Философия, политика, искусство, просвещение

Пруст: вхождение в русское литературно–критическое сознание

Имя Марселя Пруста входит в литературный обиход в России уже в 20-е гг. ХХ века, причем сначала, как указывает А. Н. Таганов, «с довольно высокой степенью пиетета, что, впрочем, вполне понятно, — продолжает исследователь, — так как для Запада к этому моменту Пруст — явление бесспорно крупное».1

Вместе с тем известный исследователь творчества французского писателя Ж.–И. Тадье констатирует неоднозначность оценок Пруста во французской критике 20-х гг.2

Настоящая слава пришла к Прусту во Франции лишь после его смерти,3 о чем свидетельствует, в частности, высокая оценка вклада писателя в литературу, данная крупнейшими французскими писателями и критиками в специальном номере журнала „Нувель ревю франсез“, вышедшем в январе 1923 года.4

С середины 20-х гг. XX в. в западном литературоведении начинают появляться книги о Прусте, претендующие на то, чтобы дать подробные сведения о жизненном и творческом пути французского писателя, целостную картину его творчества. Среди подобных изданий выделяются долгое время остававшаяся авторитетной книга французского литературоведа Леона Пьер–Кена „Марсель Пруст. Жизнь и творчество“ (1925)5 и книга немецкого автора Э. Р. Курциуса „Марсель Пруст“ (1925).6 Первой известной работой, своеобразным „гидом“ по творчеству Пруста для англоязычного читателя стала вышедшая в 1931 году книга будущего знаменитого писателя Сэмюэля Бекетта „Пруст“.7

Высокое признание прустовского творчества продемонстрировала американская критика. Как считает французская исследовательница Жермен Бре, уже в середине 10-х гг. ХХ века в США возникло особое стечение обстоятельств, более благоприятное даже, чем во Франции, для установления литературной репутации Пруста.8

Как заключает Ж. Бре, к 20-м годам „американская критика смогла сделать то, на что не решалась французская, — объявить Пруста последним и современнейшим из великих романистов мира — так что даже последовавшая в 30-е годы реакция против эстетизма “fin de siecle“ не смогла существенно изменить этот образ Пруста, хотя и трансформировала его“.9

Вместе с тем признание Пруста на Западе не может рассматриваться как единственная или даже главная причина пробуждающегося в нашей стране в начале 20-х гг. интереса к французскому писателю. Вхождение Пруста в русское литературно–критическое сознание, характер восприятия его творчества были обусловлены не только и, наверное, не столько известностью писателя на Западе, сколько сложившейся к этому времени культурной ситуацией в России (прежде всего ситуацией в литературоведении, в критике).

При жизни Пруста не замечали у нас, хотя представители русской литературы всегда были чрезвычайно отзывчивы на процессы, происходящие в литературной Франции. Ранние произведения Пруста в России не были замечены, однако, о других французских писателях, часто менее значительных, писали многие наши дореволюционные издания. Например, в „Вестнике Европы“ за 1902 год появилась статья русского литературоведа Ю. А. Веселовского (сына А. Н. Веселовского) „Французское общество конца XIX века в литературных типах того времени“.10 В ней был дан обзор произведений П. Бурже, А. Франса, Эрвье, Брие, Рода, Донне, Кюреля, Рамо, Золя, Л. Доде и др. писателей. Обзор касался отражения в их творчестве быта аристократии, буржуазии, духовенства, литераторов, ученых и т. д. последних десятилетий XIX века. Пруст вполне органично мог бы вписаться в круг этих авторов, так как к этому времени он был уже известен в литературных кругах как хроникер светской жизни в „Фигаро“ и как автор „Утех и дней“, но его имя в статье не упоминается.

В другом номере „Вестника Европы“ в рубрике „Новости иностранной литературы“ помещена статья, подписанная З. В. (очевидно, Зинаида Афанасьевна Венгерова), о писателе–реалисте, „одном из самых ярких и беспощадных исследователей „правды жизни“ — Октаве Мирбо“.11 В том же журнале в 1903 году вышел отклик на книгу французского литературного критика Анри Бордо „Писатели и нравы“ (“Les Ecrivains et Les Moeurs“, 1902), посвященной самым знаменательным и характерным литературным явлениям последних лет. Упоминаются П. Бурже, Ж. Леметр, Э. Роде, Э. Фагэ и др.12 О Прусте — ни строчки. Французский писатель не привлекает внимания нашей критики ни после выхода в свет во Франции его переводов книг Дж. Рёскина, ни после публикации у него на родине первых романов из цикла „В поисках утраченного времени“.

Конечно, Пруст — наследник французского эстетизма, конечно, особенно в его ранних произведениях сильны декадентские мотивы, но не меньшими „эстетами“ и „декадентами“ были уже известные русским читателям Метерлинк или Уайльд. Можно было бы предположить, что имя Пруста замалчивается из–за его принадлежности к писателям–экспериментаторам, модернистам. Но многие экспериментаторы и модернисты (например: Верлен, Рембо, Малларме, Жид),13 а также некоторые немецкие экспрессионисты, итальянские футуристы, французские сюрреалисты были уже достаточно известны в литературных кругах в России.14

А. Д. Михайлов в статье „Русская судьба Марселя Пруста“ дает следующее объяснение причин, по которым Пруст оказался вне поля зрения отечественных критиков в первые два десятилетия ХХ века.15 Он считает, что те русские литературные журналы и газеты, которые могли бы откликнуться на первые прустовские книги, ориентировались, главным образом, на реалистическую традицию (такие, как „Вестник Европы“, „Вестник иностранной литературы“, „Новый журнал иностранной литературы, науки и искусства“, „Русский вестник“ и др.). Некоторые периодические издания появлялись и исчезали в периоды „затишья“ Пруста, то есть тогда, когда он уже был опубликован и прошло какое–то время с тех пор, как его произведение появилось на свет, либо еще только готовилось к печати (например, издания „Новое время (1900), „Новости“ (1896), „Неделя“ (1885–1900). Символистские журналы „Мир искусства“, „Весы“, как пишет А. Д. Михайлов, также с Прустом „разминулись“. Не обратили внимания на писателя по разным причинам деятели русской культуры, внимательно следившие за литературой Франции и не раз бывавшие в этой стране (В. Брюсов, М. Волошин, М. Кузмин и А. Бенуа).16

Одной из главных причин того, что русская литература и критика начала века не заинтересовалась начинающим литератором, исследователь называет малую известность Пруста у себя на родине и невозможность конкурировать с такими именами, как Верлен, Лафорг, Клодель, А. де Ренье, Ростан и с другими писателями, хорошо известными в России. Затем события Первой мировой и гражданской войн, а также революционные потрясения, по справедливому замечанию А. Д. Михайлова, стали серьезной преградой на пути знакомства отечественных читателей с произведениями Пруста.

Первыми в России внимание на Пруста обратили не специалисты по французской литературе, а литературные критики, что было обусловлено состоянием отечественной литературно–критической мысли в 1910–20-х годах. В послеоктябрьское десятилетие литературная критика занимает ведущее положение в науке о литературе, практически заменяя собой теорию и историю литературы.17 В то время как в теории литературы методология, касающаяся вопросов нового искусства, еще была слабо разработана, критика активно обнаруживала свои исследовательские возможности. „Критика в силу своей специфичности, широкой действенности, активной оперативности могла смелее поднимать вопросы, обстоятельное научное решение которых еще не было подготовлено, выдвигать задачи и требования к литературе, для практической реализации которых нужно было время, творческая и теоретическая зрелость“.18

Заслуга введения Пруста в сознание отечественного читателя принадлежит А. В. Луначарскому. А. В. Луначарский был человеком широко образованным. Уже в 900-х годах сначала в России, затем в эмиграции он изучал французскую, итальянскую, немецкую, австрийскую, швейцарскую, норвежскую, английскую литературы. А. В. Луначарский был блестящим знатоком многих славянских и западноевропейских языков, в том числе и французского.

Еще в дооктябрьскую пору у него созревает идея создания новой пролетарской литературы и, в конечном счете, новой пролетарской культуры. Как пишет В. В. Ефимов, «… в период первых политических ссылок и эмиграции, экспансивное воображение молодого революционера Луначарского, увлеченного магией искусства, рождает заманчивую идею создания особой пролетарской культуры, которая грезится ему как некая „органическая метаморфоза единой общечеловеческой культуры“».19 При этом он постоянно подчеркивал важность вооружения рабочего класса знаниями, формирования его чувств средствами искусства для развития этой культуры. «Первоочередной им ставилась задача „завладеть всем культурным достоянием прошлого и настоящего“».20

Находясь на посту наркомпроса РСФСР, который он занял вскоре после Октябрьской революции и возглавлял вплоть до 1929 года, А. В. Луначарский писал многочисленные статьи и даже целые курсы лекций не только по русской, но и по зарубежной литературе. Так, например, им был подготовлен и прочитан курс лекций „История западноевропейской литературы в ее важнейших моментах“, состоящий из 13 лекций и охватывающий период с античности до новейшей литературы Западной Европы.21 Десятки статей, посвященные творчеству разных писателей: Гете, Гауптмана, Руссо, А. Франса, Лопе де Веги, Сервантеса, Шекспира, Б. Шоу, Г. Ибсена, Э. Верхарна и многих других вошли в восьмитомное собрание сочинений А. В. Луначарского.22

Ему удавалось проводить грань между утилитарной оценкой искусства и эстетической значимостью его. В начале 20-х годов критик еще с живым интересом относится к экспериментаторству в искусстве. Он поддерживает футуристов, становится популяризатором представителей „левых“ течений в искусстве. Тем не менее отношение к новым „молодым“ литераторам, прежде всего литераторам „буржуазным“, было непоследовательным и противоречивым. Но даже при неоднозначности оценок А. В. Луначарский признавал, что среди западных писателей “… есть место и для некоторого количества превосходных мастеров; отойдя на известное расстояние, мы увидим, что в оазисах удручающе пустынного этапа в изобразительном искусстве, который сейчас проходит человечество, имеются значительные художники, которые своеобразно сочетают новые искания и старую традицию“.23

В статье „В мире музыки“ А. В. Луначарский высказался более определенно о представителях „буржуазного“ искусства, заявив, “… что даже контрреволюционные и мистические произведения в тех случаях, когда они высокохудожественны и культурно крайне характерны, не должны быть запрещаемы“.24

„Известно, — пишет в своей монографии А. А. Лебедев, — что Луначарский исключительно высоко ценил А. Франса. Он видел, как этот писатель „пришел к выводу, что спасение культуры можно ждать только от пролетариата, что социализм есть та блестящая страница истории человечества, которая должна заменить собою культурные сумерки буржуазного империализма“.25

А. В. Луначарский гордился тем, что был автором первой в русской критике статьи о Ромене Роллане и отозвался о нем как о „большом и многообещающем писателе“.26

Он же стал первооткрывателем в России и Пруста. Именно ему принадлежат первые статьи об авторе „Поисков утраченного времени“. Вероятно, предисловие–отзыв А. Франса к книге Пруста „Утехи и дни“ сыграло существенную роль в том, чтобы критик обратил внимание на нового французского литератора.

Известны две работы о Прусте, над которыми А. В. Луначарский работал в начале 20-х годов. Одна из них — небольшая заметка–некролог „Смерть Марселя Пруста“, написанная в 1922 г., так и не была опубликована (она была помещена в шестой том собрания сочинений А. В. Луначарского).27 В ней известный критик обращает внимание на мемуарность прустовской прозы, указывает на разоблачительный характер романа „В поисках утраченного времени“. По мнению А. В. Луначарского, главным достоинством Пруста являются его стиль и анализ психологии героев. „В своей сладкой медлительной манере, с бесконечным количеством деталей, работая с микроскопом и скальпелем и разнообразнейшими утонченными палитрами, Пруст дает небывалые по утонченности [и] ароматности пейзажи, совершенно исключительные описания душевных состояний…“, — пишет автор статьи.28

Эстетические пристрастия А. В. Луначарского, популяризировавшего „буржуазных“ зарубежных писателей, подверглись критике со стороны большевистских ортодоксов, упрекавших его „в явно буржуазных уклонениях“ и пытавшихся доказать немарксистский, антиленинский характер творческой деятельности А. В. Луначарского.29 Можно с достаточной уверенностью предположить, что эта критика повлияла на то, чтобы статья „Смерть Марселя Пруста“ так и не появилась в печати.

Тем не менее 11 февраля 1923 года в журнале „Красная Нива“ была напечатана другая небольшая заметка А. В. Луначарского «Марсель Пруст»,30 которая явилась откликом на известие о кончине французского писателя, тогда еще, по–видимому, известного лишь узкому кругу советских интеллектуалов, ибо впервые на русском языке фрагменты прустовского романа „В поисках утраченного времени“ появились только в 1924 г.31 Заметка была помещена под портретом Пруста и подписана инициалами А. Л. (это был один из многочисленных литературных псевдонимов А. В. Луначарского).

В своем отклике на смерть Пруста А. В. Луначарский пишет о нем, как о «широко прославленном писателе». Действительно, в это время во Франции Пруст уже достаточно известен как автор романов, как литературный и художественный критик, а также как эссеист, публицист, переводчик книг Дж. Рёскина.

Заметка А. В. Луначарского состоит из двух частей. В первой части дана краткая и довольно сдержанная характеристика особенностей прустовского творчества. Новаторство Пруста А. В. Луначарский видит в «пейзажах и тонком анализе душевных явлений», в мастерстве создания литературных типов (прежде всего представителей французской аристократии рубежа XIX–XX веков).

Одним из тезисов статьи критика–марксиста стал следующий: “… Пруст вызвал к жизни целую огромную серию различных типов, главным образом, из аристократического круга и их антуража. Будучи большим поклонником аристократической Франции, Пруст тем не менее тонко подмечал ее недостатки и иногда вскрывал бессмысленность ее жизни, сам того не замечая“.32

Вторая часть заметки представляет собой посмертный словесный портрет Пруста, сделанный его другом Жаном Кокто. Рядом с лаконичным, тщательно продуманным и выверенным текстом А. В. Луначарского соседствовал эмоциональный, глубоко личный отклик Ж. Кокто. „Дурная весть для любителей катастроф, — писал он, — Марсель Пруст закончил все свои произведения до последней точки. Это можно было прочесть на его мертвом лице. <…> Регистрационный аппарат, в который вдруг превратилось произведение искусства, шедевр покоя, а рядом лежали груды тетрадей, конец знаменитого романа. В романе гений нашего друга продолжает жить, как браслет–часы на руке убитого солдата“.33

Можно заметить, что две статьи о Прусте, принадлежащие перу А. В. Луначарского, существенно отличаются одна от другой по тональности. Очевидно, отзыв о французском писателе в статье „Смерть Марселя Пруста“ показался критику слишком восторженным. Поэтому во второй заметке, дабы избежать упреков в апологии „буржуазного“ писателя и сноба, А. В. Луначарский „перепоручил“ эмоциональные аккорды Ж. Кокто. Получился довольно живописный, вместе с тем далеко не полный, а потому таинственный портрет Пруста–писателя и Пруста–человека. Заметка А. В. Луначарского не могла не вызывать вопросов, любопытства, не могла не заинтересовать читателей и критиков, тем более что она была опубликована в одном из самых популярных в те годы изданий.

Публикация А. В. Луначарского, его авторитет в значительной мере определили отношение к Прусту в 20-е годы, оказали прямое влияние на появление и содержание работ, которые были опубликованы в прессе позднее. Примером такого влияния может служить статья Андреева „Марсель Пруст: Литературный силуэт“,34 напечатанная в газете „Литературная неделя“ 25 февраля 1923 года в рубрике „На Западе“.

Это небольшая заметка, в которой содержится упоминание статьи А. В. Луначарского о Прусте. Характерна стилистика фразы, с которой начинается заметка Андреева, выражающая безусловный пиетет по отношению к А. В. Луначарскому: „Недавно товарищ Луначарский указал (sic!) на „Поиски потерянного времени“ Марселя Пруста как на произведение, делающее эпоху“.35

Далее автор заметки сообщает некоторые биографические сведения о Прусте, приводятся любопытные и к тому времени советскому читателю неизвестные факты из истории публикации „По направлению к Свану“, упоминаются только что вышедший в свет в Париже роман „Содом и Гоморра“, а также книга пародий „Подражания и смеси“.

Андреев, вслед за А. В. Луначарским, писавшим о „медово–коллоидном“ стиле автора „Поисков“, характеризует манеру Пруста как „медлительную, словно вино пьешь маленькими глотками“,36 отмечая вместе с тем некоторые изменения в стилистике „Содома и Гоморры“ (краткость и ясность характеристик, „неподражаемая свежесть языка“). Он выражает уверенность, что „Пруст займет во французской литературе подобающее место<…>“.37 В конце заметки автор, понимая трудности перевода прустовских книг на русский язык, считает эту работу делом „крайне благодарным“.38

А. Р. Ощепков


  1.  Таганов А. Н. М. Пруст и советская литературная критика 20–30-х годов // Творчество писателя и литературный процесс. — Иваново, 1991. — С. 77–78.
  2.  Tadié J.–Y. Lectures de Proust. — P.: Armand Colin, 1971.
  3.  Б. А. Грифцов в статье „Марсель Пруст“ называет следующие причины, по которым французский литератор стал известен во Франции довольно поздно: сначала долгие поиски издателя задержали выход в свет первых книг „Поисков утраченного времени“, затем начавшаяся Первая мировая война, после этого внезапная смерть Жака Ривьера, руководителя самого влиятельного в те годы журнала и издательства “Nouvelle Revue Française“, которое редактировало и публиковало посмертное издание последних томов Пруста. Это неожиданное замедление издания, считает Б. А. Грифцов, снизило читательский интерес, так как читатель начала двадцатого столетия, по сравнению с читателями XVII и XVIII веков, не желал годами ждать новых, да к тому же и весьма объемных романов, тем более что “… каждую неделю мода гонит его к новому имени и к новой теории …“

    Б. А. Грифцов пытается разобраться в причинах широкой популярности Пруста в 20-е годы. Сложность прустовских книг, отсутствие цельного восприятия и „нездоровый“ интерес к психическим процессам, по словам критика, должны бы были отпугнуть читателей. Однако происходит, казалось бы, парадоксальная ситуация — Пруст становится общепризнанным писателем. Автор статьи исследует феномен славы французского романиста и в этой связи выдвигает свою гипотезу, объясняющую возникшее было противоречие. Посмертную славу Пруста Б. А. Грифцов считает закономерным явлением, характерным для феномена славы вообще. Главным критерием, создающим славу писателю, литературовед называет „писательскую легенду“. В жизни Пруста, по мнению исследователя, такие „редкостные“ черты были. Они–то и способствовали читательской заинтересованности и признанию читателями авторитета Пруста. Метаморфозы, произошедшие с ним и превратившие его из изнеженного и хрупкого юноши в элегантного, тонко чувствующего эстета, завсегдатая салонов, а затем в писателя–затворника, будоражили воображение читателей. Хотя версия Б. А. Грифцова не лишена смысла, вряд ли писательскую легенду можно считать главным критерием популярности, скорее легенда возникает как следствие ее.

    (См. Грифцов Б. А. Марсель Пруст // Психология писателя. — М. 1988. — С. 252–277.

  4.  Hommage à Marcel Proust // Nouvelle revue française. — 1923, janvier.
  5.  Pierre-Quint L. Marcel Proust. Sa vie, son oeuvre. — P.: Sagittaire, 1925: Его монография (всего в ней 301 страница) стала первой попыткой дать целостный взгляд на Пруста. Книга Л. Пьер–Кена состоит из трех частей. Первая часть, включающая в себя пять глав, посвящена биографическим сведениям о писателе, вторая часть — о творчестве создателя „Поисков“, третья — раскрывает духовный мир Марселя Пруста. Важно отметить, что во второй части этой работы французский исследователь, спустя всего три года после смерти Пруста, когда еще полностью не вышел цикл романов, анализирует метод, стиль, язык писателя. Автор монографии подробно исследует роль пространства и времени в романе, эволюцию персонажей „Поисков утраченного времени“. Другие его работы о Прусте: Comment travaillait Proust. — P., 1928; Le comique et le mystere chez Proust. — P.: Kra. 1928.
  6.  Curtius E.–R. Marcel Proust. — P., 1928.
  7.  Beckett S. Proust. — NY., 1931. Подробнее о восприятии Пруста в Англии см.:

    • Boyd E. Proust in English // Studies from Ten Literatures. — NY.: Scribner’s, 1925. — P. 49–57;
    • Alley J. N. English and American criticism of Proust // Dissertation Absracts. — 1959–60. — № 20;
    • Garnett G.R. The Early Reception of Proust in England 1913–1932. — Cambridge, 1966–67.
  8.  Brée G. The Early reception of Proust and Gide in the United States; A study in contrast // Western Canadian Studies in Modern Languages and Literatures. — 1970. — № 2. — P. 33–43. Ж. Бре выделяет три основных причины, по которым Пруст оказался очень популярен в Америке. Первая связана с деятельностью группы влиятельных английских и американских критиков, чьим эстетическим установкам оказались созвучны художественные искания французского романиста (Ричард Олдингтон, Миддлтон Марри, Клив Белл, Уолтер Берри, Генри Джеймс). Вторая — быстрое развитие и усвоение идей фрейдизма, с которыми американцы связывали идеи Пруста. Третья — это особый интерес к большим романным формам, к экспериментальной прозе.
  9.  Ibid. — P. 40.
  10.  Веселовский Ю. Французское общество конца XIX века в литературных типах того времени. // Вестник Европы. 1902. — Т. 2. — Кн. 3. — С. 195–201.
  11.  [З. В.] Новости иностранной литературы // Вестник Европы. 1903. — Т. 4. — № 7. — С. 419.
  12.  Венгерова З. А. [Рецензия] // Вестник Европы. 1903. — Т. 2. — № 4.
  13.  Переводы стихотворений П. Верлена, начиная с 1894 года, постоянно публикуются в России (Известны переводы В. Брюсова, И. Анненского, С. Френкель, Д. Ратгауза, сделанные в 1894–1923 гг.), а в 1926–27 гг. у нас появилось уже трехтомное собрание сочинений Андре Жида.
  14.  Интересно отметить, что никто из русских формалистов не заинтересовался Прустом. Группа ОПОЯЗ была создана во второй половине 10-х (первой публикацией ОПОЯЗовцев стала брошюра В. Б. Шкловского „Воскрешение слова“, 1914) и просуществовала до конца 20-х годов ХХ века, поэтому, вероятно, прустовский роман не успел попасть в поле зрения формалистов. Кроме того, приоритетной сферой их интересов, материалом для анализа была поэзия.
  15.  См. об этом: Михайлов А. Д. Русская судьба Марселя Пруста // Марсель Пруст в русской литературе. — М.: Рудомино, 2000. — С. 5–7.
  16.  См. подробнее Михайлов А. Д. Указ. соч. — С. 5–6.
  17.  См.: Корокотина А. М. Проблемы методологии советской литературной критики в 20-е годы. — Томск: Изд–во Томск. ун–та. 1986. — С. 37.
  18.  Там же.
  19.  Ефимов В. В. Мастерство А. В. Луначарского — литературного критика / Дис... на соиск. ученой степени д–ра филол. наук — М., 1993. — С. 15.
  20.  Там же. — С. 16.
  21.  См.: Луначарский А. В. Собр. соч.: В 8-и т. — М., 1965. — Т. 4.
  22.  См.: Луначарский А. В. Указ. соч. — ТТ. 2, 4, 5 и 6.
  23.  Цит. по: Лебедев А. А. Эстетические взгляды А. В. Луначарского. — М., 1962. — С. 114.
  24.  Там же. — С. 125.
  25.  Там же. — С. 122.
  26.  Луначарский А. В. Собр. соч.: В 8-и т. — М., 1963. — Т. 1. — С. 32.
  27.  См.: Луначарский А. В. Собр. соч.: В 8-и т. — М., 1965. — Т. 6. — С. 570.
  28.  Там же. — С. 259.
  29.  Лебедев А. А. Указ. соч. — С. 73.
  30.  Луначарский А. В. Марсель Пруст [Некролог] // Красная Нива. — 1923. — № 6. — С. 24.
  31.  Пруст М. Поиски потерянного времени // Современный Запад. — Кн. I. — М.–Л., 1924. — С. 103–125.
  32.  Луначарский А. В. Марсель Пруст … — С. 24.
  33.  Луначарский А. В. Марсель Пруст … — С. 24.
  34.  Андреев. Марсель Пруст: Литературный силуэт // Лит. неделя. — 1923. — № 3 (28). — С. 9. (Статья помещена в приложении к газете „Петроградская правда“ за 25 февраля, воскресенье).
  35.  Андреев. Марсель Пруст: Литературный силуэт… — С. 9.
  36.  Там же.
  37.  Там же.
  38.  Там же.
Научная статья от

Автор:




Публикуется по: modfrancelit.ru


Поделиться статьёй с друзьями: