90 лет назад в стране исчезли школьные отметки. Они снова появились лишь через 16 лет! Это произошло стремительно, без колебаний и экспериментов. Одним махом: раз — и нет. Оценку упразднили повсеместно и без всяких исключений, росчерком пера; самым, наверное, лаконичным в истории советского образования декретом, о котором многие теперь, увы, забыли. И напрасно.
Итак, ровно 90 лет назад, в мае 1918 года, народный комиссар по просвещению Анатолий Васильевич Луначарский, впоследствии академик АН СССР, один из отцов–архитекторов «социалистической системы наробраза», известный также своей слабостью к передовому буржуазному опыту, подписал поворотное в цепи школьных реформ тех лет постановление — «Об отмене отметок».
Полустраничный документ необычайной взрывной силы (говорят, он немедленно вызвал раскол среди педагогов, и весьма глубокий, — это, в частности, и Луначарский признает) состоял всего из двух коротких пунктов. Первый: «Применение балльной системы для оценки познаний и поведения учащихся отменяется во всех без исключения случаях школьной практики». И резолюция вторая: «Перевод из класса в класс и выдача свидетельств производится на основании успехов учащихся по отзывам педагогического совета об исполнении учебной работы». Выпустив этот циркуляр, сам наркомпрос, наверное, не мог предположить, что с его легкой руки школа будет избавлена от столь привычной системы контроля за успеваемостью не на какой–то там месяц или два — на целых полтора десятилетия. Только шестнадцать лет спустя, в сентябре 1935 года, оценка была восстановлена в правах, и жизнь образования вновь покатилась по привычному пятиразрядному маршруту.
«Клубный период» в истории образования
К сожалению, мы все еще мало что знаем именно об этом (с 1918 по 1935 год) самом, как утверждали тогдашние идеологи, творческом периоде школьных реформ эпохи большевизма. Вместе с Анатолием Луначарским школу расчищали от уродливых порядков и закостеневших полицейских принципов Надежда Крупская, Михаил Покровский, Станислав Шацкий и другие. Из отрывочных рассказов очевидцев, книг и документов той поры можно с высокой степенью уверенности утверждать: это была по существу попытка слома административно–командной школьной машины (системы Коменского) в масштабах, которых не знала история.
Что же послужило только внешним поводом, а что — действительной причиной для столь радикальных действий? С одной стороны, революция взрывала старый «мир насилья». Школа не могла остаться в стороне от этой очистительной работы, ее тоже избавляли от пережитков проклятого прошлого. И так совпало, что вскоре после октябрьского восстания 1917 года по стране прокатилась черная волна гимназических самоубийств. Можно предположить, что массовые похороны подростков, отказывавших в своих предсмертных записках школе в праве судить, оценивать публично их поступки, убеждения и заблуждения в присутствии особо значимых для них людей, все это также вызвало у Луначарского уничижительные замечания по адресу школьных оценок, а затем и жесткое решение искоренить их раз и навсегда. В одной из статей той поры он называл контроль за успеваемостью наряду с выпускным аттестатом, службой школьных инспекторов, попечителей и другим тяжким наследием капитализма «предрассудком», «мусором, который лежал на школе» и который «мы только сбросили», избавив ее «от некоторых бросающихся в глаза уродств». «Наш лозунг, — снова и снова объясняет он учителям логику действий наркомата, — минимум полицейского насилия, минимум давления на массы…» И далее: «Когда рано или поздно предрассудки будут сломлены, все увидят ту горячую любовь и истинное понимание интересов народа, которыми мы руководились».
Это была действительно гигантская переоценка фундаментальных педагогических ценностей. Шутка сказать: вслед за оценками отменены все виды экзаменов! Туда же, на свалку истории, отправлен школьный аттестат. Даже фронтальная проверка знаний типа зачета (будь то устно или письменно) допускалась лишь как «крайний случай исключения из правила». Стремительно завоевавший школу, наспех, не совсем по делу оклеветанный в сегодняшних учебниках (возможно, потому что импортировался из–за рубежа?) бригадно–лабораторный метод быстро перемахнул из классных кабинетов в аудитории техникумов и даже вузов. Теперь и в университетах энергичные команды «лаборантов» во главе с «научным бригадиром» сутками напролет работали по творческим заданиям (по–нынешнему говоря — проектам, правда, преимущественно коллективным), рассчитанным на впечатляющие сроки — от двух недель до месяца. Проекты строились предельно тщательно, что называется, по–взрослому, без отсебятины и «хаоса форм». В них обстоятельно прописывалась прикладная и базовая учебная литература, заранее указывались контрольные вопросы (но для всей бригады), предъявлялись образцы задач и упражнений.
Работа в команде предполагала изначальное планирование общих коллективных дел (экскурсии, лабораторные занятия, техническое моделирование, научные экспедиции), их реализацию и подведение итогов. Приветствовалась товарищеская взаимопомощь в постижении особо трудных теоретических разделов наук, процветала работа в разновозрастных группах, отрядах по интересам и, очевидно, творческая конкуренция между ними. Для отчета о проделанной работе использовались «рабочие групповые дневники», «круговые тетради» и «книжки» — дальние прообразы современных портфолио и резюме достижений. В них фиксировались коллективные и персональные успехи школяров. Обобщение полученных знаний проводилось в форме отчетных конференций, художественных и технических выставок, спортивных зрелищ, игр, театрализованных действий.
Портфолио и аттестат — два равноценных конкурента
Могут пожать плечами: мол, столько воды утекло. Теперь–то что былое ворошить? Все это отзвуки и отблески давно минувших лет, позавчерашний день образования, отринутый наукой, практикой, передовым учительством, да и самой жизнью.
Еще недавно, честно говоря, я думал точно так же. До того как побывал в Финляндии, где оценки дети выставляют себе сами, вплоть до окончания девятилетней школы. И пока не прочитал открытое письмо из Швеции к своим друзьям в России нашего соотечественника Олега Виро, профессора университета Уппсала. Вот привожу слова ученого почти дословно: «В шведских школах запрещено ставить детям отметки до 8-го класса, а скоро и выпускных экзаменов не станет. Вступительные баллы отменены давным–давно…» Больше того, главный сюрприз ждет читателя дальше. Вновь цитирую: «Оценивать не учеников, а коллективы» — вот к чему призывают и чему учат коллег лучшие школы страны, — пишет профессор Виро, заключая свой рассказ поистине сенсационной для нас новостью: «Теперь бригадный метод практикуется не только в шведских школах, но и в университетах!..»
Такой вот поразительный вираж истории: то, что мы дружно осудили в свое время, выкинули и забыли, тут же подобрали люди куда более хозяйственные, предприимчивые, дальновидные. А мы опять–таки вернулись к своему разбитому корыту. Что сказать? Даже свежайшие наши учебники по педагогике ныне напоминают содержательно казарменный устав. Студентов пичкают банальностями несусветными. Вроде того, что только «ожидание проверки (варианты: «страх перед учителем», «боязнь плохой оценки») заставляет учащихся регулярно учить уроки». Кто бы сомневался. Мы ведь, по правде говоря, и первый спутник в космос запустили только потому (следуя этой логике), что коленки страсть как дрожали от воспоминания о первых двойках в школьном дневнике и строгом голосе Ольги Геннадьевны.
Впрочем, иные теоретики из академии образования видят «оценочный» вопрос даже гораздо шире и шагают в своих заключениях намного дальше. Именно отметка, по их мнению, «вовлекает учащихся в борьбу за достижение наилучших результатов, поднимает отстающих на уровень передовых» (да здравствует научная фантастика!) и даже, извиняюсь, «стимулирует развитие новаторских починов». Не учебник, а призывы к удивленному народу непреклонного ЦК КПСС. Так что идея соцсоревнования по–прежнему живет и даже тихо побеждает, всему миру на смех, в некоторых наших школьных классах и теоретических трудах.
Но вернемся к размышлениям профессора из Швеции. «Формальная цель школы — подготовить к выпускным экзаменам и к вузу. Замените эту цель иной, не столь формальной, и образование устремится к новым рубежам», — уверяет ученый.
«Другая, неформальная цель» — это, как я понимаю, коллекция личных достижений школьника, его персональный портфолио, равноценный юридически (иначе грош ему цена!) традиционному сертификату.
Всем известно: «цифровой», казенный аттестат, конечно, сильно в наши дни ослаб и девальвировался, потерял былой авторитет в глазах широкого общественного мнения. Тем не менее не соглашусь с профессором Олегом Виро в том, что аттестат во что бы то ни стало надо уничтожить (по примеру г–на Луначарского), заменив чем–то другим. Нет, только честный принцип конкуренции двух равноценных документов, за которыми стоят успехи школьника в традиционных классах и в сети свободных студий–мастерских, лишь конкуренция поможет сложиться действительно демократической школе свободной самооценки, самоопределения и саморазвития, провозглашенной в нашем Законе «Об образовании».
P. S.
Что же заставило большевиков вернуться к привычной системе оценочных координат в образовании? Думаю, глубокое кровное родство системы Коменского и репрессивной сталинской машины. Августовским 1932 года постановлением ЦК ВКП(б) практика абсолютизации бригадно–лабораторного метода была осуждена. Писали, да и сегодня в российских изданиях пишут, что он якобы порождает обезличивание и безответственность, низводит роль учителя до уровня консультанта, «переоценивает учебные возможности детей»! В декабре 1933 года умирает Луначарский, а 3 сентября 1935 года очередным указом партии в СССР учреждаются пять степеней оценки успеваемости учащихся с соответствующими нормами: «чтобы одинаково оценивался один и тот же уровень знаний». Все вернулось на круги своя…
20 мая 2008 года
