§ 2. Аксиология

Европейски образованный человек, Луначарский штудировал работы Маркса и Спенсера, Энгельса и Милля. Под руководством Авенариуса изучал психологию и биологию в Цюрихском университете. Он, в отличие от Ленина, Богданова, рано обратил внимание на оценочную сторону марксова учения, философского прежде всего. Сциентистский подход к философии Маркса (сквозь призму «Анти–Дюринга») Луначарский не принимал и вычленил «практически–духовную» сторону марксизма. По его мнению, «синтетическая философия» Маркса гармонически соединяет идеал и практику, и в этом смысле она аналогична религии. Надо сказать, что аналогия между философией и религией для самого Маркса, в отличие от Ленина, не могла быть пугалом. В «Капитале» читаем:

«Философия сначала вырабатывается в пределах религиозной формы сознания и этим, с одной стороны, уничтожает религию как таковую, а с другой стороны, по своему положительному содержанию сама движется еще только в этой идеализированной, переведенной на язык мыслей религиозной сфере».¹

Духовно–практическая мифология подчиняет силы природы в воображении.² Религия же выступает не просто как опиум народа, а как сердце бессердечного мира.³

Луначарский справедливо обобщал:

«Задачей Маркса и Энгельса было осветить действительность под углом зрения необходимости, т. е. научного познания. Задача оценки совершенно почиталась ими второстепенной, может быть, третьестепенной. Но полнота человеческого отношения к миру получается лишь тогда, когда его процессы не только познаны, но и оценены. Человек есть существо познающее и оценивающее, лишь из познания и оценки вытекает действие».⁴

Луначарский был первым интерпретатором философии Маркса, выделившим, наряду с практическим и познавательным аспектами взаимодействия субъекта и объекта, ценностный аспект. В начале XX века он еще только раскрывает для себя философию Маркса в ее специфике, в связи с этим формирует собственную аксиологическую позицию («К вопросу об оценке», 1903 г.). Основное содержание этой работы было развернуто им год спустя в работе «Очерк позитивной эстетики», вошедшей в коллективный сборник «Очерки реалистического мировоззрения».

Мысль Луначарского проста: оценивать что–нибудь — значит устанавливать отношения между объектом и субъектом. В отличие от иных отношений, здесь критерием выступает удовлетворение какой–либо человеческой потребности. В зависимости от потребностей классифицируются и оценки. Луначарский подчеркивает, что многоцветную игру этого явления невозможно понять, изучая изолированный индивид. Ключ к пониманию всех и всяких родов оценки дает нам только исследование социально–психологических отношений.

Он справедливо указывает на биологические предпосылки ценностного отношения, но, как приверженец марксовой позиции, жизнеутверждающую или жизнеотрицающую оценку выводит из социальных отношений, отношений классов, других групп и т. п.

Наука об оценке — эстетика. Человек оценивает с трех точек зрения: истины, красоты и добра. Луначарский пишет:

«Истина, красота и добро слились у идеалистов в один потусторонний, умопостигаемый мир, в царство небесное… истина, красота и добро, или познание, счастье и справедливость соединяются у активных реалистов в один идеал могучей, полной жизни, который человечество может завоевать на земле путем эмпирического познания, техники и художества и, наконец, социального творчества».⁵

Луначарский именует свое воззрение «реалистическим», видимо, противопоставляя механистическому материализму, «ветхий плащ» которого он призывал сбросить. Не случайно, переиздавая статьи 1903–1906 годов в 1922 г., он пишет, что сборник «нисколько не устарел», будет способствовать выработке эстетической и нравственной мирооценки у нового поколения.

Можно напомнить о том, что сам Луначарский оставил огромное аксиологическое наследство: статьи, доклады, книги, в которых содержатся тончайшие эстетические и моральные оценки, оценки политические, в целом далекие от той вульгаризации, которая была присуща сталинским публицистам.

Надо сказать, что, опираясь на марксову концепцию, Луначарский использовал то рациональное, что было в эмпириокритицизме. Он принимал оценку в качестве явления жизни, которое уже в силу этого подлежит научному познанию. Он говорил: «Если мы условимся называть науку об оценках вообще эстетикой, то психобиологическое исследование оценки будет содержанием биологической эстетики».⁶ Категориальный аппарат выделенной Луначарским области знания поэтому сопряжен с органическими процессами, функционально соответствующими оценочным психическим явлениям. Он состоит из таких понятий, как «приятно», «больно», «хорошо», «дурно», «полезно», «вредно», «отвратительно», «прекрасно» и т. д.⁷

«Вне соотношения с каким–либо чувствующим организмом, — считает Луначарский, — ничто не имеет цены. Оценивать что–нибудь значит устанавливать отношения между объектом и субъектом, с точки зрения которого оценивают».⁸

Таким образом, всякая оценка в интерпретации Луначарского изначально субъективна. Объективной, т. е. научной, она может стать только тогда, когда принадлежит не одному человеку, а коллективу:

«Только социально–психологическое исследование дает нам ключ к пониманию всех и всяких родов оценок».⁹

Следовательно, оценка принадлежит области социально–психологических явлений, и только в этом расширении мы можем найти ключ к «пониманию всех и всяких родов оценки», т. к. у разных людей оценки явлений не совпадают, вследствие чего образуются роды (сюда относятся узкогедонический, утилитарный, моральный, эстетический, динамический и гармонический), виды и типы оценок, т. е. некая их «общественная» структура.

Познание в своей объективности и бесстрастности имеет констатирующий, конститутивный характер. Оно демонстрирует, но не может предписывать. Оценка же противостоит ему в качестве критерия отбора («вкусового» предпочтения) в ситуациях выбора: «…что выше — индивидуальное или мое здоровье, или здоровье моей семьи, или здоровье человеческого вида? Отвечает на это не наука, не ученый учит, как ценить жизнь»,¹⁰ — говорит Луначарский.

Самым простейшим критерием оценки Луначарский считает непосредственное чувство, которое признает хорошим все, что доставляет удовольствие, и дурным все, что доставляет страдание. Поэтому первый (низший) род оценки — сенсуальный, гедонический. Однако человек не может ограничиться только подобным критерием. Как существо биологическое, организм, он в своей жизнедеятельности жаждет самосохранения и развития, поэтому Луначарский конкретизирует выбранный им критерий: «хорошо все, что полезно здоровью и жизни», дурно все, что им вредно. Так появляется следующий род оценки: рационалистический, утилитарный. А поскольку человек существо общественное, то должен коррелировать свою собственную оценку с коллективной. Из этого появляется общественная, или моральная, оценка явлений, которая является высшей и выступает по отношению к низшим своего рода критерием объективности:

«Чем сильнее и шире в индивиде потребность быть источником радости для других, тем выше ценится он сам согласно этому критерию и тем неуклоннее пользуется он им при оценке других явлений. Хорошо то, что приносит благо другим людям; дурно то, что вредит им».¹¹

Очень интересным представляется нам тот факт, что свою теорию оценочной деятельности Луначарский строит на теории жизненных рядов Авенариуса, который, в свою очередь, позаимствовал ее у Петцольда. У Авенариуса в его теории жизненных рядов объектом исследования стали явления сознания, происхождению которых он ищет объяснения. Согласно Авенариусу, мозг — это саморегулирующийся автомат, цель которого — сохранение подвижного равновесия в неизменном виде, а психические явления — отражение колебаний, проделываемых мозгом по восстановлению его равновесия» (см.: Р. Авенариус. Критика чистого опыта… С. 32). Оценку Авенариус считает чисто психическим явлением. Луначарский поддерживает его точку зрения и основывает на ней объяснение биологического механизма появления оценки:

«Всякое чувствующее существо избегает боли, стремится прекратить ее и, наоборот, старается испытывать удовольствие и длить уже испытываемое… Страданием сопровождается всякий процесс, нарушающий непосредственно равновесие в организме. Наслаждением сопровождается всякий процесс, восстанавливающий непосредственно равновесие в организме».¹²

Вслед за Авенариусом Луначарский считает, что процесс восстановления равновесия имеет психофизиологическую основу (напомним: Луначарский говорит о биологической эстетике):

«В человеке всегда существует бездна глухих потребностей, представляющих из себя медленно накопившиеся жизнеразности, т. е. нарушения равновесия. Отчасти отдельные нервно–мозговые центры или органы тела недостаточно уплотняются, и в них накопляется излишняя энергия в потенциальной форме органических запасов. Все, что быстро устраняет такие жизнеразности, испытывается как удовольствие. Я рад другу потому, что мне о многом надо переговорить с ним, потому что он всегда умеет успокоить, развлечь, развеселить меня, разрешить мне недоразумения и т. д.».¹³

Эстетическую оценку Луначарский считает наиболее всеобъемлющей, так как она полностью соответствует предложенной Авенариусом схеме и устраняет «жизнеразность», гармонизирует жизнь:

«В основе этой оценки лежит стремление к возможно большему обогащению жизни путем ее гармонизации. Для того, чтобы ощутить что–либо, вообще пережить, сознать что–либо, нужна известная затрата нервной энергии. Так что, обогащая жизнь чувства, сознания, мы увеличиваем трату энергии, утомляем мозг. Все то, что относительно мало обогащает нашу жизнь, вместе с тем трудно воспринимаясь, требуя большей затраты энергии, мы называем безобразным, нелепым, смутным, некрасивым и т. д. Все то, что дает нам много ощущений при относительно небольшой затрате, мы называем стройным, ясным…».¹⁴

Все, что гармонизирует жизнь — хорошо, а что дезорганизует, «требует бесплодной затраты сил — дурно». Эстетической оценке, считает Луначарский, подлежат как отдельные предметы, так и люди, и общества.

Характеризуя каждый из выделенных им типов оценок, Луначарский обнаруживает их классовую природу. Гедонический тип, считает он, «вырабатывается обыкновенно у представителей паразитных классов»; тип утилитарный свойствен эгоистам, индивидуалистам, мещанам; тип моральный, имеющий тенденцию к универсальности, основан на моральной любви, которая характерна для классов угнетенных и совершенно прекративших «всякую борьбу за улучшение своего положения. Обыкновенно те же классы сознают, кроме того, мечты о сверхземном суде и счастье, поэтому мораль любви почти всегда сочетается с мистицизмом».¹⁵ И последний, эстетический тип, — «это чисто языческая оценка», не имеющая ничего общего с моралью долга. Она основана на любви к красоте, которую Луначарский интерпретирует в духе Ницше — как любовь к существам, «полным радостной и гармонической жизни», «способствующим такой жизни» и побуждающим к творчеству, к «борьбе с безобразным». А так как «безобразие жизни современных людей… результат общественного построения, то эстетик–творец… ставит себе целью пересоздать или, по меньшей мере, способствовать пересозданию общественного строя».¹⁶ Эстетическая оценка присуща как правящему классу, так и поднимающемуся демократическому классу. Итак, мы видим, что в основу социальной, пролетарской борьбы Луначарский кладет эстетическую (в основе языческую) оценку.

Деление эстетической оценки на два вида (романтическую и классическую) базируется у Луначарского на признании существования у пролетариата двух типов идеала: титана и человекобога. Первый вид идеала (и эстетика романтиков) присущ правящему классу, который стремится к сохранению достигнутого, направлен на защиту созданной культуры. Второй вид идеала (и эстетика классиков) присущ демократическому классу, который страстно любит «грядущую культуру и, не задумываясь, жертвует собою для ее завоевания… не в силу долга, а в силу самых непосредственных личных импульсов». И наконец, высшей точкой в теории оценки Луначарского является объявление им эстетической мирооценки жизнеутверждающей, т. е. жизнесозидающей.

Итак, из теории оценки Луначарского можно сделать достаточно прогрессивные выводы в духе марксизма:

— оценка имеет социальную природу;

— классовый характер оценки очевиден;

— демократический идеал (классическая эстетическая оценка) наиболее прогрессивен, является жизнеутверждающим и жизнесозидающим;

— для достижения этого идеала необходимо социальное переустройство.

О том, что вопросы аксиологии решаются в марксистском ключе, говорил сам Луначарский. В «Этюдах критических и полемических» Луначарский писал по этому поводу:

«В первый раз я познакомился с… марксизмом… очень давно, а именно в 1892 году. Я был в то время еще очень молод. Столь ранние знакомства не всегда оказываются прочными, в 17 лет человек еще далеко не готов и может претерпеть самые неожиданные изменения. В данном случае было не так. Вместе с моим умственным ростом росли и мои марксистские убеждения. Само собой разумеется, у меня постоянно возникало много различнейших вопросов, сомнений, недоумений; однако всегда так случалось, что из всех испытаний марксистские мои убеждения выходили все более и более упроченными.

На иные вопросы и сомнения я находил вполне удовлетворительные ответы при более внимательном знакомстве с произведениями самого Маркса и его школы, на другие мне приходилось отвечать более самостоятельным путем… на некоторые вопросы я не находил непосредственного ответа в марксистской литературе. Разрешить эти вопросы в духе общего моего мировоззрения, дать на них ответы, которые бы естественно примыкали к моим основным марксистским точкам зрения, — такова была существенная потребность, настоятельно мною испытывавшаяся…

В… человеческом сознании меня, конечно, очень интересовало явление познания в самом широком смысле этого слова. Ища такого воззрения на познание, которое, удовлетворяя всем моим запросам, свободно сочеталось бы с истинами марксизма, я имел счастье познакомиться с биологической теорией познания Рихарда Авенариуса и с воззрениями по этому вопросу Эрнста Маха…

Стараясь разрешить в терминах биологических вопрос о красоте, я пришел к уверенности, что биологические явления, лежащие в основе эстетической эмоции, лежат также в основе решительно всех оценок; все человеческие оценки предстали предо мною как развитие и вариации одной основной оценки, корнем которой является — жажда жизни…».¹⁷

Итак, мы увидели, как эстетика, став у Луначарского наукой об оценках, вышла за собственные пределы: «Оценивает человек с трех точек зрения: с точки зрения истины, красоты и добра. Поскольку все эти оценки совпадают, постольку можно говорить о единой и целостной эстетике, но они не всегда совпадают, а потому единая в принципе эстетика выделяет из себя теорию познания и этику».¹⁸ Можно проследить, как это происходит. Оценка принадлежит биологической психологии и имеет дуальную природу. С точки зрения биологической оценка может быть одна, в ней совпадают все вышеперечисленные критерии, ибо «идеалы всеобъемлющего знания, справедливого строя человеческой жизни и торжества красоты легко сливаются в одном идеале maximum'а жизни».¹⁹ С точки зрения психологической дело обстоит иначе. Разум нарушает эту гармонию:

«Свои инстинкты человеку приходится сдерживать разумом… В корне доводов разума, несомненно, лежит та же эмоциональная сущность, та же жажда наслаждения, страх перед страданием, но они являются не в непосредственной живой форме, а в отвлеченной, в форме мысли. И начинается внутренняя борьба. Вещь или поступок оцениваются двояко: с точки зрения непосредственного наслаждения и с точки зрения более отдаленных последствий. Это — борьба страсти и благоразумия».²⁰

На более высокой стадии развития разум вообще становится опасным, считает Луначарский, ибо «конкретные жизнеразности превращаются в абстрактные задачи, человек начинает сознавать противоположность своих интересов интересам семьи, рода, общины, нации, к которым он принадлежит».²¹ В конце концов обнаруженное им противоречие между биологическим и психическим, инстинктом и разумом Луначарский решает устранить путем их объединения, ибо только так «единоличная жизнь» соединяется с «судьбами и целями вида», а страсть и стихия — побеждаются справедливостью, т. е. приобретают элементы разумности, объективности: «…поняв внутреннюю сущность инстинктных и разумных оценок, мы поставим верховною целью стремление к поднятию и расширению жизни, к развитию как потребностей, так и средств к удовлетворению их, и получим, таким образом, прочный базис для истинной оценки вещей».²² Истина обретает единение с добром и справедливостью, когда учитываются интересы всего рода человеческого:

«Только высшая точка зрения, точка зрения требований полноты жизни, наибольшего могущества и красоты всего рода человеческого, жажды того будущего, в котором справедливость станет само собой разумеющимся базисом красоты, дает нам руководящую нить: все, что ведет к росту сил в человечестве, к повышению жизни, есть красота и добро неразрывные, единые; все, что ослабляет человечество, есть зло и безобразие».²³

В приложении к живой жизни истина есть самое лучшее орудие борьбы человека с природой. «Истина, приложенная к общественному строю, может заключаться только в исследовании законов развития общества и открытии путей, какими можно овладеть этими законами, чтобы вести общество к его идеалу, — идеалу, продиктованному жаждой полноты жизни, жаждой красоты…».²⁴ Гносеология же становится для аксиологии критерием истинности и перекидным мостиком от теории к практике. Другими словами, эстетика — ключ к открытию научных законов построения идеального общества. Поскольку русская революция была призвана (наряду с решением политических и социальных задач) продемонстрировать прорыв «всех общественных сил вперед, к бесконечному развитию»,²⁵ эстетический идеал мог быть достижим только в итоге общественного переворота. Так задачи культурного строительства смыкались с задачами социальными, а эстетика становилась теорией социокультурного строительства.

Эстетика Луначарского в основе антропологична (так как оценивает все явления «с точки зрения прогресса мощи человечества») и имеет гуманистический характер:

«Идеал личности прекрасной и гармонической в своих желаниях, творческой и жаждущей все растущей жизни для человечества, идеал общества таких людей, в котором борьба между людьми принимает характер соревнования в достижении разными путями цели, — это эстетический идеал в широком смысле».²⁶

В эстетике Луначарский увидел не только науку об оценках, но и обнаружил истинный характер этих оценок, а также цель всякой оценки («поднятие и расширение жизни», жажду будущего) и средства к ее достижению (установление справедливости, единение всех людей, достижение красоты и могущества рода человеческого). Для этого необходимо открывать законы природы, считал он, которые, в свою очередь, станут законами для построения идеального общества:

«Смысл нашей социалистической работы заключается в построении такой жизни, которая дала бы возможность развернуть все таящиеся в человеке возможности, которые сделали бы человека в десятки раз умнее, счастливее, красивее, богаче… Мы постоянно строим лучшее… мы не видим конца и предела этому строительству, но первые звенья его мы выполняем сейчас».²⁷

Суть этого созидания — в объединении задач искусства с завоеваниями революции. Если революция расчищает путь для нового, то искусство творит, созидает его, в том числе человека и общество, гармонизирует их. Идеалом человечества Луначарский считал Человека Труда, преобразующего себя, природу и общество ради достижения Всеобщего Блага, Справедливости и Счастья.²⁸ Вслед за Рихардом Вагнером Луначарский повторяет:

«Искусство и социальное движение имеют одну и ту же цель, но ни то, ни другое не может достигнуть ее, если они не будут стремиться к ней сообща. Цель эта — прекрасный и сильный человек. Пусть революция дает ему силу, а искусство — красоту».²⁹

На чем такое взаимодействие может основываться? Прежде всего на признании того, что «социал–демократия не просто партия, а великое культурное движение», поэтому «борьба социализма с капитализмом есть величайший культуркампф».³⁰ Революционный переворот в области искусства ³¹ состоял в том, что признавалась возможность появления социал–демократического искусства и художника–пролетария. Этот художник должен быть, во–первых, выразителем «пролетарского духа» и «пролетарского настроения»; во–вторых, показать, что народ стал творцом истории, пришел к осознанию своей великой миссии; в–третьих, стать реалистом в новом смысле этого слова; в–четвертых, изобразить грядущее.

«Пролетарский художник будет изображать и рабочий быт, но не нищета привлечет прежде всего его внимание, а боевая сторона пролетарской жизни. Изображение борьбы, титанических усилий, порывов и упорства, новаторства, то гневно, то светло улыбающегося, составит большую часть мотивов, которые предстоит разработать… Дух творчества, надежды, — вот что вдохнет новую жизнь в реализм, когда реализм станет пролетарским».³²

Манифест демократического искусства, написанный Луначарским, выглядел так:

«Конечно, художник должен свободно избрать себе задачу. Но дело критика указывать назревающие задачи. Быть может, это облегчит художнику его выбор. Осветить все углы современности светом беспощадной критики, но не критики отчаянного отщепенца, а критики сознательного врага старого мира во имя любимого нового. Дать яркое изображение пролетарской борьбы, а также борьбы предшественников пролетариата, да и вообще психологию борьбы, разрушения и творчества во всем их неисчерпаемом многообразии. Раскрыть при этом, как новую стихию, чудную социальность, новое братство, воспитанное холодной бездушной машиной, но само горячее и полное духовной прелести. Раскрыть железную цельность новой души, души борца, ее беззаветную смелость, ее основную веселость, спокойствие… и столь многое другое, милое, трогательное и возвышенно–трагическое в этой душе. Нарисовать картины и картинки чаемого будущего, силуэты выпрямленных внуков, образы мудрой радости жизни, новых тревог, утраченной любви… можно ли перечислить миллионную долю тем грядущего? И главное, дать счастливое предвкушение того широкого, интимного, всеобъемлющего братства, к которому ведет мир пролетариат путем социализма. Вот некоторые из задач социалистического художества. Будем с биением сердца ждать и отмечать первые шаги этого художества. Оно бесконечно широко… в конце концов важны даже не темы, а радостная, победная трактовка их, точка зрения члена класса завтрашнего дня, утреннего, подобно солнцу, восходящего класса».³³

Нужно признать, что в области искусства социализм удался. Все то, о чем писал Луначарский, воплотилось в конкретные художественные произведения и образы. Коммунистический идеал в искусстве в какой–то мере оказался достижим. Это произошло в силу удовлетворения требования «базироваться на новых идеях или на богатстве конкретных образов» (провозглашенного еще Чернышевским). Идеи марксизма стали теми богатыми образами, которые мы находим во многих произведениях времен социалистического реализма. Однако эстетизация научного социализма обернулась его отрывом от жизни и превращением в созданный искусством миф. В конце концов Луначарский социологизировал самое искусство. Оно оказалось продетым в ушко классовой оценки.

1. «Марксизм как социологическая теория, как наука об обществе, может подходить к литературе с нескольких различных точек зрения. Он может брать литературу как отражение общества, и, разумеется, литература отражает общество не только в своих реалистических произведениях, но и в наиболее далеких от реализма. Здесь марксизм берет художественные произведения и анализирует их как с точки зрения более или менее реалистического отражения в них определенных бытовых условий (в этом отношении литература дает богатый материал), так и с точки зрения тех тенденции, тех эмоций, тех идеалов, которые в них отражаются и которые характеризуют личность автора и через нее тот класс, которого он был представителем и для которого он главным образом писал».³⁴

2. «Марксист, как социолог, может подойти к литературе ³⁵ и иначе. Он может интересоваться литературой… как самостоятельным социальным явлением, то есть спрашивать себя, как возникает потребность в художестве слова, как отражается, как развивается это художество слова, как оно действует на общество, то есть какую роль играет в нем… при этом придется пользоваться отдельными конкретными литературными произведениями уже как иллюстрациями для такой теории литературы».³⁶

3. «Марксист может подойти к литературе и с… технической… тактической точки зрения. Он может поставить перед собой такие вопросы: как через посредство литературы воздействовать на массы читателей или слушателей в определенном направлении? Тут могут быть вскрыты на основании изучения законов возникновения и действия литературы определенные приемы, художественного агитационного воздействия».³⁷

4. «Марксист как писатель также чрезвычайно крепкими узами связан с теоретической марксистской работой. Было бы совершенно смешно думать, что культура может помешать марксисту–писателю…».³⁸

Итак, Луначарский предельно ясно сформулировал в этих четырех тезисах основные принципы марксистской эстетики. Нужно признать, что теория советского искусства, у истоков которой стоял Луначарский, — плоть от плоти его эстетической оценки. Аксиологический принцип, пронизывающий собой все виды творчества (базирующийся на взглядах Авенариуса и Ницше), в своем воплощении обрел марксистское лицо и стал марксистской аксиологией.