Глава 1. Философский поиск

К числу философских прозрений Ленина следует отнести известный вывод: диалектика и есть теория познания Маркса. Правда, теория познания не сводится только к этому, и Маркс не оставил разработанной абстрактно–понятийно (в академическом смысле) гносеологии.

К тому же теоретики — и в их числе Луначарский, — которые просматривали историю науки и философии сквозь призму марксова прицела, не могли на рубеже веков держаться того понимания гносеологической ситуации (отношения субъекта и объекта познания), которое было характерно для философии, связанной с классической механикой.

Революция в физике внесла в гносеологию из самой науки о природе понимание того, что было гениально сформулировано Марксом еще в 1 томе «Капитала»: свойства раскрываются в отношениях. Вопрос: «Каков мир сам по себе, вне отношения к субъекту?» — смысла не имеет. Философствующие физики (вроде Маха), философы, работавшие на стыке с психологией (вроде Авенариуса), — при всех имеющихся издержках, это обстоятельство отразили профессионально и привлекли к себе в союзники некоторых марксистов, в том числе русских.

Наверное, блестящим подтверждением плодотворности теоретических поисков Маха и Авенариуса в настоящее время могут служить размышления великого русского ученого и мыслителя Никиты Николаевича Моисеева. Он вспоминал первое впечатление от статьи немецкого физика–теоретика Вернера Гейзенберга, в которой

«была фраза о том, что нельзя отделить исследователя от объекта исследований. Она повергла всех нас в шоковое состояние. Студенты отчаянно заспорили, ничего, конечно, не понимая в предмете спора. А преподаватель, который нам только что излагал формализм уравнения Шредингера или что–то в этом духе, как я понимаю, тоже был поставлен в тупик таким утверждением одного из отцов квантовой механики. Он лишь повторил утверждение, которое тогда было стандартным: электрон всегда электрон, его свойства не зависят от наблюдателя, и то, что сказал Гейзенберг, есть сплошной идеализм, об этом не стоит размышлять…

Прошло много лет, отшумела воина, мне самому пришлось читать некоторые разделы теоретической физики. Пришлось по необходимости вернуться к тому вопросу, который был связан со злополучной фразой Гейзенберга. Вот тогда–то я и понял то, о чем говорилось… Выделение любого элемента всегда условно. Он всегда лишь часть целого — часть другой, более сложной системы, из которой его выделить иногда нельзя ни при каких обстоятельствах. Вот почему говорить о нем можно тоже только в сослагательном наклонении. Сам по себе электрон, электрон как таковой, не существует. Впрочем, как и человек, что понял еще великий Сеченов: человек существует только в единстве плоти, души и окружающей природы, как он говорил.

Произнося слово "электрон", мы имеем в виду лишь вполне определенную интерпретацию некоего явления, это есть лишь словесное обозначение наблюдаемого явления, и раскрытие смысла термина "электрон" и есть задача науки! И она будет зависеть от наблюдателя. Электрон плюс наблюдатель, вооруженный камерой Вильсона, где мы видим след "электрона", как и всякой материальной частицы, — это одна система, а электрон и дифракционная решетка, где он ведет себя как волновой пакет, — некая другая система. И разделить, то есть выделить электрон, как таковой, невозможно. А человек, наблюдая, всего лишь наблюдая происходящее, уже одним этим вмешивается в протекающие процессы, меняет их ход, пусть в ничтожной степени, но меняет! И, не поняв этого, человек не может проникнуть к тем силам природы, которые скрыты в недрах атома.

Все то, о чем говорилось, показывает, что основные парадигмы рационализма, и прежде всего принцип стороннего наблюдателя, должны быть подвергнуты ревизии. Физика это подтвердила экспериментом. Без квантовой механики не было бы атомной бомбы. Значит, все мы должны изучать "изнутри", с позиции участника событий, с учетом нашего воздействия и нашей ограниченности, рожденной "законами" саморазвития Универсума. И этот отказ от рационализма XVIII века (вернее, переход к новому рационализму) вовсе не означает потерю научности. Надо просто по–другому понимать смысл науки. Один из величайших мыслителей XX века Нильс Бор говорил о том, что никакое по–настоящему сложное явление нельзя описать с помощью одного языка. Необходима множественность ракурсов рассмотрения одного и того же явления. Мне эту мысль хочется выразить несколько по–другому. Для того чтобы человек имел нужное понимание (понимание, а не знание, что совсем не одно и то же), ему необходим некий голографический портрет явления. А его могут дать только различные интерпретации. В построении таких интерпретаций на основе эмпирических данных (а значит — и согласных с ними) и состоит основная задача современной науки (и не только квантовой физики). А совсем не приближение к мифической "абсолютной истине", как полагал Гегель и, вслед за ним, теоретики диалектического материализма.

Но то, на что нам указала физика XX века, имеет место и в гуманитарных науках. Новые знания, усвоенная догма, — все это меняет сознание, а следовательно, действия людей. Что, в свою очередь, означает и изменение хода исторического процесса. Человек, изучающий историю, делающий какие–то выводы, неизбежно вмешивается в саму историю. Этот факт нельзя игнорировать. Фраза Гейзенберга превращается в принцип — принцип неразделимости исследования и объекта исследования. И надо учиться жить в этом странном относительном мире и извлекать из него ту информацию, которая помогает людям в нем существовать, без которой они просто не смогут выжить. Вот таким образом я и начал однажды относиться к науке.

Так, казалось бы безобидное эмпирическое обобщение о целостности Вселенной, о ее системном характере влечет за собой пересмотр многих основных положений, которые раньше носили для меня характер азбучных истин и воспринимались как раз и навсегда данные. Даже само понятие истины должно быть пересмотрено: истины для кого, ведь абсолютной истины просто нет! Мы видим себя погруженными в хаос мироздания, мы способны реагировать на нечто происходящее "около" себя, анализировать наблюдаемые зависимости, но не абсолютизировать их и наше знание. И в то же время эта ничтожная частица мироздания, именуемая человеком, способна извлекать из хаоса самоорганизации невероятное количество информации и ставить эти знания себе на службу, меняя и условия жизни, и историю, и себя… А может быть, и заметно влиять на весь ход процесса развития Универсума. Кто знает?

Это новая позиция антропоцентризма».¹