематически и плодотворно работал в нем в последние годы жизни. Это время было отмечено наибольшей зрелостью и глубиной в подходе к избранной теме. Вот перечень написанного в 1931–1933 годах: «Романы Чернышевского», «Гейне–мыслитель», «Гете и его время», «Путь Рихарда Вагнера», «Барух Спиноза и буржуазия», «Гоголиана», «Н. А. Римский–Корсаков», две наиболее значительные работы о Горьком — «К 40–летию творчества» и «Самгин» и, наконец, незаконченная биография Фрэнсиса Бэкона. Во введении к этой книге, которая должна была выйти в серии «Жизнь замечательных людей», Луначарский писал:

«Меринг в одной из своих статей о Гете справедливо указывает на то, что только марксизм дает возможность подойти к биографии как следует. Глупые россказни о том, что мы отрицаем роль личности и что поэтому нам нечего заниматься индивидуальными биографиями, не заслуживают даже опровержения. А то обстоятельство, что личность мы воспринимаем не как нечто случайное или таинственное, а именно как узел течений, сил, принципов данной эпохи в их соприкосновении и в их борьбе, впервые дает возможность вскрыть подлинную сущность личности.

Марксистская биография есть единственно верная биография. Само собой разумеется, прибавим мы, для того, чтобы быть истинно марксистской, марксистско–ленинской, она должна быть талантливой и основанной на хорошем изучении предмета».

Великолепно сформулированное теоретическое положение суммирует отношение Луначарского к биографиям–исследованиям, к работе биографа–марксиста.

Можно предположить, что столь целеустремленная, глубоко и всесторонне осмысленная работа Анатолия Васильевича в этом направлении была в то же время постепенной подготовкой его к написанию «подлинно научной биографии» Владимира Ильича Ленина.

Создание книги о Ленине — «человеке, в котором историческое величие гармонировало с необычайным личным обаянием,…такого чистого идейно, так бесконечно одаренного, что он, казалось, превосходил границы человеческого, хотя на самом деле впервые их заполнил» — было для него не только предметом постоянных глубоких размышлений, но и, судя по дневниковым записям, совершенно конкретной перспективой творчества.

Мысль о большой биографии–жизнеописании Ленина возникла у Луначарского, по–видимому, сразу после смерти Владимира Ильича. О насущной необходимости такой книги он написал в феврале 1924 года.

Рождение этого замысла относится к первым послереволюционным годам. В 1919 году, по просьбе известного издателя Гржебина, обратившегося к Луначарскому по рекомендации Горького, Анатолий Васильевич пишет «воспоминания о великом перевороте». Некоторые из этих воспоминаний составили книгу «Революционные силуэты», вышедшую в 1923 году. Открывал книгу очерк «Владимир Ильич Ленин». Второе ее издание было предпринято на Украине.

И при жизни Ленина, а особенно после его смерти, Луначарский очень часто выступал с воспоминаниями о том времени, когда «в одной комнате, за одним столом, за одним общим делом» доводилось вместе работать «с этим изумительным человеком». Многие воспоминания–речи датированы концом января 1924 года: они были произнесены в скорбные траурные дни.

Все это, конечно, были лишь фрагменты, крупицы, штрихи, но и они явились «подготовительными попытками охватить Ленина как явление», глубокое и цельное, показать жизненный путь Ленина — гениального мыслителя, вождя революции, основателя пролетарского государства.

В своей книге «Память сердца» Наталия Александровна Луначарская–Розенель рассказывает о беседе Анатолия Васильевича с лечащим его врачом в Ментоне (Франция), где он провел последний месяц своей жизни.

«Я хочу еще пожить, хотя бы для того, чтобы написать книгу о Ленине. Это мой долг. Эта книга будет самым значительным из всего, что я сделал в жизни.

Он увлекся и горячо говорил об этой будущей книге, и врач не остановил его, он сам, затая дыхание, слушал Луначарского».

А в ночь накануне смерти Анатолий Васильевич говорил ей:

«Мне нужно три года, еще три года. Я многое успею сделать за эти три года. Я напишу книгу о Ленине, я не буду разбрасываться, как раньше».

Чувство невыполненного долга жгло Луначарского. Об этом свидетельствуют публичные высказывания последних лет, воспоминания современников, письма к жене.

В письме к Наталии Александровне в 1930 году Анатолий Васильевич писал, что именно ради работы над книгой о Ленине он решается просить о переводе его на работу за границу, где, вдали от «московского шума жизни», он сможет сосредоточиться на этом труде, который рассматривал как книгу–исследование, как серьезнейшую научную работу.

II

Здесь, наверное, следует пояснить читателю, почему работать над книгой о Ленине в Москве было почти невозможно. Не только множество «постов» — служебных, научных, общественных, которые он занимал, требовали и отнимали массу времени и сил, но и колоссальная работа партийного публициста, пропагандиста, литератора, художественного критика — такова была повседневная жизнь Анатолия Васильевича тех лет. Все это, помноженное на неумение, да и нежелание отказывать, создавало нечеловеческую перегрузку.

Поэт–сатирик Александр Архангельский посвятил Луначарскому эпиграмму: «Родился предисловием вперед и произнес вступительное слово». Действительно, редкое торжественное собрание, знаменательный юбилей, театральная премьера, собрание творческих организаций проходили без доклада или вступительного слова Луначарского. К нему, как к блестящему оратору, энциклопедически образованному человеку, обращались партийные организации (в качестве лектора Центрального и Московского комитетов партии он объездил весь Советский Союз, а в Москве и Подмосковье выступал по нескольку раз в месяц), писатели, художники, музыканты, режиссеры, издательства с просьбами о выступлениях, предисловиях, рецензиях.

Анатолия Васильевича, что называется, «рвали на части». Бывало, в один день ему приходилось диктовать стенографистке по 5–6 газетных и журнальных статей, рецензий, заметок на «злобу дня». Делал он это или с 7 утра, до служебной работы, или в свободные дни, а случалось — ив дни, когда недомогание заставляло оставаться дома. Рабочий день Луначарского иногда длился по 16 часов.

Сохранилась заметка Анатолия Васильевича, предназначенная для журнала «Огонек», — «Как я отдыхаю». Она начинается словами: «Строго говоря, я вовсе никогда не отдыхаю. Даже в праздничные дни у меня чрезвычайно редко выпадает что–нибудь похожее на то, что обыкновенно называется отдыхом, о будних же днях вовсе не приходится говорить».

Комментируя эту цитату в томе 82 «Литературного наследства» «А. В. Луначарский. Неизданные материалы», Н. А. Трифонов пишет: «И недаром жизнь этого человека сравнивали со свечой, зажженной с двух концов».

Огромна была и корреспонденция Луначарского — служебная и личная.

Об избыточной щедрости, с которой он раздаривал свои силы, время, здоровье, он начал думать только в последние годы жизни. Возвращаясь мысленно в прошлое и думая о будущем, он писал Наталии Александровне из Женевы, где регулярно, начиная с 1928 года, проводил по нескольку месяцев, участвуя в работе Лиги Наций. «Пора начинать жить более целеустремленно. Наступает вечер жизни, а сделано так мало…»

«Сделано так мало»…. Эта неудовлетворенность показывает чрезвычайную строгость самооценки Анатолия Васильевича. Прожив 58 лет, он написал более двух тысяч критических статей, 40 пьес, много стихов, несколько сценариев.

Круг интересов Луначарского–критика, тонкость и глубина анализа творчества того или иного писателя, композитора, художника — поразительны.

Бернард Шоу, выступая в Колонном зале Дома Союзов в Москве, во время своего визита в СССР в 1931 году, говорил: «Неделю назад Луначарский был для меня очень известным именем. Но сейчас он для меня живой человек. И я нашел в нем не только партийца–коммуниста, но и нечто, что русские и только русские могут мне дать: умение понять и оценить мои собственные произведения с такой глубиной и тонкостью, которой — я должен это признать — я никогда не встречал в Западной Европе».

В подготовленной Библиотекой имени В. И. Ленина полной библиографии работ Луначарского, изданных в СССР на русском языке, — около четырех тысяч трехсот названий.

Напомним, что он был автором поэтических надписей на первых, установленных сразу после революции мемориальных плитах–памятниках «Борцам революции» на Марсовом поле в Петрограде. Нельзя и сегодня без волнения читать эти надписи:

К сонму великих,

Ушедших от жизни

Во имя жизни расцвета

Героев восстаний разных времен,

К толпам якобинцев, борцов 48 года,

К толпам Коммунаров

Ныне примкнули сыны Петрограда.

Или:

Не жертвы — герои

Лежат под этой могилой,

Не горе, а зависть

Рождает судьба ваша

в сердцах

всех благодарных

потомков

в красные страшные дни.

Славно вы жили

И умирали прекрасно.

Сам первоклассный литератор, Луначарский приветствовал появление в советской литературе молодых имен — Леонида Леонова, Лидии Сейфуллиной, Федора Панферова, Михаила Шолохова, Иосифа Уткина, Александра Безыменского, Михаила Светлова, Эдуарда Багрицкого и других.

Луначарский был инициатором многих культурных начинаний молодой Республики Советов.

Эта короткая «справка» приведена нами для того, чтобы показать читателю причину беспокойства Анатолия Васильевича, который отлично понимал, что в Москве он никогда не сможет получить возможность для систематической, целеустремленной научной работы. А время, необратимое время шло, отдаляя претворение в жизнь больших творческих замыслов, о которых Луначарский писал: «главные труды жизни — впереди».

Если мы проследим «географию» его последних, наиболее крупных работ, то убедимся, что самое значительное было написано во время поездок в Женеву или на лечение в Германию и во Францию, то есть когда время служебное было ограничено, а встречи, как деловые, так и личные, не отнимали много времени.

III

Как уже говорилось, самым главным «трудом жизни» Луначарский считал биографию Владимира Ильича Ленина — книгу–исследование, в которой он надеялся донести до широкого читателя все неповторимое своеобразие «морально–психологического облика» «ни с чем несравнимой» личности вождя, всю глубину его гениального творчества. Прочтение дневников, писем к жене и найденный нами недавно в Центральном партийном архиве документ позволяют реконструировать во времени цепь событий, предшествующих этому принципиально важному для Луначарского решению. Их можно расценивать и как некий побудительный импульс для конкретного подхода к выполнению задуманного.

Решение взяться за эту огромную работу было принято осенью 1930 года. Вот при каких обстоятельствах, если писать в форме репортажа.

Шестого июля 1930 года Анатолий Васильевич выехал за границу. После отпуска он должен был выступить с докладами на двух европейских конгрессах — философском в Оксфорде и посвященном эстетическому воспитанию — в Гамбурге. Для подготовки к докладам Анатолий Васильевич должен был работать в библиотеках в Париже и Берлине.

Двенадцатого сентября Луначарские приехали в Париж, а 17–го навестили своего старого друга Анри Барбюса в его доме в Сен–Лис, под Парижем. Об этом свидетельствуют записи Луначарского в дневнике, который он вел очень аккуратно, записывал как планы дня, так и их исполнение. Итак, запись 17–го утром: «Сегодня еду в Saint–Lys (Сен–Лис) завтракать к Барбюсу». Приписка вечером: «У него было довольно интересно. <…> Важный разговор со Шварцем из Agence Litteraire International (ALI).¹ Особенно важно о книге, посвященной Ленину».

Предложение ALI дало непосредственный толчок к обдумыванию Луначарским плана книги и, судя по тому, что уже менее чем через месяц Луначарский пишет Шварцу из Берлина, а одиннадцатого октября получает ответ, переговоры носили весьма конкретный характер.

В письме от 11 октября (оно, как мы уже упоминали, было найдено в Центральном партийном архиве недавно), сообщая о получении письма Луначарского, Шварц просит его «тем не менее, для порядка, подтвердить свое согласие до конца года (1930–го. — И. Л.) с тем, чтобы Агентство могло распространить проспект книги в разных странах». В тексте письма книга так и названа: биография Ленина.

Сохранился еще один ценнейший документ: основной девиз — идея книги. Напомним, что, готовясь к крупным докладам или статьям, Луначарский всесторонне продумывал для себя их основную, доминирующую идею. Продумывание, выявление такой доминанты было самым ответственным моментом в подготовке, ибо требовало анализа, тщательного «просеивания» всей суммы знаний о предмете работы. Свидетельство этому — воспоминания не только сотрудников Луначарского, но и слушателей его блестящих многочасовых докладов, которые он делал, зачастую расхаживая по эстраде и не имея никаких письменных планов в руках. На самом деле такие планы–тезисы, набросанные несколькими, сокращенно написанными фразами и словами, на отдельных листочках из блокнота, на обороте служебных писем, даже на полях случайно попавших в руки книжек — были. Некоторые такие наброски сохранились, и их расшифровка и изучение помогут восполнить отсутствующие стенограммы.

Для книги о Ленине основной тезис был продуман очень глубоко и тщательно. Он изложен в письме к Наталии Александровне, написанном из Женевы, куда приехал Луначарский в начале ноября 1930 года на заседание Лиги Наций.

Письмо датировано 23 ноября. Приводим его полностью.

«ALI обратилось и сюда ко мне насчет книги о Ленине (это письмо Агентства пока не найдено. — И. Л.). Но о двух показ/ательных/ главах не может быть и речи: для этого надо в/есьма/ серьезно работать. Между тем я вновь должен буду написать им, что работа затянется на один–полтора года, что я могу начать ее лишь позднее.

Конечно, послать им нечто вроде оглавления я могу и пошлю. Но что смущает меня, детка! Скажу тебе прямо — в Москве я такой книги никогда не напишу. Выйдет только конфуз с контрактом. Поэтому подписать его я могу только в том случае, если получу заграничное, б/олее/ или м/енее/ спокойное назначение.

А книгу о Ленине я хотел бы написать. В сущности моя тема: Ленин, как тип гения и героя. Книга была бы о том, что такое гений и герой, внешне образец и пример человечества. А Ленин как полный, новый и, так сказать, прозрачный по своему социально–психологическому строю тип гения. Такого убедительного еще не было. Другие гораздо запутаннее.

Но это очень большая работа. А им хочется, конечно, репортажа, биогр/афических/ подробностей, если можно, так и каких–нб./нибудь/ «разоблачений», новых документов и легкого чтения. Всего этого я не дам. Не могу и не хочу. Проспект я им, конечно, напишу и пошлю. М/ожет/б/ыть/, я ошибаюсь, и сварю с ними кашу.

Но дело не в этом: книгу у меня примет кто угодно. А вот написать. Для этого у меня есть все… кроме времени. Нужен год, полтора, при еженедельной кропотливой работе часов в 12–15. Я имею в виду еще 10 часов в неделю на паралл/ельную/ лит/ературную/ работу и часов 25 на службу./…/ Разве в Москве это возможно? Ограничить службу (при высшей добросовестности без бюрократизму, компактно) 3 часами в день и взяв 4–5 часов на работу научную: читать, писать совершенно целеустремленно».

(Письмо приведено без поправок, в подлинной орфографии. — И. Л.)

Итак, единственную возможность «совершенно целеустремленной» работы по 4–5 часов в день Луначарский видел лишь в назначении вне Москвы. Сохранилось много документов — копий официальных писем, записей в дневниках, отразивших эту «борьбу за время».

В августе 1933 года А. В. Луначарский получил назначение чрезвычайным и полномочным послом в Испанию.

Кто знает, если бы не быстро развивающаяся болезнь сердца, может быть, за полтора–два года, в течение которых работа в Мадриде могла быть относительно спокойной, Анатолий Васильевич, с его поразительной работоспособностью, почти невероятным темпом работы «на одном дыхании», — и успел бы создать эту книгу…

Вручение верительных грамот предполагалось на конец января 1934 года.

Осенью 1933 года Анатолий Васильевич прошел курс лечения в кардиологической клинике профессора Данзело в Париже, а в конце ноября, по рекомендации профессора, поехал на юг Франции, в Ментону, для отдыха.

Умер он 26 декабря от инфаркта — «разрыва сердца», как тогда говорили.

IV

В том, что Луначарский глубоко и тщательно продумывал содержание книги о Ленине, готовился к работе над ней, убеждает нас не только серия великолепных очерков–биографий, но и статья «Ленин и литературоведение», написанная им специально для Литературной энциклопедии в начале 1932 года. В этой статье, а по существу, брошюре в 4 печатных листа, впервые сделана попытка систематизировать и обобщить мысли и высказывания Ленина по вопросам литературы как части культуры, дать анализ современных литературоведческих проблем в свете учения Ленина.

Надо подчеркнуть фразу из этой статьи, которая характеризует отношение Луначарского к работе над всем, что касалось Ленина:

«…пишущий эти строки позволяет себе сделать еще следующее замечание. Работая несколько лет в области культуры под непосредственным руководством Ленина, он, разумеется, имел несколько широких и глубоких бесед с великим вождем по вопросам культуры в целом, по вопросам народного образования в частности, а также искусства и художественной литературы. Он не может разрешить себе излагать эти беседы. Авторитет Ленина неизмерим; было бы преступлением освятить этим авторитетом какой–нибудь субъективный взгляд, который прокрался бы в такое изложение, сделанное на основе воспоминаний без точных записей на расстоянии многих лет».

В этом самоограничении — огромное чувство ответственности и еще раз повторенное сожаление: как обидно, что не записывал сразу всего, что говорил Владимир Ильич во время бесед и совместных прогулок. Еще в статье–воспоминании «Опять в Женеве» (она, как и статья «Ленин и литературоведение», частично включена в предлагаемый сборник) Луначарский писал: «Я уверен, что если бы я был более догадлив и, придя домой после этих прогулок (вместе с Лениным. — И. Л.), сейчас же записывал все, что слышал из его уст, я мог бы сейчас представить вам, мои молодые читатели–комсомольцы, преинтересную книгу, но я слишком поздно спохватился, как и многие другие».

Тщательность, с которой Анатолий Васильевич относился к работе над энциклопедической статьей «Ленин и литературоведение», неоднократно перерабатывая и дополняя ее (о чем он также писал в письмах из Женевы в 1932 году), и записи в дневниках подтверждают, что новое обращение к изучению и восприятию ленинского наследия было также и подготовительной работой к книге о Ленине. Важность и обстоятельность этого исследования, посвященного наиболее близкой для Луначарского теме — культуре, которое самое уже могло быть развернуто в книгу, заставляет еще раз вспомнить фразу из письма: «Для этого у меня есть все… кроме времени».

Роль Ленина в жизни Луначарского была огромна, влияние его — определяюще. Об этом многократно говорил и писал Луначарский, считая, что встреча с Владимиром Ильичем была для него величайшим даром судьбы, Владимир Ильич высоко ценил деловые качества Луначарского, его вклад в работу редакций партийных газет, выпускаемых в эмиграции в Женеве и в Петербурге в 1905 году, его выступления на политических диспутах. Об этом говорят письма Ленина к Анатолию Васильевичу.

Вот отрывок из письма, написанного Владимиром Ильичем 20 июля (2 августа) 1905 года:

«Помните, Вы писали: ущерба от моего отсутствия из Женевы (Луначарский в то время находился в Италии. — И. Л.) не будет, ибо пишу много и издали. Это так, что пишете много, и газету вести кое–как (но не более, чем кое–как, а нам чертовски нужно большее) можно. Но ущерб–то не только есть, но громадный ущерб, который яснее ясного чувствуется с каждым днем. Личное воздействие и выступление на собраниях в политике страшно много значит. Без них нет политической деятельности, и даже само писанье становится менее политическим».

Н. К. Крупская, вспоминая о приезде Луначарского в Женеву и вступлении его в редакцию газеты «Вперед», писала:

«Луначарский оказался блестящим оратором, очень много содействовал укреплению большевистских позиций. С той поры Владимир Ильич стал очень хорошо относиться к Луначарскому, веселел в его присутствии и был к нему порядочно–таки пристрастен, даже во время расхождения с впередовцами (с 1908 года. — И. Л.). Да и Анатолий Васильевич в его присутствии всегда был особенно оживлен и остроумен. Помню, как однажды, кажется, в 1919 или 1920 году, Анатолий Васильевич, вернувшись с фронта (куда он часто выезжал как уполномоченный Реввоенсовета Республики. — И. Л.), описывал Владимиру Ильичу свои впечатления и как блестели глаза Владимира Ильича, когда он его слушал».

Рассказывая о сотрудничестве Луначарского в газете «Вперед», Надежда Константиновна вспоминает, что Владимир Ильич особенно ценил в Луначарском блестящего стилиста, его умение облекать всякую мысль в «изящную и увлекательную форму». «Мне приходилось», — пишет Крупская, — несколько раз присутствовать при разговорах Владимира Ильича с Анатолием Васильевичем и наблюдать, как они «заряжали» друг друга».

Впервые после резкого расхождения в 1908–1909 годах из–за разногласий по важному тактическому вопросу — об отношении к деятельности большевистской фракции в Государственной Думе, и по философским вопросам, они встретились в 1910 году, на Копенгагенском конгрессе II Интернационала.

Анатолий Васильевич вспоминал:

«Перед съездом, не до–Копенгагена, уже в Дании, мы встретились с Лениным и дружески разговорились. Мы лично не порывали отношений и не обостряли их…»

А вот свидетельство Надежды Константиновны:

«Ильич по возвращении в Париж рассказывал, что на конгрессе удалось ему хорошо поговорить с Луначарским. К Луначарскому Ильич всегда относился с большим пристрастием — больно его подкупала талантливость Анатолия Васильевича».

Это воспоминание подтверждает то, о чем писал Луначарский, — личные отношения между ними не обострялись, личная симпатия сохранялась даже в отдельные годы взаимной резкой полемики и формального разрыва, как следствия идеологических ошибок Луначарского. Ленин не переставал считать этот разрыв временным.

Задуманная Анатолием Васильевичем книга о Ленине была бы гимном гению Ленина. Да и о своей жизни он не мог бы рассказать, не рассказав прежде всего о своем «великом учителе, о великой партии, к которой принадлежал». Это хорошо понимал Горький, который в нескольких письмах убеждал Луначарского в необходимости начать писать мемуары.

Вот выдержки из этих писем.

«А не думаете ли Вы, дорогой Анатолий Васильевич, писать свои мемуары? Вот была бы замечательная книга. И очень нужная для нашей молодежи, плохо знакомой с историей старых большевиков».

Анатолий Васильевич отнесся к этому предложению с большой долей горечи, так как был уже тяжело болен и воспринял это пожелание старого друга, как некий намек.

В письме от 3 октября 1932 года Горький спешит успокоить Луначарского:

«Дорогой Анатолий Васильевич, я предложил Вам писать мемуары, разумеется, не потому, что считаю Вас «конченным» — вопреки мнению берлинских врачей. Нет, я предлагаю это людям более молодым, чем Вы, более здоровым. Причина моей настойчивости очень ясна: история партии большевиков для нашей молодежи пища пресная, унылая и не содержит в себе главного — той «изюминки», коею был именно большевик–подпольщик, мастер революции. Мастера эти уходят один за другим. Я думаю, не нужно доказывать, как хорошо было бы, если бы каждый из них оставлял для нашей молодежи автобиографию свою. Вы, конечно, написали бы блестяще».

И еще в одном письме:

«Вы прожили тяжелую и яркую жизнь, сделали большую работу. Вы долгое время, почти всю жизнь, шли плечо в плечо с Лениным…»

…С тех пор прошло много лет. Мемуарная литература о Ленине пополнилась художественной, написаны пьесы, созданы кинофильмы о его жизни… Но той «биографии–поэмы», о которой мечтал Луначарский, мир пока не увидел. И хотя свои воспоминания Анатолий Васильевич оставил нам главным образом в виде речей, докладов, статей, интервью, в них содержатся неповторимые отражения, частицы живого образа Ленина–человека.

В статье Луначарского «Еще о театре красного быта», опубликованной в «Известиях» 1 сентября 1923 года, есть такая фраза:

«Тот, кто не понимает, что нет никакого противоречия между нашим глубоким коллективизмом и тем, что мы называемся марксистами, то есть по имени определенного человека, и что нет противоречия между нашей верой в массы и нашей восторженной любовью к Ильичу, — тот ничего не понимает!»

Вот эта «восторженная любовь» и делает некоторые, даже самые краткие, наброски такими яркими и запоминающимися.

Поэтому и возникла мысль попытаться собрать в единый сборник то, что написано и застенографировано, дать как бы обобщенный образ Ленина — ЧЕЛОВЕКА НОВОГО МИРА — таким, каким его воспринял и передал грядущим поколениям Анатолий Васильевич Луначарский.

И. Луначарская