Российская политическая эмиграция в европейском контексте начала XX в. (по воспоминаниям художника Н. Прахова)

Представители российской творческой интеллигенции в начале XX в. активно путешествовали за пределами России. Одним из излюбленных мест оказалась Италия, колыбель многих искусств. Восприятие Николая Адриановича Прахова (18 мая 1873, Рим — 25 ноября 1957, Киев), художника и искусствоведа, человека, с детства окруженного выдающимися российскими художниками, отражено в его воспоминаниях. Они сохранились в архивном фонде Прахова в отделе рукописей Государственной Третьяковской галереи (ГТГ). Его отец, Адриан Викторович, историк, искусствовед, художественный критик, археолог, был близок с И. Репиным, дал путевку в жизнь М. Нестерову. Мать Н. А. Прахова — Эмилия Львовна Прахова, пианистка, ученица Ф. Листа, ее портреты писали И. Е. Репин, В. А. Котарбинский, М. А. Врубель. Семья Праховых и ее окружение были типичными представителями русской интеллигенции — беспокойной, часто ездившей в Европу, интересующейся всеми общественными движениями.

Прахов провел в путешествиях значительную часть жизни. Он побывал во Франции и Германии, но страной, с которой Прахов был наиболее тесно связан, оказалась Италия. В воспоминаниях он пишет: «Я родился в Италии, в «Вечном Городе» — Риме… Конечно, ни в выборе места рождения, ни способа питания моя личная воля никакого участия не принимала, но, может быть, от того, что начало жизни было положено под сине–синим небом Италии, я всю жизнь испытывал два ярких чувства: любовь и влечение к этой стране. Профессия моего отца, историка искусств, постоянный круг его знакомств и дружбы, состоявший из деятелей науки и искусств, рассказы отца и матери о Риме, Неаполе, Помпеях, Сицилии, а позднее его поездки за границу, неизбежно приводившие в Италию, по пословице: «Все дороги ведут в Рим»».

В осознанном возрасте автор поехал в Италию осенью 1896 г. на три недели, посетив по пути Вену, Рим, Венецию и Геную. Интересно его восприятие смены пейзажа за окном при выезде из Российской империи: «После широкого простора русских полей, после болот и пустырей Полесья показались игрушечными маленькие, по линейке разбитые прямоугольники Австрийской земли. Точно грядки в любительском огороде, красиво подобранные под цвет. Каменные города с историческими названиями мелькают один за другим. Мы видим станции, похожие и здесь одна на другую, как и везде. Те же Депо, водокачки, пакгаузы, те же поворотные круги и стрелки, те же семафоры… Только архитектура другая и материал построек и их расцветка иные. В России, по преимуществу, желто–зелено–коричневые, деревянные здания; в Австрии — кирпичные, а здесь каменные постройки с отражением в них «романского» стиля».¹

Генуя потрясла Н. А. Прахова своими ароматами: «Мягко шуршит под резиновыми шинами колес шипучий морской гравий, в воздухе опьяняющий запах цветущих апельсиновых деревьев и пряный запах морских водорослей».² Рим не произвел на Николая Адриановича ощущения какого–то нового, чужого города, он пишет: «Самое большое впечатление произвел на меня тот факт, что в Риме все для меня было свое, давно хорошо знакомое, точно от рождения не выезжал из родного, уютного города. Новы были только размеры и цвета».³ Николай Адрианович посещает доступные достопримечательности, в том числе римские катакомбы, где его поражает католический священнослужитель, проводивший экскурсию: «траппист⁴–молчальник, освобождаемый от обета на время службы, он давал волю своему языку. После мрачных, невежественных лаврских монахов казалась удивительно симпатичной веселость и светская обходительность, видимо, довольного жизнью человека».⁵

В 1900 г. Прахов посещает Всемирную выставку в Париже, где в течение шести недель изучает новые течения в живописи. Осенью 1902 г. он женится на художнице Анне Крюгер,⁶ они вместе путешествуют по Италии, проведя на этот раз там уже шесть месяцев. Семейство Праховых, объехав еще больше итальянских городов, отправилось в Неаполь. Этот город произвел неизгладимое впечатление на Николая Адриановича необыкновенными манерами местных жителей, своей «темпераментностью».

«Неистовое щелканье бичей и громкое змеиное шипение: «Псст! Псст! Псст!», раздающееся со всех сторон, оглушают иностранца, едва только вышедшего из вокзала на площадь. Это неаполитанские извозчики так бурно приветствуют Ваш приезд».⁷

Извозчики, по Н. А. Прахову, совершенно особенная категория людей в Неаполе, весьма опасная. Местные жители никогда не торгуются с извозчиками, чтобы не навлечь на себя их немилость. «Жест в Неаполе часто заменяет слово. Он также выразителен, как диалект, сокращенные слова которого с успехом заменяют длинные литературные выражения».⁸ Однажды Николай Адрианович поинтересовался у своего знакомого неаполитанца, почему извозчик, услугами которого он регулярно пользуется, постоянно крутит кулаком под подбородком, на что знакомый, посмеявшись, ответил, что так в Неаполе демонстрируют всем, что разговаривают с дураком.⁹

В 1902 г. Прахов с женой первый раз оказались на острове Капри. В одной из своих рукописей, датируемой 1940‑ми годами, Прахов пишет про Капри: «для нас, граждан первого в мире социалистического государства, он славен тем, что здесь много лет жил, работал и творил великий пролетарский писатель — Максим Горький. «Да здравствует Горький, да здравствует Россия, да здравствует социализм!» — такими плакатами и надписями мелом и углем от руки были испещрены стены домов, витрины и ставни магазинов. Это неаполитанские и каприйские социалисты и анархисты устраивали овацию тому, кого считали борцом за справедливое дело рабочего класса, за социальную революцию, за мировой пролетариат».¹⁰ Важно отметить, что подобное описание отношения к Горькому на Капри обусловлено тем временем, когда писались воспоминания.

Мемуары написаны очень живо, образы рабочих и местных обывателей переданы ярко, фотографически отчетливо, но в тексте отсутствует что–то крайне существенное. То, чего автор старается не касаться, хотя именно ради этого прибывают на Капри рабочие, и не только они. Всего одним предложением Прахов перечисляет тех, кто, помимо Горького и Луначарского, живет на острове, а ведь это ярчайшие русские интеллектуалы рубежа XIX–XX вв. Среди них крупнейшие издатели — К. П. Пятницкий, И. Д. Сытин, Е. А. Ляцкой, известные писатели — Л. Андреев, И. Бунин, М. Коцюбинский, публицисты — А. В. Амфитеатров, С. Я. Елпатьевский, С. И. Гусев–Оренбургский, В. С. Миролюбов, театральные деятели — В. И. Немирович–Данченко, А. Л. Волынский. Список далеко не полон: в нем нет А. Богданова, В. Базарова — соратников Луначарского по «философской» полемике, надолго определившей не только судьбу русской философии, но и судьбу России в XX в. Многие внесли определенную сумму на устройство школы (взносы делали также Ф. И. Шаляпин, А. В. Амфитеатров, сам Горький, М. Ф. Андреева). Многие были лекторами каприйской школы. И, конечно, не назван В. И. Ленин, к деятельности этой школы относившийся резко отрицательно.

А. В. Луначарский в 1927 г. подтвердил: действительно, остров Капри выбран для партийной школы потому, что на нем «сидел» Горький. Многие из приезжавших на Капри считали, что «в приготовлении разыгравшейся в России великой драмы Горький, несомненно, сыграл одну из главных ролей».¹¹

Если фигура Луначарского отодвигалась на периферию предреволюционной и ранней советской истории, то фигура Горького всегда была в ее центре, причем с положительной коннотацией (роман «Мать», «Буревестник», «Горячее сердце Данко»), И никаких «Несвоевременных мыслей»; о них специалисты будут помалкивать, до широкого читателя они дойдут только в 1990‑е годы. У Прахова — фигура Горького в центре: он, как магнит, собирал вокруг себя не только революционеров. В действительности, 1908–1909 гг. для Горького — годы поисков, противоречий, заблуждений. Он пережил увлечение богостроительством А. Луначарского и разрыв с ним, интерес к философии А. Богданова и разочарование в В. Базарове.

Н. А. Прахов активно участвовал в создании курсов пропагандистов для школы, в которой преподавал Горький. Он организовал общежитие для съехавшихся рабочих на Villa Pasquale, руководил их прогулками на Капри, в Неаполе и Помпеях. Был одним из учредителей «Общества помощи и содействия русским, живущим в Неаполе и на Капри». Организационные собрания и выборы правления происходили у Горького на Villa Behring в сентябре 1909 г. Прахов вспоминает, что перед тайным голосованием Горький просил не выставлять его кандидатуру, поскольку «работа и состояние здоровья не позволят ему часто ездить в Неаполь, где, в сущности, и должна вестись вся работа среди многочисленного студенчества».¹² В состав первого правления были избраны Н. А. Прахов (председатель), Антонов (секретарь) — студент Неаполитанского университета, А. В. Луначарский, Г. И. Шрейдер и М. Н. Лядов–Мандельштам.

Захваченный идеей создания школы для рабочих, возможностью осуществить давнюю мечту — нести культуру в широкие народные массы, — Горький не замечал, что некоторые организаторы школы с самого начала имели совсем иные цели, нежели просвещение русского пролетариата. В школе читались лекции не только по истории литературы и искусства, одновременно рабочие проходили курсы политической экономии, философии, истории, теории и истории профессионального движения, занимались вопросами современной политической борьбы. Курсы читали настроенные оппозиционно по отношению к Ленину и большевистскому руководству Богданов, Базаров, Луначарский (его–то только и упоминает Прахов в 1939–1940 гг.) — люди, проповедующие эмпириомонизм и богостроительство. Политически они стояли на позициях отзовизма и ультиматизма, которые противоречили тактике ленинцев после Первой русской революции. После прохождения курса школы рабочие должны были вернуться на родину (это было обязательным условием зачисления в школу) и вести там широкую агитационную и пропагандистскую работу. Так отзовисты получали подкрепление для распространения своих идей в России. Ленин и руководство большевиков резко выступили против организации школы для рабочих на Капри. «Атмосфера взаимной нетерпимости» — так характеризовал отношения между школой и руководством большевиков Луначарский.¹³ Со временем противоречия усугубились еще более, когда группа учеников выступила против лекторов и уехала в Париж, где встретилась с Лениным.

Вся эта история удручающе действовала на Горького. В ноябре 1909 г. М. Ф. Андреева писала Н. Е. Буренину: «…здоровье Алеши очень плохо… Он тоже страшно огорчен и удивлен, так как такого разочарования и он не ждал».¹⁴ Тогда же она писала И. П. Ладыжникову: «За последнее время мне пришлось пережить такие ужасные, такие совершенно невероятные разочарования, пришлось убедиться в мелочности и нечестности таких людей, которые для меня были Человеками с самой большой буквы… Предупреждаю Вас — я нынче, по терминологии Луначарского, Богданова и К°, — «мерзкая женщина», меня собирались даже сумасшедшей объявить — не хочу играть с Вами в прятки. Думаю, что Вы меня довольно знаете, чтобы верить, что верую я в дело крепче и горячее, чем когда–либо, а вся беда в том, что я верная собака при Алексее Максимовиче и его «слопать» для мелочного самолюбьишка, насколько только силы мне хватило, не допускала, то есть не позволяла надувать его, когда видела всякие подходы и штуки».¹⁵

Русская литературная публика, приезжавшая на Капри в связи с издательской деятельностью Горького, способствовала возникновению литературно–политического центра, «настоящей русской политической и литературной колонии». О жизни этой колонии журналист М. К. Первухин в 1907 г. опубликовал очерк «У Горького на Капри» в газете «Одесские новости». Каприйские воспоминания послужили ему основой для книги «Большевики» («I bolsceviki», 1918), содержащей нелицеприятные портреты Л. Д. Троцкого, В. И. Ленина, А. В. Луначарского. В связи с возможностью вторичного приезда Горького на остров в 1924 г. Первухин поместил в каприйском журнале «Островные ведомости» («Pagine dell’isola») статью о «русском Капри» периода первого пребывания А. М. Горького в Италии (этот текст в настоящий момент имеет раритетную ценность, так как не переиздавался). Первухин считал, что создание Горьким каприйской школы стало важнейшей вехой на пути к Октябрьской революции 1917 г. Итальянский исследователь С. Гардзонио сообщает о том, что в наследии Первухина остались неизданными «очень живые записки о «гнусной роли» Горького в русской каприйской колонии, находящиеся в архиве «Русского слова»».¹⁶

Прахов оказался в одном из важных центров российской социал–демократии, и его воспоминания важны как непосредственные свидетельства очевидца и участника ряда событий. Как писал Николай Адрианович, «жить на Капри и не быть знакомым с Максимом Горьким значило то же, если не больше, что быть в Риме и не видеть папу Римского».¹⁷ Согласно воспоминаниям самого Горького, на итальянском острове было очень много русских, «набралось на Капри нижегородцев — человек 600».¹⁸

В. И. Ленин приезжал на Капри дважды: в 1908 и 1910 гг. Первый его приезд был весьма быстрым и достаточно напряженным. Он пробыл на острове всего шесть дней. Горький, веривший в позитивную роль школы для дела партии, надеялся на примирение Ленина с Богдановым, Базаровым и Луначарским, однако результат был прямо противоположным: Ленин объявил «о безусловном расхождении с ними».¹⁹

Н. А. Прахов оказался в самом центре разгоравшейся деятельности каприйской школы. Он сводит свои воспоминания к курьезным фактам, привлекшим внимание местной полиции, к «немецким шпикам» и старательно обходит события, связанные с деятельностью школы. Некоторые его воспоминания об этом периоде уже опубликованы. Однако в фонде Н. А. Прахова в Третьяковской галерее остается много материалов, способных раскрыть данную тему глубже. Одним из таких интересных документов является «Доклад на экстренном собрании русской каприйской колонии», прочитанный 30 августа 1909 г., в 1950‑е годы автор сделал его рукописную копию.

На собрании присутствовали: Гольдберг, Ширкес, Лядов, Луначарский, Пешков Зиновий, Соколовский, Антонов, Богородский, Дорман, Прахов, Арбатский, Шрейдер, Шрейтерфельдт, Лоренц, Сикорская, Благушин, Прахова, Григорий Алекс, Флора Шрейдер, А. М. Щербина, А. В. Щербина, Соколовская, Грибкова, Львова, Юрий Желябужский.²⁰

Н. А. Прахов сообщил о разговоре с неким англичанином г–ном Кларком. Тот в негодовании сообщил Прахову о том, что русские на Капри ведут себя непорядочно, упоминая какую–то публикацию в русской газете, где оскорбляли каприйцев. Николай Адрианович пытался сгладить ситуацию, объяснить, что данная статья не совпадала с мнением большинства русских, находившихся на Капри. Рассуждая о предотвращении подобных ситуаций в дальнейшем, Прахов предложил создать представительство русских. Кларка беспокоила политическая ориентация представительства. Прахов пытается уверить собеседника, что оно будет аполитично. Кларк интересовался: «А будет в обществе участвовать signore Gorki?» — «Как член русской колонии г. Горький принимает участие в этом деле, но не как покровитель проектируемого общества, которое желательно создать на возможно более демократических началах», — отвечал ему Николай Адрианович.²¹

Вечером того же дня он доложил о состоявшемся разговоре Горькому, в присутствии Луначарского и Г. И. Шрейдера.²² Совместно решено срочно разрешить эту ситуацию. Для этого они вместе с Праховым отправились опрашивать местных жителей: «В разговоре с этими лицами, а также другими лично мне известными итальянцами никто не упоминал о грозящей опасности или иного политического или анархического акта».²³

Все участники собрания согласились выработать текст обращения к каприйцам от имени русских, переслать в «Pro Capri» и «Paroc chia», прочесть его некоему Синдаку. Исходя из содержания документа можно сделать вывод, что недовольство каприйцев для русской колонии стало большой неожиданностью. Местное население в целом было благодушно настроено по отношению к русским. С одной стороны, русские приносили итальянцам весьма существенный доход, с другой, хоть каприйцы и побаивались «анархических» актов, идеи социализма во многом поддерживали.

Воспоминания Н. А. Прахова содержат важные уточнения, в том числе, и о серьезных происшествиях в российских политических сообществах, об их деятельности в Европе.