С. Есенина не раз упрекали, особенно за рубежом, за его приближенность к верхним эшелонам власти Советской России. Георгий Иванов утверждал, что имевшиеся связи поэта с членами советского Правительства открывали ему
«все двери, уничтожали последствия любого, не только опрометчивого поступка, но и любого преступления. У Есенина через Рюрика Ивнева, Клюева, Горького, Иванова–Разумника, Бонч–Бруевича знакомства, разветвляясь, поднимались до самых «вершин» — Мамонта Дальского, Луначарского, Троцкого… до самого Ленина» (1).
В этом заявлении заметна доля явного преувеличения, определяемая частично завистью к сложившейся судьбе поэта, но оно базировалось также и на некоторых реальных фактах. Известна же деловая встреча С. Есенина с всесильным в те годы Л. Троцким, который высказывал публично свое мнение о поэте. Были эпизодические встречи С. Есенина и с другими руководителями советского государства: С. М. Кировым, М. И. Калининым, А. Д. Цюрупой и др. Но наиболее длительными были личные, общественные и творческие связи С. Есенина с народным комиссаром просвещения Анатолием Васильевичем Луначарским (1875–1933), видным партийным и государственным деятелем, литературоведом, искусствоведом, критиком, драматургом, переводчиком (2). Речь идет не о близкой дружбе, чему не содействовала разница в возрасте, социальном положении и интеллектуальном кругозоре, а именно об отношениях в первые годы новой власти, в условиях общественного формирования в стране новой идеологии.
А. В. Луначарский родился в семье радикально настроенного полтавского чиновника Окончил гимназию в Киеве, изучал философию в Цюрихском ун–те. С 15 лет стал считать себя марксистом, проводил пропагандистскую работу среди рабочих и ремесленников. С 1897 г. — профессиональный революционер, подвергался арестам и ссылкам. С 1904 г. — видный деятель партии большевиков, входил в состав редколлегий газет «Вперед» и «Пролетарий». После Октября с 1917 по 1929 годы работал народным комиссаром просвещения. Это назначение было следствием определения роли культуры, просвещения и образования в молодой республике, так как А. В. Луначарский
«с потрясающей силой чувствовал, что такое русская и мировая культура, движение культуры — не только поверхностный, но самый глубокий смысл этого движения» (3).
С. Есенин и А. Луначарский были осведомлены друг о друге с 1918 г. Вероятно, поэт впервые услышал выступление А. В. Луначарского на митинге «Интеллигенция и народ» 3 января 1918 г. в зале Армии и Флота (Петроград, Литейный проспект, 20). После А. В. Луначарского выступал поэт Рюрик Ивнев, знавший С. Есенина с 1915 года, в дальнейшем работавший секретарем наркома просвещения. Среди выступавших были заявлены представители партии левых эсеров, а также А. Блок, С. Есенин, Р. Иванов–Разумник и др.
После переезда в Москву встречи С. Есенина и А. В. Луначарского в 1919–1922 гг. стали частыми. Оба принимали участие в работе первого Всероссийского съезда советских журналистов (13–16 ноября 1918 г.). 13 апреля 1919 г. А. В. Луначарский в «Известиях ВЦИК» публикует письмо, в котором выразил свое несогласие с деятельностью Московского союза советских журналистов. При обсуждении этого письма в Союзе журналистов С. Есенин воздержался (в единственном числе) от голосования за резолюцию, осуждающую Наркомпрос и позицию Луначарского (4).
С. Есенин и А. Луначарский могли встречаться на поэтических вечерах во Дворце искусств, открытом Народным комиссариатом по просвещению 12 января 1919 г. 28 апреля 1919 г. С. Есенин вступает в эту организацию, получив рекомендации Д. Туманного и И. Рукавишникова. Одно из публичных выступлений С. Есенина во «Дворце Искусств» состоялось 1 мая 1919 г. на вечере поэтов, посвященном «Празднику труда». Дворец Искусств занимался издательской деятельностью. Первыми были выпущены сборник стихов И. Рукавишникова, пьеса А. В. Луначарского «Иван в раю» и др.
Нарком А. В. Луначарский был далек от традиционного представления его кабинетным работником и сухим чиновником. Это был человек с демократическими принципами организации государственной и общественной работы. А. Мариенгоф писал, что нарком «не только управлял крупнейшим революционным департаментом, но и писал стихи, пьесы, трактаты по эстетике, говорил, как Демосфен, и предсказывал будущее…» (5). 16 декабря 1918 г. Коллегия Наркомпроса под председательством А. В. Луначарского утверждает Устав Профессионального союза поэтов. А. В. Луначарского избирают почетным председателем. О положительной роли наркома в создании Всероссийского Союза поэтов писал В. Шершеневич:
«…Моссовет и Наркомпрос отнеслись к образованию Союза внимательно, выдав им своеобразную охранную грамоту: «Ввиду того, что Всероссийский Союз поэтов и находящаяся при нем столовая–кафе, являются культурно–просветительными учреждениями, прошу оказывать ему всяческое содействие; а в случае каких–нибудь репрессивных мер, как то: реквизиция, закрытие, штрафы и пр. в каждом отдельном случае извещать Моссовет (или Наркомпрос) и меня лично» (5, С. 667).
А. В. Луначарский всячески старался поддерживать новые литературные течения, за что в печати подвергается критике. В газете «Коммунар» (1919, 11 марта) критик Л. С. Левин в статье «Футуристы и революция» упрекал наркома за то, что он «связался со всей этой футуристической (и имажинисткой) нечистью», тогда как в стране рождается «настоящее пролетарское, здоровое, чистое, солнечное искусство». (6). Такие выпады не влияли на А. В. Луначарского. Он организационно и творчески продолжал сотрудничать с поэтами, прозаиками, драматургами, режиссерами разных школ и направлений. В изданной литографическим способом книге «Автографы» (1919) были помещены факсимиле стихотворений К. Бальмонта, В. Каменского, Р. Ивнева, А. Луначарского, С. Есенина, А. Мариенгофа, В. Шершеневича и др.
В августе 1919 г. С. Есенин избирается в члены Президиума Союза поэтов. Его приглашают на совещание в Наркомпрос с участием А. Луначарского и М. Горького по поводу создания информационного журнала для центра и провинции. Он был включен в состав литературной секции агитпоезда им. Луначарского.
По инициативе С. Есенина составляется «Устав Ассоциации вольнодумцев в Москве», как культурно–просветительного учреждения, «ставящее себе целью духовное и экономическое объединение свободных мыслителей и художников, творящих в духе мировой революции». Это документ получил одобрение наркома, о чем свидетельствует его резолюция на документе:
«Подобные общества в Советской России в утверждениях не нуждаются. Во всяком случае, целям Ассоциации я сочувствую и отдельную печать разрешаю иметь. Народный Комиссар по Просвещению А. Луначарский. 24. 1Х. — 19 г.».
О поэзии С. Есенина А. В. Луначарский писал мало. Он ценил творчество Есенина как талантливого «крестьянского поэта» и выделял его из группы имажинистов, предостерегая его от влияния «имажинистских вывертов». Впервые имя поэта встречается в статье А. В. Луначарского «Новая поэзия» («Известия» ВЦИК, 1919, 27 ноября), в которой он выступил против приклеивания молодой поэзии революционной поры ярлыка «поэзия варваров». «Я, конечно, не выдаю «поэзию варваров» за перлы создания, — писал критик, — но и положительно утверждаю, что в революционной поэзии России имеется настоящая сила, настоящий красный звон, настоящий пафос, настоящее новое слово» (7). Перечислив проявивших себя пролетарских поэтов, А. В. Луначарский считал, что «большим украшением «поэзии варваров» является группа крестьянских поэтов: Клюев, Есенин, Орешин». Приветствуя революционный пафос в поэзии. П. Орешина, отмечал, что для Н. Клюева важна только «своеобразная селянская мистика», а для Есенина — «виртуозность слов и порою всякие довольно безвкусные имажинистские выверты и дерзновения». (7, С. 217).
В «Предисловии» к книге стихов Ивана Доронина «Тракторный пахарь», напечатанном в журнале «Октябрь» (1924, № 3, сентябрь–октябрь), А. В. Луначарский отмечал:
«Я помню, как покойный товарищ Бессалько ратовал против так называемых крестьянских поэтов — Клюева, Есенина и Орешина; он утверждал тогда, что вся эта резьба по дереву, вся эта домотканая пестрота, кружевная и вышивочная узорность, вся эта сусальная раззолоченность, совершенно чужды пролетариату. Я думаю, что тов. Бессалько был прав только в той своей части, в которой он неодобрительно отмечал наклонность некоторых из поэтов, наклонность в то время еще довольно яркую, к церковщине, к мужицко–языческому, правда, использованию сельско–церковного стиля. В остальном, наоборот, надо было ждать в результате смычки политической и также смычки поэтической. Её-то мы и чувствуем, читая легкие, полные запаха луга и леса стихи пролетарского поэта Доронина» (7, С. 273–274).
О творчестве Клюева и Есенина критик писал при положительной оценке сборника стихов П. Орешина «Дулейка» (1919).
«Я читал прежние стихотворения Орешина, — писал А. В. Луначарский, — Я не мог не отметить, что у него есть несомненно искра энтузиазма и что он располагает, наряду с Клюевым и Есениным, большим количеством тех ржаных и узорных мужицких слов, которые придают группе крестьянских поэтов особенно нарядный характер; тем не менее настроение Орешина как–то колебалось, и настоящего лица он не находил. Сейчас это лицо определилось, и определилось, прежде всего, как лицо революционного поэта — поэта революции. В сборнике «Дулейка» есть еще много от Клюева, но в то время как у Клюева и Есенина, поэтов более зрелых, чем Орешин, революционные гимны и порывы стоят все–таки на заднем плане, а на переднем — для Клюева стоит своеобразная селянская мистика, несколько расплывчатая, но очень пестрая, раззолоченная, увлекающая своего автора самой своей многоцветной внешностью, а для Есенина — виртуозность слово и порою всякие, довольно безвкусные имажинистские выверты и дерзновения, — у Орешина пафос революционного подъема, революционной борьбы и страстной жажды осуществления идеалов выступили на первый план». (7, С. 217).
Об изданном в Иваново–Вознесенске небольшом сборнике стихов «Крылья свободы» (1919), в котором приняли участие Н. Клюев, С. Есенин, П. Орешин, пролетарские поэты, А. В. Луначарский писал, что их стихотворения «…в большинстве случаев весьма недурны и почти сплошь аффектны для декламации и пения» (7, С. 219).
О личном знакомстве Есенина с Луначарским свидетельствует ответ поэта при задержании его на квартире Кусиковых и допросе в МЧК 19 октября 1920 г. На вопрос следователя: «Кто может подтвердить о вашей деятельности и благонадежности?» С. Есенин ответил: «Тов. Ангарский и тов. Луначарский и целый ряд других общественных деятелей» (8). Известно, что нарком отправил 3 ноября 1920 г. письмо в ВЧК Ксенофонтову, в котором считал, что арест братьев Кусиковых произведен вследствие «ложного доноса» и просил освободить задержанных (8, С. 284–285).
6 декабря 1920 г. в зале Московской Консерватории состоялся поэтический вечер «Россия в грозе и буре». В организации вечера принимал участие С. Есенин. Р. Ивнев вспоминал:
«…Есенин и я начали вести переговоры с теми поэтами, которых мы считали нужным привлечь, независимо от школ и направлений. Я предложил назвать этот вечер «Россия в грозе и буре». Это название, на мой взгляд, оправдывало участие поэтов разных направлений. Название Есенину очень понравилось. Поддержал он и мое намерение пригласить на вечер А. В. Луначарского. На другой день я пошел к Анатолию Васильевичу. Он одобрил нашу идею и охотно дал согласие произнести вступительную речь». (9).
При необходимости представители творческой интеллигенции искали поддержку у А. В. Луначарского. Не избежали этого и поэты–имажинисты. 5 марта 1920 г. С. Есенин, В. Шершеневич и А. Мариенгоф направили наркому письмо, в котором указывали, что поэзия имажинистов «подвергается жестокой и безответной критике», а поэтам создаются всяческие препятствия в издании книг со стороны Госиздата, поэтому им нужна не материальная, а моральная поддержка со стороны государства. Поэты–имажинисты обещали, что они готовы «работать и искать и будем это делать до тех пор, пока наш путь не станет путем общим, пока имажинизм, этот ренессанс искусства, не откроет ключом Марии дверь в новый золотой век искусства». В случае неполучения поддержки С. Есенин, В. Шершеневич, А. Мариенгоф ультимативно заявили:
«Но если мы действительной не только ненужный, но чуть ли не вредный элемент в искусстве, как это пишут тт. критики и работники, если наше искусство не только вредно, но даже опасно Советской республике, если нас необходимо лишить возможности печататься и говорить, то мы вынуждены просить Вас о выдаче нам разрешения на выезд из России, потому что мы желаем работать и работать так, как это велит наше искусство, не поступаясь ни одним лозунгом имажинизма, этого поэтического учения, которое для нас является единственно приемлемым». (4, УП (2), С. 240).
А. В. Луначарский направил письмо заведующему Госиздатом В. В. Воровскому с сопроводительной запиской:
«Прилагая при сем обращение ко мне трех имажинистов Есенина, Шершеневича и Мариенгофа, прошу Вас вернуть мне его с Вашим письменным отзывом». (4, УП(2), С. 411).
В. В. Воровский сообщил, что жалобы имажинистов преувеличены, что они только должны печатать свои книги после объединения в свой кооператив. Этот ответ А. В. Луначарский переадресовал поэтам–имажинистам. Рекомендациями поэты воспользовались, учредив кооперативное издательство «Имажиниисты».
14 декабря 1920 г. С. Есенин, Рюрик Ивнев и А. Мариенгоф подали А. В. Луначарскому заявление, в котором просили разрешения выехать в Эстонию и Латвию на два месяца «в целях пропаганды современного революционного искусства посредством устройства вечеров, лекций, концертов». 21 декабря 1920 г. С. Есенин и Р. Ивнев вновь обратились с заявлением:
«Дорогой Анатолий Васильевич! Зная по опыту то исключительное благожелательное отношение, которое Вы проявляете к поэтам, мы заранее уверены, что Вы всемерно поддержите наше ходатайство о поездке в Эстонию и проведете нашу командировку через все могущие встретиться препятствия».
Поездка по разным причинам не состоялась. В начале апреля 1921 г. с просьбой о выезде за границу обращаются Р. Ивнев и С. Есенин. Они получили одобрение. Им было выдано письмо, подписанное А. В. Луначарским, в Наркоминдел, в котором сообщалось, что «со стороны Наркомпроса никаких препятствий в этой поездке нет». (10). Но поездка вновь не состоялась.
Личные отношения поэта и наркома были дружественными, доверительными. Рюрик Ивнев вспоминал, что нарком А. В. Луначарский «умел всё понимать и чувствовать! А к Есенину и ко мне он относился с каким–то трогательным вниманием» (11). Известно, что когда поэт Н. Клюев оказался в трудном материальном положении, то С. Есенин не только сам ему помог, отправив 10 миллионов рублей, но и уговорил С. Клычкова и А. Луначарского также оказать материальную помощь и выслать в Вытегру деньги для голодающего поэта. (10, С. 106).
А. В. Луначарский оказывает помощь «Ассоциации Вольнодумцев» по устройству литературных вечеров в Политехническом музее. Такой вечер состоялся 17 февраля 1921 г. с участием С. Есенина, Ф. Сологуба, Б. Пастернака и др. Благодарный С. Есенин на подаренной наркому книге «Трерядница» (1921) написал: «Анатолию Васильевичу Луначарскому с признанием и уважением. Вождь имажинизма С. Есенин. 1921». (4, УП (1), С. 177). В апреле 1921 г. С. Есенин дарит наркому книгу «Исповедь хулигана» (1921) с автографом: «Анатолию Васильевичу Луначарскому с глубоким уважением к нему. С. Есенин».
Отношение А. В. Луначарского к поэтам–имажинистам резко меняется после публикации в «Правде» 1 декабря 1920 г. письма ЦК РКП(б) «О пролеткультах». Основные положения этого письма были отражены в опубликованных в газете «Известия ВЦИК» «Тезисов об основах политики в области искусства», подписанных наркомом просвещения А. В. Луначарским и председателем ЦК Всероссийского союза работников искусства Ю. М. Славинским. В предваряющей «Тезисам» статье «Художественная диктатура пролетариата» отмечается, что в области искусства за три послеоктябрьских года много было засорено и требует сейчас настойчивого пересмотра и чистки». (6, С. 431). Этот «пересмотр и чистку» имажинисты одними из первых испытали на себе. Деятельность А. В. Луначарского была подвергнута критике в статье В. И. Ленина «О работе Наркомпроса», опубликованной в «Правде» (1921, 7 февраля). 13 февраля 1921 г. в «Правде» Н. К. Крупская в статье «Главполитпросвет и искусство» упрекнула А. В. Луначарского за то, что «Наркомпрос не сумел сделать из искусства могучего орудия воспитания коммунистических чувств». Критика отразилась на отношении наркома к имажинистам.
В зарубежной газете «Эхо» в фельетоне «Жруще–Ржущие» А. Бухова подверглись осмеянию стихи некоторых поэтов, напечатанных в коллективном сборнике «Поэзия большевистских дней». Автор фельетона высмеивает некоторые строки из поэмы С. Есенина «Инония» и стихотворения «России» А. Мариенгофа, делая в заключении вывод: «Неужели же только для того, чтобы узаконить такую поэзию, большевикам понадобилось выгнать всех русских поэтов из России?» (12).
Отправной точкой смены отношения А. В. Луначарского к поэтам–имажинистам послужил изданный в январе 1921 г. в издательстве «Имажинисты» поэтический сборник «Золотой кипяток», включавший стихотворения С. Есенина, В. Шершеневича и поэму А. Мариенгофа. Книга привлекла внимание как широкой общественность, так и чиновников, курировавших развитие в стране культуры. 30 марта 1921 г. Главный политико–просветительный комитет обсудил вопрос «О сборнике порнографических стихотворений «Золотой кипяток» Есенина, Мариенгофа, Шершеневича». Было принято решение о привлечении к строгой ответственности авторов сборника. (13). 14 апреля 1921 г. А. В. Луначарский, ознакомившись с книгой, опубликовал в «Известиях ВЦИК» письмо, в котором выразил свое негативное отношение к имажинистам:
«Как эти книги, так и всё другое, выпущенное за последнее время так называемыми имажинистами, при несомненной талантливости авторов, представляют собой злостное надругательство и над собственным дарованием, и над человечеством, и над современной Россией. Книги выходят эти нелегально, т. е. бумага и типографии достаются помимо Гос. издательства незаконным образом. Главполитпросвет постановил расследовать и привлечь к ответственности людей, способствовавших появлению в свет и распространению этих позорных книг. Так как союз поэтов не протестовал против этого проституирования таланта, вывалянного предварительно в зловонной грязи, то я настоящим публично заявляю, что звание председателя Всероссийского союза поэтов с себя слагаю.
А. Луначарский».
В статье «Свобода книги и революция» (в журнале «Печать и революция» (1921 г.) А. В. Луначарский продолжал имажинистов называть шарлатанами, «желающими морочить публику», отмечая, что и среди имажинистов «есть талантливые люди, но которые как бы нарочно стараются опаскудить свои таланты» (7, 239). На такие оскорбительные обвинения С. Есенин, А. Мариенгоф и В. Шершеневич с раздражением ответили критику:
«В № 1 «Печать и революция» А. В. Луначарский в своей статье назвал имажинистов — «шарлатанами, желающими морочить публику». Ввиду того, что вышеназванный критик и народный комиссар уже неоднократно бросает в нас подобными голословными фразами, центральный комитет имажинистского ордена считает нужным предложить:
1. Наркому Луначарскому — или прекратить эту легкомысленную травлю целой группы поэтов–новаторов, или, если его фраза не только фраза, а прочное убеждение, — выслать нас за пределы Советской России, ибо наше присутствие здесь в качестве шарлатанов и оскорбительно для нас, и не нужно, а может быть, и вредно для государства.
2. Критику же Луначарскому — публичную дискуссию по имажинизму, где в качестве компетентных судей будут приглашены проф. Шпет, проф. Саккулин и др. представители науки и искусства.
Мастера ЦК ордена имажинистов. Есенин, Мариенгоф, Шершеневич». (4, УП (2), 242–243.).»
А. В. Луначарский в ноябре 1921 г. в журнале «Печать и революция» (№ 2) ответил:
«Критик Луначарский отвечает поэтам–имажинистам, что считает себя вправе высказывать какие угодно суждения о каких угодно поэтах или группах их, предоставляя таким поэтам или группам, или критикам и ученым, являющимся их поклонниками, защищать их в печати. Ни в какой публичной дискуссии критик Луначарский участвовать не желает, так как знает, что такую публичную дискуссию господа имажинисты обратят еще в одну неприличную рекламу для своей группы.
Нарком же Луначарский, во–первых, не имеет права высылать не нравящихся ему поэтов за пределы России, а, во–вторых, если бы и имел это право, то не пользовался бы им. Публика сама скоро разберется в той огромной примеси клоунского крика и шарлатанства, которая губит имажинизм, по его мнению, и от которой, вероятно, вскоре отделаются действительно талантливые члены «банды».
Нарком по просвещению А. Луначарский». (12, С. 213).
М. Д. Ройзман вспоминал, что, прочитав этот ответ наркома, «Есенин стукнул кулаком по столу: «То мы шарлатаны, то мы рекламисты. А кто за нас стихи пишет?». (14). Возмущенные имажинисты в знак протеста ночью некоторые улицы Москвы переименовали и назвали своими фамилиями. О возникшем конфликте в российской и зарубежной прессе была опубликована заметка «Луначарский и имажинизм», в которой утверждалось, что «между А. В. Луначарским и имажинистами полный разрыв».
Между тем, А. В. Луначарский допускал возможность выхода из имажинистского влияния некоторых поэтов. Наиболее отчетливо он выразил свое отношение к имажинистам в опубликованной в Германии на немецком языке статье «Очерк русской литературы революционного времени».
«О так называемых имажинистах, — писал А. В. Луначарский, — этих дошедших до полного абсурда выродках футуризма, говорить не стоит. На свет их кабацкого фонаря слеталась и талантливая молодежь, но можно надеяться, что кое–кто из них еще выберется из этого болота. Несколько слов всё же нужно сказать особо о Есенине. Есенин вместе с другим заслуживающим внимания поэтом — Клюевым начинал свой путь как убежденный крестьянский поэт, и тогда он был интересен, светел и талантлив. Потом он стал имажинистом. Нельзя отрицать, что, несмотря на имажинизм, несмотря на моментализм, несмотря на погоню за эффектами, у Есенина сквозь пеструю оболочку его «манерности» просвечивает подлинный поэт. К сожалению, раннюю славу, этот яд для молодого писателя, следует приписать не едва просвечивающему дарованию, а именно внешне хорошего паясничества. Однако несомненно, что рано или поздно Есенин найдет в себе силы отбросить якобы современную маску и отречься от своей славы, — тогда от него и можно будет ждать больших свершений. В его крайне неудавшемся «Пугачеве» среди всяческих острых словечек и вывертов, частью забавных и милых, частью вымученных и скучных, иногда пробивается недвусмысленная романтическая искренность, часто напоминающая, к сожалению, визг побитого щенка. Как бы то ни было, именно эта чувствительность может спасти Есенина. Если эта эмоциональность победит хулиганские тенденции и погоню за дешевыми эффектами, как раз она может развиться в подлинную, вполне современную романтику». (15).
Возможно, что подобные оценки Луначарским литературного движения в первые годы Советской власти позволили говорить о его стремлении заманить Есенина в новую советскую идеологию. Поэт Ю. Трубецкой считал, что
«всякие Ивневы, Мариенгофы — по существу совершенно бездарные, но нагло фиглярничавшие, выдвигали подлинного поэта, Есенина, как своего «премьера». Ибо раздутый ими «имажинизм» без Есенина был бы только мыльным пузырем. Комиссариат просвещения, возглавляемый бездарным плагиатором и наркоманом Луначарским, предполагал сделать из Есенина пролетарского поэта, «певца Советов» (1, С. 155).
17 марта 1922 г. С. Есенин подал заявление А. В. Луначарскому:
«Прошу вашего ходатайства перед Наркоминоделом о выдаче мне заграничного паспорта для поездки на трехмесячный срок в Берлин по делу издания книг: своих и примыкающей ко мне группы поэтов. Предлагая свои услуги по выполнению могущих быть на меня возложенных поручений Народного Комиссариата по просвещению, в случае Вашего согласия прошу снабдить меня соответствующими документами».
3 апреля 1922 г. поездка С. Есенину была разрешена, 21 апреля 1922 г. Наркомпрос направил письмо в НКИД с просьбой выдать поэту загранпаспорт, а от Наркомпроса С. Есенину был выдан мандат с просьбой оказывать ему содействие всех представителей советской власти.
За рубежом в разговоре с Георгием Ивановым Есенин откровенничал:
«Ах, как я любил Александра Александровича (Блока). Влюблен в него был. Первым поэтом его считал. А вот теперь, — он делает паузу. — Теперь многие, Луначарский там, да и другие, пишут, что я первый. Слыхали наверно? Не Блок, а я. Как вы находите? Врут, пожалуй? Брехня?» (1, С. 41).
После возвращения С. Есенина из длительной поездки с Айседорой Дункан в Европу и Америку в марте 1924 г., по воспоминаниям Ш. Н. Тальян, его вызвал к себе Луначарский и предложил официально порвать отношения с имажинистами. С. Есенин к этому уже был готов. В статье «Быт и искусство» он уже высказывал свое отношение к поэтам–имажинистам:
«У собратьев моих нет чувства родины во всем широком смысле этого слова… Поэтому они так и любят тот диссонанс, который впитали в себя с удушливыми парами шутовского кривлянья ради кривлянья. (…) Они ничему не молятся, и нравятся им только одно пустое акробатничество, в котором они делают очень много головокружительных прыжков, но которое есть ни больше, ни меньше, как ни на что не направленные выверты» (4, V, С. 220).
Через некоторое время С. Есенин с поэтом И. В. Грузиновым в «Правде» 31 августа 1924 г. публикует «Письмо в редакцию» о роспуске группы имажинистов. (16).
А. В. Луначарский встречался с Есениным в ноябре 1925 г. Поводом послужил вызов поэта в суд. Есенин хотел лично рассказать Луначарскому о своем проступке.
«Незадолго до своей смерти он пришел ко мне, — вспоминал нарком, — рассказал, как он обругал в пьяном виде курьера из Наркоминдела и говорил:
«Что поделаешь, знаю, что он милый человек. Я считаю, что я сам не плохой человек, но когда я пьян, я ничего не понимаю, я не помню, что говорил. А уже был судебный процесс, ославили меня на всю Россию антисемитом. Теперь опять в суд зовут. А я просто не могу еще оторваться от этой подлой водки».
И лицо у него было искаженное, бледное и бесконечно искреннее»
При встрече с наркомом С. Есенин «до хрипоты, умирающим голосом кричал: «Я себя осуждаю, я лишний, я хочу здоровья, но у меня его больше нет». (17). 12 ноября 1925 г. А. В. Луначарский направил письмо судье Липкину с просьбой прекратить уголовное дело против С. Есенина:
«Дорогой товарищ. На Вашем рассмотрении имеется дело о «хулиганском поведении» в нетрезвом виде известного поэта Есенина. Есенин в этом смысле больной человек. Он пьет, а пьяный перестает быть вменяемым. Конечно, его близкие люди позаботятся о том, чтобы происшествия, подобные данному, прекратились. Но мне кажется, что устраивать из–за ругани в пьяном виде, в которой он очень раскаивается, скандальный процесс крупному советскому писателю не стоит. Я просил бы Вас поэтому дело, если это возможно, прекратить.
Нарком А. Луначарский» (10, С. 365).
Все попытки со стороны наркома отправить поэта на лечение не осуществились. А. В. Луначарский вынужден был самокритично признать: «мы не помогли ему достаточно» Считал:
«Не будем винить только его. Все мы — его современники — виноваты более или менее. Надо было крепче биться за него (17, С. 38).
«Перед отъездом за границу, — вспоминала Н. А. Луначарская–Розенель, — осенью 1925 года Луначарский встретился с Есениным в последний раз в мастерской художника Георгия Богдановича Якулова. Есенин был в состоянии мрачной, пьяной, безнадежной тоски и произвел на Анатолия Васильевича гнетущее впечатление».
О самоубийстве поэта А. В. Луначарский узнал во время отдыха на юге Франции. В вечернем выпуске местной газеты прочитал: «Известный советский поэт, супруг Айседоры Дункан, Сергей Есенин лишил себя жизни». Эту весть нарком воспринял с глубокой печалью (18).
После смерти С. Есенина во время развернувшейся дискуссии о «есенинщине» Н. Бухарин опубликовал 12 января 1927 г. в «Правде» статью «Злые заметки», в которой грубо отозвался о личности Есенина и его творчестве, писал, что «есенинщина — это самое вредное, заслуживающее настоящего бичевания, явление нашего литературного дня», поэтому предложил «дать по есенинщине хорошенький залп». Команда партийного лидера была подхвачена в стране подобострастными критиками. С. А. Толстая–Есенина писала 6 мая 1927 года М. Горькому:
«Вы не можете себе представить, что пишут в провинции и что говорят на диспутах. И все это с легкой руки Сосновского и Бухарина. Сергей уже стал «фашистом», по отзыву особо ретивых» (10, С. 447).
А. В. Луначарский принял непосредственное участие в развернувшейся в стране борьбе против «есенинщины». 17 октября 1926 г. в Доме комсомола Рогожско–Симоновского района Москвы А. В. Луначарский выступил с докладом «Против есенинщины».
«Необходимо везде и всюду развенчивать есенинщину, — говорил он, — развенчивать тот лжегероизм, ореолом которого окружено хулиганство. Одного Сережу мы не сумели спасти. Нужно сделать всё, чтобы предотвратить гибель других Сереж, идущих по его пути». (19).
В то же время он выступал против необоснованного отрицательного отношения к поэзии Есенина.
«Ничего предосудительного нет, — говорил он в докладе на собрании тульского партийного актива 21 января 1927 г. — в том, чтобы читать стихи Есенина, признавать его крупным представителем нашей литературы» (23, С. 484).
13 февраля 1927 г. в своем выступлении во время проводившейся дискуссии в Коммунистической академии на тему «Об упадническом настроении среди молодежи. Есенинщина» А. В. Луначарский более развернуто высказал свою точку зрения.
«Теперь о есенинщине, — говорил он. — Обыкновенно, когда подходят к Есенину и его поэзии, то прежде всего стараются доказать, что он сам был хулиган, пессимист и упадочник. Это верно, но только до известной степени. Это односторонняя и для нас мало выгодная позиция. Мы замалчиваем некоторые факты, которые нужны для борьбы с есенинщиной, ибо, по–моему, одним из самых крупных борцов против есенинщины должен явиться сам Есенин. Это тот человек, который совершил в некоторой степени акт большого мужества в борьбе с хулиганством. Не нужно Есенина и есенинщину абсолютно отождествлять. Ни недооценивать, ни переоценивать Есенина не нужно… (…) И когда Есенин себя убил, он убил в себе, прежде всего, пьяницу, хулигана и пессимиста» (7, С. 368).
В заключительном слове на диспуте в Коммунистической академии А. В. Луначарский более точно определил суть «есенинщины» вне прямой связи с личностью самого поэта.
«Есенинщина есть наиболее организованное, — говорил он, — я бы сказал даже — массовое, внешнее проявление стремление создать какую–то идеологию упадничества» (17, С. 150).
А. В. Луначарский не скрывал своего уважительного отношения к дарованию замечательного лирика.
«Есенин был человек с очень нежной душой, — убеждал нарком присутствующих на диспуте, — чрезвычайно подвижной и очень легко откликающейся на всякие прикосновения внешней среды, и, как это у художника должно быть, кроме этой необыкновенной нежности и впечатлительности душевной, он имел талант чрезвычайно точно и свежо, по–своему, эти свои, столь быстро возникавшие и изменявшиеся настроения передавать. Не подлежит никакому сомнению, что обе стороны того, что делает поэта поэтом, у него были: большая, исключительная впечатлительность и дар поэтической речи — и при том не простой, а именно речи, насыщенной эмоциями, речи, при помощи которой можно передать переживания, возникающие при различных столкновениях с внешней средой. И как такой чувствительный манометр того, что происходит вокруг, он был достаточно замечателен, хотя сфера влиявших на него явлений была сравнительно узка. Как мастер слова он уже, несомненно, представлял собой выдающееся явление». (17, С. 31–32).
А. В. Луначарский в докладе привел свою оценку творческого пути поэта. Им была предпринята попытка раскрыть причины быстрого признания поэзии молодого С. Есенина в дореволюционный период. Не только сложившиеся общественные условия способствовали этому, но важным условием, по мнению А. В. Луначарского, было и то, что
«Есенин пришел из деревни не крестьянином, а в некотором роде деревенским интеллигентом».
Деревней в это время увлекались, в ней пытались найти правду и откровения.
«Деревня, в красоте её пейзажа, — говорил А. В. Луначарский, — которую Есенин умел передать прекрасно, деревня, в которой опоэтизированы убожество и покорность, которые её присущи так же, как и природа, полная грусти, — эту вечно веющую над деревней, печальную песню уловил Есенин, и её прекрасными звуками, очаровательными складками, узорного плата народного он одевал все свои деревенские впечатления. А кроме того, всё это сильно пахло ладаном. Купола в значительной степени закрывали весь пейзаж. Почерпнутые из духовных книг сравнения, церковщина, во всем своем многообразии, глядели из всех углов. Эти поповские представления и сравнения пронизывают во всех направления поэзию Есенина первого периода. И они создали ему очень широкий успех». (17, С. 32–33).
Именно стихи о деревне критик считал иллюстрацией первой полосы творчества Есенина (7, С. 346).
В докладе А. В. Луначарский популярно обрисовал возникший в то время интерес к крестьянской поэзии.
«Такое было время, — говорил он, — что и у мужика готовы были «искать правды», и мистицизмом увлекались, и за новинками гонялись. Понятно, что на Есенина обратили внимание: «Вы слышали Есенина? Вы, душечка, еще не слышали Есенина? Послушайте, очень интересно». В меценатствующих на полкопейки кругах Есенин вошел в моду в качестве пейзана, пейзанского поэта: поет приятно, сладко — прямо как тульский пряник! — и притом несомненный мастер». (17, С. 33).
Субъективно оценивал А. В. Луначарский связь поэзии Есенина с революционными событиями в России 1917 года. Здесь он выступал больше как партийный пропагандист, социолог, чем литературный критик.
«Нельзя особенно серьезно рассматривать революционных настроений Есенина в период Октября, — говорил он. — Его эти события всколыхнули только на короткое время, и эта встряска потом прошла, ибо он не смог осознать действительную сущность пролетарской революции. Осознать эту сущность он мог только путем чрезвычайно усиленной работы над собой. Но он этого не сделал». Я не придаю большого значения тому, что в дооктябрьский и послеоктябрьский период у Есенина были порывы революционного чувства. Правда, он говорит: «Я — большевик» Но на самом деле это для него самого было довольно неясно. Он с восторгом говорил: «Пляшет перед взором буйственная Русь». Элементы разинщины и пугачевщины имелись в нашей революции, и эти элементы доступны пониманию крестьянства, в том числе и Есенина» (17, С. 33).
Не мог простить А. В. Луначарский и связь С. Есенина с имажинистами, выделив в его творчестве этот период в самостоятельную вторую полосу. Он напомнил, что еще в 1921 г. ему открыто пришлось писать имажинистам о своем разрыве с ними, которые, по его убеждению, «нарумянив музу нечистотами, делают тем самым как бы подвиг, хотя это является полным надругательством на собственной своей душой». Творческое сотрудничество С. Есенина с имажинистами рассматривалось А. В. Луначарским с тех же позиций.
«Есенин, сделавшись городским, — считал он, — стремился доказать, что мы тоже не в лапоть сморкаемся, что мы на деле всем покажем, что значит смышленый крестьянский поэт. «Всех перепить, всех перестихотворить, всех перехулиганить!» И так как он был чрезвычайно талантлив, он свои шутки показывал мастерски. И это было тогда, когда Есенин замазывал нечистотами лицо своей музы» (7, С. 346).
Третьей полосой в творчестве С. Есенина А. В. Луначарский считал его душевное состояние в последние годы жизни, когда поэт стал ощущать не только свое болезненное физическое состояние, но и понимать, что у него «меркнет и его талант». Это был взрыв тоски, отчаяния и самоосуждения. А. В. Луначарский доказывал, что Есенин неоднократно предпринимал попытки выйти из этого состояния, указывал, что поэт
«хотел спастись. Он был искренен, когда говорил, что «хотел бы я, задрав штаны, бежать за комсомолом». Он и за Марксом сидел, зубрил, стараясь что–то понять. Но вещь эта была для него трудная: другое направление ума» (17, С. 36).
Основной причиной подобного пессимистическое настроения поэта А. В. Луначарский считал влияние на него богемного окружения, его отход от участия в строительстве нового общества.
«Уже во второй период его жизни, — писал А. В. Луначарский, — ужас этот сквозил в обращении к людям, которые его топят в водке, уже тогда появилась снова тоска по деревне, выступает сознание, что, может быть, он уже не нужен, вообще не нужен людям, которые строят будущее. Это выступает все время в напечатанных и в особенности в ненапечатанных в то время (например, «Черный человек») стихах. Он видел свою гибель, его нежную, чуткую душу все сильнее угнетало это безвыходное, беспросветное крушение, в котором он винил, прежде всего, самого себя. Но он был, прежде всего, поэтом, и настроение это стало источником чудесных песен скорби» (17, С. 36).
А. В. Луначарский попытался раскрыть субъективные мотивы, приведшие поэта к трагическому концу. По этому поводу писал:
«Он (Есенин) решил: пороки сильнее меня, они убивают во мне поэта, хотят превратить меня в обывателя, который коптит небо, или в окончательного кабацкого пьянчужку, который когда–нибудь, потеряв всё, будет стоять на углу и просить гривенничек на выпивку. Нет. Я их убью, потому что во мне еще жив, еще силен поэт. Есенин хотел жить, как настоящий человек, или же не жить вовсе… И когда говорят (среди вузовцев это, кажется, особенно часто бывает), что Есенин погиб не потому, что он был ниже нашей действительности, а потому, что он выше её, то в этом просто сказывается нездоровость мыслящих так. Оттого–то он тосковал и пьянствовал, что у него советская поэзия не шла из уст». (17, С. 37).
А. В. Луначарский понимал, что трагический конец поэта будет использован в идеологическое борьбе, поэтому предупреждал:
«Конечно, антисоветские, контрреволюционные элементы поняли смерть Есенина как протест против советского строя, который будто бы никого не устроил. А на это поддались и такие элементы, которые оказываются в скорбном положении, не понимая, что те вершины, которыми надо овладеть, могут быть захвачены борьбой другого порядка, чем военные позиции» (17, С. 37)
Узнав о трагической гибели Айседоры Дункан 15 сентября 1927 г., А. В. Луначарский в беседе с И. Шнейдером говорит о необходимости написать воспоминания о Есенине и Дункан, обещает оказать помощь в подготовке издании рукописи книги.(20).
В 1931 г. после выхода статьи И. В. Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма» в журнале «Пролетарская революция» А. В. Луначарский стал подвергаться резким нападкам.
«Перед нами стоит задача самой основательной критики тов. Луначарского. Тов. Сталин в статье «О некоторых вопросах истории большевизма» поставил вопрос о гнилом либерализме, — писал руководитель РАППа Л. Авербах. — Я должен сказать, что если в литературе поискать человека, который в очень многом соответствует этому определению, то это будет, к сожалению, т. Луначарский» (21).
Вскоре А. В. Луначарский был отстранен Сталиным от руководства Народного комиссариата по образованию. Репрессивных мер бывший нарком избежал. Его направили послом во Францию,* но из–за смерти эту должность он не исполнял.
* Ошибка! Луначарского назначили послом в Испанию — Ред. сайта.
Необоснованные нападки на А. В. Луначарского обрушились в 90-е годы. Появились публикации, в которых бывшего наркома обвиняли в неоказании помощи голодающему А. Блоку, в его попытке «распустить» Академию наук, в способствовании травли С. Есенина в последние годы его жизни. Ф. Морохов, Э. Хлысталов и др. убеждали, что «в Ленинград С. Есенин буквально бежал из Москвы, где его последовательно травили пролеткультовцы, подогреваемые самим наркомом просвещения А. Луначарским и Л. Троцким» (22), несмотря на то, что в статье Н. А. Трифонова «Поэт и нарком» была обстоятельно раскрыты основные позиции, в том числе и полемические, взаимоотношений С. А. Есенина и А. В. Луначарского (23). О том, что эти обвинения носили конъюнктурный характер, и они нередко не имели под собой весомых доказательств, обосновано доказали Н. А. Трифонов и В. В. Ефимов в статье «Надо ли сечь Луначарского?» (24). В монографиях В. В. Ефимова о А. В. Луначарском (25) уделено должное внимание творческим и личным взаимоотношениям критика с творческой интеллигенцией, показано, как он внимательно следил за эволюцией творчества С. Есенина, которого считал «чрезвычайно талантливым» и поэтому надеялся, что «подлинный поэт» возьмет в нем верх «над эффектами и манерностью» и тогда «от него можно будет ждать больших свершений». Время оправдало эти надежды.
Литература:
Русское зарубежье о Есенине. Воспоминания, эссе, очерки, рецензии, статьи в двух томах. Вступ. ст., сост. и комм. Н. И. Шубниковой–Гусевой. — М., 1993, Т. 1., С. 35.
Елкин А. С. Луначарский. М., 1967, 204 с. («Жизнь замечательных людей»).
Книпович Е. В те далекие двадцатые… Наброски к воспоминаниям. — «Литературная газета», М., 1988, 9 ноября, С. 3.
Есенин С. А., ПСС, 7(2), С. 484.
Мой век, Мои друзья и подруги. Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. — М., 1990, С. 167.
Летопись жизни и творчества С. А. Есенина. — М., 2005, Т. 2 (1917–1920), С. 238.
Луначарский А. В. Собрание сочинений в восьми томах. — М., 1964, Т. 2, С. 216.
С. А. Есенин. Материалы к биографии. — М., 1993, С. 273.
Сергей Есенин в стихах и жизни. Воспоминания современников. — М., 1997, С. 236.
Сергей Есенин в стихах и жизни. Письма. Документы. — М., 1995, С. 322.
Рюрик Ивнев. У подножья Мтацминды. — М., 1981, С. 69.
Летопись жизни и творчества С. А. Есенина. — М., 1995, Т. 3. Кн. 1 (1921–10 мая 1922), С. 50.
Русский имажинизм, — М., 2005, С. 441.
Ройзман М. Всё, что помню о Есенине. — М., 1973, С. 143.
Белоусов В. Сергей Есенин. Литературная хроника. — М., 1970. — Ч. 2, С. 290.
Упадочное настроение среди молодежи. Есенинщина. — М., 1927, С. 36–37.
Луначарская–Розенель Н. Память сердца. Воспоминания. — М., 1962, С. 51–52.
Вечерняя Москва, 1926, 18 октября, с. 3.
Шнейдер И., Встречи с Есениным. — М., 1974, С. 169
Авербах Л. О перестройке РАПП. — «На литературном посту». — М., 1931, № 35–36, С. 11.
См. Морохов Ф. Сергей Есенин: самоубийство или? — «Труд», М., 1989, 30 апреля, С. 4; Хлысталов Э. Тайна гостиницы «Англетер» — «Москва», 1989, № 7, С. 192.
Трифонов Н. А. Поэт и нарком. В мире Есенина. Сборник статей. — М., 1986, С. 476–485.
Трифонов Н. А., Ефимов В. В. «Надо ли сечь Луначарского?» — «Вопросы литературы», 1991, С. 226–240.
Ефимов В. В. Мастерство А. В. Луначарского — литературного критика (1917–1933 гг.) — Душанбе, 1990. — 328 с.; Ефимов В. В. А. В. Луначарский и литературное движение. Душанбе, 1991. — 438 с.
