§ 3. Религия и социализм

Луначарский был убежден в том, что социализм, по Марксу, — не только социологическая необходимость, но и благо. И в этом качестве социализм — дело не только пролетариата, но и всего человечества. Социалистическая теория Маркса — единство науки и идеала, две половины великолепной арки. И когда Луначарский вновь подчеркивает, что у Маркса мировоззрение широкое, всемирно–историческое, бесконечно превышающее «границы рационального индивидуализма», он сравнивает это мировоззрение с религией, ибо оно невозможно без веры в человека. Луначарский полагает, что тем самым «даны основания новой религии».¹

Вряд ли стоило проводить по отношению к Марксу такие аналогии, тем более что сам Луначарский напоминает, что Маркс «совершенно отказывается от употребления термина "религия"»² и считает Богданова (противника «религиозного» прочтения Маркса) «единственным марксистским философом, продолжающим чистую философскую традицию Маркса».³

Луначарский, понимая незавершенность и противоречивость своей версии философии Маркса, неоднократно возвращается к этому сюжету. То он вводит термин «религиозный атеизм», то воспроизводит Фейербаха — «бог есть человечество в высшей потенции», добавляя, что «все это только символы нашей предельной идеи — идеи беспредельного роста мыслящей и чувствующей жизни».⁴ Говоря о своем «богостроительстве» в 1909 г., Луначарский для всеобщего поклонения предлагает бога в новых ипостасях: бог отец — производительные силы, бог сын — пролетариат, дух святой — теория социализма.

Когда Луначарский призывал «сбросить ветхий плащ серого материализма», речь шла не о материализме вообще и тем более материализме Маркса, а о том его варианте, который Маркс называл «враждебным человеку». Фраза Луначарского «может быть, мы заблуждаемся, но ищем»,⁵ не имела того смысла, который приписал ей Ленин. Для Луначарского философия Маркса несла и теоретическое содержание, и эмоциональный смысл.

Только учитывая это, можно понять позицию Луначарского, которую по отношению к религии он занимал в послеоктябрьское время. Обратимся, например, к стенограмме диспута Луначарского с митрополитом Ал. Введенским (диспут на тему «Личность Христа в современной науке и литературе» состоялся 3 октября 1927 г.). Луначарский, в частности, сказал:

«Мы все прекрасно понимали, что богословие с точки зрения подлинной научности, опирающейся на факты, просто не может быть принято как наука; это есть умопостроение, чрезвычайно интересное, направленное на защиту и развитие определенных данных, которые откровенно церковь берет за аксиому, за истину, которую она даже не трудится доказать…

…Ученые увидели, что все то, чему учит церковь и что имеет такое громадное значение для человечества, что все это самим человечеством постепенно создавалось и претворялось».⁶

Приведем еще одно, имеющее принципиальное значение, рассуждение Луначарского. Он полагает, что

«существует система идеализма, имевшая огромное значение, и общественное и философское, — именно христианская религия со всеми ее сектами и философскими отростками, которая по своим корням демократична.

Что же такое демократический идеализм и каковы его основные черты? Без критики христианства никакая критика идеализма вообще недостаточна и неправомочна.

Христианство, как и все религии такого типа (а их было немало, и христианство — жгут, который свит из этого предварительного ряда ему подобных религий), представляет собою первоначально действительно религию рабов, религию низов, бедняков, развертывающуюся постепенно в виде сознательного протеста против религии богатых.

В основе такого рода демократических религий, народных религий, лежат, конечно, и демократические идеи, и революционные идеи, и даже иногда, в значительной мере, социалистические.

Демократические идеи потому, что классы, изобретая свою идеологию, свое утешительное миросозерцание, такое миросозерцание, которое подняло бы их самочувствие, помогло бы им жить, конечно, не могут не придать этому миросозерцанию характера, который оправдал бы демократию. И действительно, все такие религии, как, скажем, учение еврейских пророков, отдельные известные нам и сравнительно недостаточно изученные демократические религиозные течения индусов, некоторые такого же рода проявления в китайской религии, — всегда утверждают, что божество вовсе не есть покровитель и отец богатых, что, наоборот, земная власть, основанная на неправде, есть уклон от этого небесного пути, и что настоящий небесный путь заключается в человеческом равенстве. И с этой точки зрения богатый, попирающий главу ближнего, является гордецом, ненавистным богам, а, стало быть, попираемый — тем самым божьему сердцу, сердцу этой правды, близок и мил…»⁷

И когда Маркс, суммировавший весь мировой опыт, стоял уже обеими ногами на мощной силе человечества, благодаря выросшей тогда науке и технике, на начинающемся опыте пролетариата и объективном наблюдении судеб этой части человечества, когда Маркс стал строить свой великий материалистический синтез, он обратился к материалистам и сказал: вы не правы, потому что у вас материя косная, лишенная внутреннего развития. У вас материя себе довлеющая, у вас какие–то куски, которые находятся в определенном соотношении друг к другу, и, конечно, идеалисты более правы, потому что они рассматривают мир не как косные кусочки и их комбинации, а как процесс мыслительный, как развитие идеи, по аналогии с работой их голов, и часто поэтому удовлетворяются мышлением о мире и «правильное» мышление о мире выдают за самый сладкий и зрелый плод. Нет, неверно. Процессы природы идут не по аналогии с мыслью, а по аналогии с трудом, по аналогии с тем, что мы чувствуем в своих мускулах, с борьбой, когда сцепляются две силы и неизвестно, которая из них победит, по аналогии с нашей собственной энергией, а самое слово энергия в переводе значит труд!⁸

Ленин, справедливо подмечая гносеологические промахи Луначарского, не хотел признать справедливость его вывода (сделанного задолго до А. Грамши): массы не могут усваивать философию иначе, как веру. Жизненный идеал Луначарского–марксиста — прекрасная, гармонично развитая личность, сообщество таких личностей. Этот идеал он называет эстетическим в широком смысле и находит именно в эстетике общую концентрацию оценки, объединяющую подход к человеку с трех точек зрения: истины, добра и красоты.

По поводу книги «Религия и социализм» в 1919 г. Луначарский писал: «Время для второго ее издания еще не пришло».⁹ Но он не отказывается от какого–то «ядра» произведения. Думаем, это касается аксиологической стороны, которую Луначарский высвечивал во всех философских учениях, в том числе и в особенности в учении Маркса.

Человек не может жить без надежды, но надежда и есть вера без бога. Человек не должен искать смысл мира, он должен «дать миру смысл».¹⁰ Маркс и подарил миру «последнюю великую религию», стал, как «вождь–гений», божеством. Он дал «новое религиозное пролетарское сознание» как веру в истину, добро и красоту, свободу и справедливость.

Луначарский пишет:

«На троне миров воссядет Некто, ликом подобный человеку, и благоустроенный мир устами живых и мертвых стихий, голосом красоты своей воскликнет: "Свят, свят, свят, полны небо и земля славы твоей".

И человекобог оглянется и улыбнется, ибо вот все добро.

И опочит, добравшись до священной субботы? Да нет же. Ведь все это только символы нашей предельной идеи — идеи беспредельного роста мыслящей и чувствующей жизни».¹¹

Подобная аксиологическая символика накладывалась, с одной стороны, на массовое сознание, с другой — на сознание Иосифа Сталина. Эта символика Луначарского оказалась пророческой: «Восставшие рабы могут иметь своего бога».¹²

Поясняя свою позицию, Луначарский писал:

«Я думал, что социализм выиграет от раскрытия этической ценности, от того, что он будет представлен как полный ответ на все религиозные проблемы и, таким образом, как завершитель и разрушитель, ликвидатор всякой религии».¹³

И далее:

«Конечно, мы, марксисты, отрицаем существование какого бы то ни было бога, и искать его нечего… Бога нужно не искать, толковал я, его надо дать миру. В мире его нет, но он может быть. Путь борьбы за социализм, т. е. за триумф человека в природе, это и есть богостроительство».¹⁴

Тем более что огромное количество людей настроено религиозно. И им легче подойти к истинам социализма через свое религиозно–философское мышление.

В оценке религии Луначарский применяет методологию Маркса:

«Религией называется построение, удовлетворяющее потребность человека войти в условную связь с миром, со вселенной, со средой, в которой он живет…

Ярким выражением греческой религиозной мысли явилась скульптура.

…Изображая богов, они (афиняне) придавали им вид людей, которые не имеют ни смерти, ни старости, никаких изъянов и пороков. Это — человек в его полном выражении, в его законченном торжествующем выявлении, — человек, каким он должен быть, каким он хотел бы быть. И в этом непередаваемая, непобедимая мораль греческой скульптуры. И до сих пор мы не поднялись выше этого, это есть мечта о человеке, в котором дух и тело одинаково развиты, гармонично сплетены и дают аккорд красоты чарующей.

Таким образом, греческая гражданская религиозность дала нам громадные ценности, вложив их в общечеловеческую сокровищницу…

Мы сейчас можем формулировать наши задачи: люди должны быть братьями, должны жить в красоте, в добре, в истине. Но чтобы этого достигнуть, надо построить правильный хозяйственный порядок, нужно сломить политическое господство одних над другими».¹⁵

Луначарский сделал чрезвычайно много для одной, сравнительно недолгой человеческой жизни, в деле развития отечественной науки, отечественного образования и просвещения, развития культуры в целом. По случаю его смерти одна английская газета писала: «Нельзя отрицать, что он создал систему просвещения почти из хаоса и тем самым оказал огромное содействие упрочению большевистского государства».¹⁶ Очередная трагедия России связана с тем, что пришедшие к власти на волне контрреволюции «ельциноиды» во исполнение антинародных замыслов вновь ввергли страну в хаос.¹⁷

«Религия и социализм» содержит выяснение «места социализма среди других религиозных систем». Бог есть человечество в высшей потенции. Наши потенции надо обожествлять, чтобы крепче любить. Луначарский пишет: «Я склонен считать, что и марксизм, как философия, является новой, последней, глубоко критической, очистительной и вместе с тем синтетической религиозной системой».¹⁸ Философия Маркса — сознавшая себя религия. И это в известном смысле справедливо. Луначарский же полагал, что новая философская система — марксизм — складывалась по законам религиозной романтики:

«Социал–демократизм тоже далеко не система знаний и только, он тоже настроение, полное надежды, радостей, боевого подъема, готовности на жертвы… Это было религией, но не религией попов, а религией человечества. Это была вера в победу добра и идеи».¹⁹

Он изначально определил место марксизма в ряду других религиозных систем: «как отражение в уме, чувстве и деятельности индивида великого процесса освобождения человечества — научный социализм есть новая и наивысшая форма религии».²⁰ Научный социализм был для него «синтетической философией, гармонически соединившей идеал и практику, реалистически и революционно увенчавшей собою грандиозный, глубоко волнующий душу порыв мысли учителей Маркса — великих немецких идеалистов».²¹ Раскрывая назначение «монументальной пропаганды», Луначарский говорил:

«Мы хотим всюду делать надписи, гласящие великие мысли и чувства, взяв их у великих мыслителей. Мы хотим воздвигнуть храмы наши, там будут изображения великих людей, как иконы. Наш храм есть храм человечеству».²²

В письме Аксельрода к Плеханову, датированном февралем 1898 г., говорится о Луначарском–революционере и о том, что привело его к социализму:

«…подтверждение своим затаенным в глубине души мечтаниям и верованиям он нашел в "Zur kritik" ("К критике политической экономии") Маркса и в статье Плеханова "К 60–летию со дня смерти Гегеля"… он черпал "пищу для этой "веры" в дарвинизме, в сочинениях Белинского, проникнутых "глубоким, страстным энтузиазмом к прогрессу, к идее окончательного торжества духа над грубой материей, сознательности над мрачным царством бессознательности"…<у Фейербаха он взял> понимание религии как проецирования человеком на бога своих желаний. Оно оказало влияние в том смысле, что Луначарскому представлялась близкой и направленность, и связь этой идеи у философа–материалиста, предшественника марксизма, с собственными философскими поисками».²³

В марксизме Луначарский увидел научно обоснованную веру в возможность трудового построения справедливого общества свободных, равных и братских народов. Веру без бога и мистики. В письме «Несколько слов о моем "богостроительстве" он давал пояснения:

«Мне никогда не приходило в голову окрестить воззрения, высказанные в моих статьях и книге, "богостроительством"… Термин этот, если употребляется, то исключительно в переносном смысле… Я протестую против клички богостроителя, потому что мои идеи глубоко отличаются от богостроительства в следующих отношениях: богостроители верят в абсолютный хаос, как начало вселенной, в абсолютного бога, как цель ее. Я отнюдь не разделяю этих метафизических положений и считаю вселенную за бесконечный и безначальный процесс.

…Я считаю, что, оговорив несколько раз самым решительным образом: социализм есть особого рода религия — без бога, потустороннего мира, не содержащая в себе вообще ни грамма мистики и метафизики, — я обезопасил себя от всякого нелепого смешения социализма как религии с другими, отжившими или отживающими формами мышления и чувствования…».²⁴

Для того чтобы лучше выразить эстетику марксизма (его идеал, возвышенность цели, понимание прекрасного, истинного…), Луначарский создал свою революционно–христианскую поэтику, прибегнув к категориям этики и эстетики (красота, благо, блаженство, мощь, преданность общему делу…), осветив их светом христианской веры и революционного энтузиазма. Интересен тот факт, что Маркс и Энгельс не избежали такого же искушения и прибегли

«к использованию форм религиозной поэтики и литературы с целью внедрения в жизнь своего учения. Следует напомнить, например, что первоначально пропаганда марксизма началась с эпиграфа к "Манифесту Коммунистической партии": "Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма". Для педанта–атеиста призрак — элемент религиозного сознания, причем даже не монотеистического, а языческого. Текст "Манифеста" трижды переписывался наново, отдельные страницы — множество раз, фразы шлифовались, однако "язычество" в виде призрака коммунизма оставалось. Более того, первоначально сам текст "Манифеста" был задуман в форме катехизиса, от которой по предложению Энгельса авторы отказались. Да и "Капитал" именовался Библией рабочего класса. Вообще использование форм и образов религиозной литературы не мешало передаче нового, в том числе и философского, содержания революционного учения — невозможно обойтись без старых форм при появлении и утверждении нового содержания, о чем твердят азы диалектики».²⁵

Луначарский пытался в религиозной форме передать учение Маркса пролетариату, создать «новую религию» рабочего класса. Более всего Луначарского интересовала та сторона марксистского миросозерцания, которая была направлена к чувству пролетария и способствовала духовному прогрессу всего человечества, что было невозможно как без теоретического обоснования общественного переустройства, так и без его осуществления на практике. Поддерживая марксизм в целом, Луначарский основное внимание уделил разработке концепции личности, сосредоточившись на эстетической и этической проработке вопросов.

Почему же критики Луначарского все же обвинили его в богостроительстве, на чем были основаны их аргументы? Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» возмущался: «Луначарский договорился до "обожествления высших человеческих потенций", до "религиозного атеизма"»,²⁶ до выражений типа «давно зреет во мне новая религия». Более всего Ленина волновала толерантность махистов по отношению к религии, которая ассоциировалась им с буржуазным мировоззрением:

«…русские махисты неверно осведомили публику насчет всего махистского течения в Европе и отношения этого течения к религии. Не только нет в этом отношении ничего подобного отношению Маркса, Энгельса, И. Дицгена, даже Фейербаха, а есть прямо обратное, начиная с заявлений Петцольдта: эмпириокритицизм "не противоречит ни теизму, ни атеизму"… или Маха — "религиозные мнения частное дело"… и кончая прямым фидеизмом, прямым черносотенством и Корнелиуса, который расхваливает Маха и которого расхваливает Мах, и Каруса, и всех имманентов. Нейтральность философа в этом вопросе уже есть лакейство перед фидеизмом».²⁷

Луначарский же в силе своего чувства не видел идеологического подвоха.

«В новом мировоззрении ему послышался "…целый гимн социализму, революции, марксизму, гимн, пронизанный лучами самого возвышенного идеализма…" <Он говорил, что> "преклонение перед мыслью, сознанием, духом достигает… степени фанатизма или энтузиазма", и все это называл религиозным чувством».²⁸

Стало быть, силу своих убеждений в марксизме Луначарский считал религиозной, а не сами убеждения. Итак, что же в действительности представлял собой социальный миф Луначарского, подогнанный под концепцию нового человека?

И в поздних работах Луначарский остался верным методологическим принципам, оформившимся в его ранних трудах. Он продолжал говорить о законосообразности явлений, настаивать на необходимости монистического метода (который теперь называл «историко–материалистическим»).

Что же значит иметь религию? Это значит уметь мыслить и чувствовать мир таким образом, чтобы противоречия законов жизни и законов природы разрешались для нас. Научный социализм разрешает эти противоречия, выставляя идею победы жизни, покорения стихии разумом путем познания и труда, науки и техники.

В первой части книги «Социализм и религия» Луначарский показал механизм появления веры, ее гуманистические корни. Он говорил, что и идеалы нового класса — пролетариата — не субъективны, это объективные, общечеловеческие, обязательные ценности, которые издавна пропагандировались и утверждались религией. Между ними и нравственными истинами можно поставить знак равенства: «Разве социализм не есть самая высокая нравственность, бескорыстие, самопожертвование, любовь к ближнему?»²⁹ — вопрошал Луначарский. Более того, он считал, что социализм и религия совпадают по своим целям и задачам:

«В социал–демократическом движении мы нашли новую форму религии, поскольку это движение преследует аналогичную религии цель: освободить род людской от бедности, под бременем которой он, беспомощный, начал свою борьбу за существование в этом мире превратностей».³⁰

Итак, Луначарский настаивал на общей природе религиозного чувства и коммунистической веры: «…мы утверждаем, что религия жива и будет жить, но что она совершенно изменила свои формы. В сущности, и прежние религии выражали жажду счастья, и прежние стремились к нему познанием и трудом».³¹ Но если религия в конце концов оставила человеку только веру и надежду и не привела к идеалу, то марксизм, опираясь на научные знания и технику, должен воплотить пролетарский идеал в жизнь — покорить природу посредством труда.

«Социализм — это организованная борьба человечества с природой для полного ее подчинения разуму: в надежде на победу, в стремлении, напряжении сил — новая религия… новая религия вся уходит в действие…

Новая религия, религия человечества, религия труда, не дает гарантий. Но я полагаю, что и без бога и без гарантий… она остается религией».³²

Это лишь часть сходств, характерных для социализма и религии. Еще одно, считал Луначарский, состоит в том, что классической вере изначально присуща «связь», объединение людей. В социализме чувство братства, утверждал он, тоже приобретает «сверхиндивидуальные величины»:

«…реальность — вид, человечество, а индивид лишь частное выражение этой сущности. Социализм есть кооперация во времени и пространстве. Но отвергая себя ради вида, индивид находит себя удесятеренно сильным».³³

Помимо всего прочего Луначарский усматривал в религии смыслосозидающую ценность, которая «корреспондирует со всеми остальными видами ценностей в космосе… Мысли она дарит веру в мировой смысл… Жизненная уверенность человека в мире, как таковом, также и ее дело».³⁴ В научном социализме, говорил Луначарский, «уверенность человека в мире» и становится «удесятеренной», и превращается в ницшеанскую веру в человека и его способность не искать смысла мира, а дать миру смысл.